Инженер Петра Великого 6 (СИ) - Гросов Виктор

Представление, как я и рассчитывал, началось на второй день. Утром, осушив кружку с взваром, Орлов поднялся с нарочито деловым видом.

— Ваше благородие, дозвольте отлучиться, — произнес он, поправляя на плече фузею. — Надо бы вперед пройтись, дорогу разведать, нет ли где бурелома или волчьих ям. Да и местность уточнить не мешало бы.

На моем лице не дрогнул ни один мускул. Старый вояка де ла Серда, разумеется, не отпустил меня в одиночное плавание, это и Изабелла подтвердила. Где-то там, в лесной чаще, параллельным курсом двигался его «летучий отряд», и мой верный спутник отлучался на самый настоящий координационный совет. Он, как заместитель капитана, был в курсе всего плана от и до.

— Иди, Василий, — кивнул я. — Дело нужное. Только будь осторожен. Лес, видишь, какой густой. Смотри, не наткнись на какого-нибудь случайного путника. Мало ли кто тут бродит.

— Понял, Петр Алексеич, — Орлов встретил мой взгляд, и в его глазах мелькнула хитрая искорка. — Буду глядеть в оба.

С этими словами он растворился между заснеженными елями. Спектакль начался.

Вернулся он часа через два, когда низкое солнце уже начало золотить верхушки деревьев. Из леса вышел спокойный, рассудительный, с видом человека, выполнившего неприятную, но необходимую работу.

— Ну что, разведчик, — поинтересовался я, делая вид, что по уши занят смазкой подшипников. — Как там дорога?

— Дорога как дорога, ваше благородие, — ответил он, отряхивая с тулупа снег. — Версты на три вперед чистая, а дальше — один леший разберет. Лес густой, тишина, аж в ушах звенит. Ни души.

Он мастерски выдержал паузу, а затем добавил с напускной досадой в голосе:

— Разве что дятел один попался. Стучал, зараза, так гулко, прямо как копыта по мерзлой земле. Всю дичь распугал.

Уголки губ сами собой поползли вверх. Каков хитрец! Не просто отчитался — подал сигнал. «Дятел», вот ведь придумщик.

— Жаль, — протянул я, вытирая руки ветошью. — Стало быть, снова солониной ужинать будем. А ты, Василь, впредь осторожнее. В другой раз и впрямь наткнешься на что-нибудь. Неровен час, лоси тут бегают с киверами на рогах.

Киверы, кстати, были отличительной чертой именно моего «Охранного полка», в армии он еще не был введен.

Орлов крякнул в густую бороду, пряча усмешку.

— Ежели и бегают, Петр Алексеич, так я их не увижу. Слепой я стал, видать, на один глаз, да и на ухо туговат. От рева нашей машины, должно быть.

— Ясно, — заключил я, отворачиваясь. — Что ж, Василий, береги себя. А то с такими зрением и слухом тебе не в разведке служить, а в обозе картошку чистить.

— Ваша правда, ваше благородие, — со вздохом согласился он, и я готов был поклясться, что в его голосе проскочил смешок. — Совсем я никудышный стал.

Так и закончился этот маленький спектакль. Де ла Серда мог спать спокойно: его лучший человек будет стеречь меня как зеницу ока, делая вид, что просто идет рядом. А я, в свою очередь, буду мастерски изображать, будто верю в наше полное и героическое одиночество. В конце концов, у каждого должны быть свои секреты. Главное — не то, что меня опекают, а то, что я не один. И осознание того, что меня окружают верные люди, каждый из которых по-своему, как умеет, оберегает наше общее дело, грело в пути посильнее любого костра и любой фляги с «душевным спокойствием» Орлова.

Всего два дня пути, и благодушная эйфория от всемогущества нашей машины испарилась, сменившись суровой прозой жизни. Зимний тракт начал петлять, забираясь все выше в холмистую местность. Наконец он вывел нас к подножию затяжного, крутого подъема, который любая конная повозка предусмотрительно объехала бы за версту. Укатанный ветрами до зеркального блеска, склон сверкал на солнце ледяной броней — и этот бастион стал для «Лешего» первым настоящим экзаменом.

— Ну что, Петр Алексеич, осилим? — с явным сомнением протянул Орлов, задрав голову к вершине холма.

— Должны, — ответил я, хотя где-то под ребрами неприятно засосало от дурного предчувствия. — Для того и строили.

Щелкнув рычагами, я направил машину в ледяной лоб подъема. Первые метры «Леший» прошел на удивление уверенно: мощные грунтозацепы скрежетали по склону, вгрызаясь в наст и находя сцепление с мерзлой землей. Под натужное пыхтение двигателей, изрыгая клубы пара, махина упрямо ползла вверх, метр за метром отвоевывая высоту. Я уже почти позволил себе выдохнуть, как вдруг ход машины сделался рваным, а ровный, мощный гул сменился прерывистым, надрывным свистом. Под палубой механизм пошел вразнос — это было ясно и без приборов.

Черт, я же сам это спроектировал! Правый двигатель захлебывается от перегрузки, а левый молотит впустую! Без дифференциала или хотя бы единой трансмиссии эта схема лажала на любом серьезном рельефе. Я поставил два сердца, но не соединил их в единую кровеносную систему!

Но было уже поздно. Раздался сухой треск, похожий на пушечный выстрел. Машину резко дернуло влево, развернуло поперек склона, и она, беспомощно, как подбитый жук, заскользила вниз. Пока она неслась к подножию, я едва успел перекрыть пар, чтобы котлы не пошли вразнос. Через несколько секунд «Леший» с глухим ударом уткнулся в сугроб и замер. Все стихло. Лишь пар с обреченным шипением вырывался из предохранительных клапанов.

— Приехали, — глухо констатировал Орлов, поднимаясь на ноги.

Молча спрыгнув на снег и обойдя машину, я тут же уперся взглядом в причину катастрофы. Левая гусеничная лента безвольно провисла. Одно из звеньев, не выдержав чудовищного напряжения, лопнуло, разорвав стальную цепь. Широкий, массивный трак валялся на склоне, словно выбитый зуб великана. Это был плод моего же просчета, прямое следствие моих же решений. Сталь для траков ковали по «упрощенной» технологии, в спешке, чтобы быстрее рвануть на юг. Я сам одобрил эту спешку, и вот расплата — уродливый обрывок стали на белоснежном склоне.

Орлов подошел и присвистнул, оценив масштаб разрушений.

— Крепко его… Что ж теперь, ваше благородие? Назад в Игнатовское пешим ходом потопаем?

В его голосе не было легкое разочарование.

— Нет, Василий, пешком мы не пойдем, — тихо буркнулл я. — Сначала починимся. А потом возьмем эту чертову горку.

Соединить два конца тяжеленной гусеничной цепи, выбить остатки сломанного пальца и вставить новый… и все это на лютом морозе, имея в распоряжении лишь кувалду, зубило да пару ломов — задача казалась невыполнимой. Наши усилия быстро превратились в пытку. Промерзший до самого сердца металл не поддавался. Спустя час такой борьбы мы выбились из сил.

— Проклятый, — выдохнул Орлов, опуская кувалду. — Сидит, как поп на приходе. Не сдвинуть.

Обессиленно опустившись на снег, я тяжело дышал. Мышцы гудели, было очевидно, что мы зашли в тупик.

— Знаешь, Василь, как старые кузнецы кольцо с пальца снимают, когда оно намертво впилось? — спросил я, и в этот самый миг шестеренки в голове наконец сцепились как надо. — Его греют. Металл от жара становится податливее. Нам нужно раскалить докрасна проушину, в которой засел этот проклятый палец. Пусть она расширится, а сам шкворень мы будем резко охлаждать снегом. От перепада температур его должно выбить.

— Мысль благая! — тут же откликнулся Орлов, его практическая смекалка заработала мгновенно. — А давай мы вокруг него из камней малую печурку сложим, вроде горна, чтобы жар зря не расходился, а бил точно в цель!

Вот что значит постоянное нахождение возле технических новшеств, нет-нет, да начинаешь сам соображать не хуже некоторых мастеров.

Под моим руководством мы развели рядом с поврежденным узлом небольшой костер, закинули угли, а вокруг него Орлов соорудил из плоских камней настоящий миниатюрный горн. Минут через двадцать, когда проушина раскалилась до вишневого свечения, я скомандовал:

— Бей!

Орлов, ухватив кувалду, ударил. Раз. Второй. И на третий удар, с противным скрежетом, остатки пальца вылетели наружу и с шипением утонули в сугробе.

— Вышел, ирод! — выдохнул Орлов, не веря своим глазам.