Инженер Петра Великого 6 (СИ) - Гросов Виктор

Дальнейшее было уже делом техники. Пока металл не остыл, мы сноровисто завели концы гусеницы, вставили новый трак и загнали в него запасной палец. Машина снова была на ходу.

Однако починка машины не решала проблемы самого подъема. Пытаться штурмовать его снова в лоб было бы глупо. Наверное.

— Василий, тащи наш игнатовский канат, — скомандовал я. — Тот, что Андрей для морских дел плел. Обычная пенька тут лопнет, как гнилая нитка. Не зря у нас всякого скарба нагружено, как чувствовал Нартов, что пригодится.

Орлов молча полез в инструментальный ящик и извлек оттуда туго смотанную бухту. С виду — обычный, толстый и просмоленный канат. Но на солнце в его прядях тускло поблескивали сотни тончайших металлических жил. Одно из тех дьявольских ухищрений, превращавших привычную вещь в нечто несокрушимое.

Используя паровую машину как лебедку, мы забросили конец композитного каната на вершину холма. Там Орлов, взобравшись наверх, надежно закрепил его за ствол вековой сосны. Медленно, с натужным скрипом лебедки и ревом двигателя, «Леший» пополз вверх, буквально втаскивая сам себя на проклятый склон.

Полчаса спустя мы стояли на вершине. Уставшие, перемазанные сажей, зато — победители. Мой взгляд скользил по дороге внизу, по следу, прочерченному на ледяном склоне.

— Вот так, Василий, — сказал я, вытирая со лба пот. — Мы его взяли. Но повторять такой фокус на каждом холме — разоримся на угле. Нужно менять что-то в самой машине. Кардинально.

Мы стояли на вершине проклятого холма, и под нами расстилался белый, безмолвный мир. Победа. Однако она горчила. Пока Орлов, отдуваясь, сматывал наш спасительный игнатовский канат, я отстранился и опустился на ствол поваленного дерева неподалеку. Адреналин отступил. Уродливый шрам, который мы пропахали на склоне, был напоминанием об отсрочке. Мы не решили проблему — мы ее обошли, истратив на этот трюк полдня и гору драгоценного угля. Так не воюют.

Из-за пазухи я извлек пухлый кожаный журнал — мой походный мозг, портативное хранилище идей, расчетов и наблюдений. Обмакнув в походную чернильницу кончик пера, я склонился над чистой страницей (и чего я грифель не взял, не понятно). Эта авария — жестокий, но безупречно честный эксперимент, поставленный самой реальностью, его результаты требовали немедленной фиксации. Перо заскрипело по бумаге, выводя сухие, деловитые строки: «Ходовые испытания. День третий. Авария при штурме обледенелого подъема. Выводы».

Первый гвоздь в гроб этого прототипа — металл. Хлипкий, как осенний ледок.

«Сталь для траков, выкованная по „упрощенной технологии“, показала полную непригодность к работе при низких температурах. Потеря вязкости, хрупкое разрушение под пиковой нагрузкой».

Диагноз был очевиден, но просто констатировать факт — удел приказчика, а не инженера. Моя задача — найти решение.

«Задача для КБ Нартова: немедленно запустить проект „Ледокол“. Цель — разработка новой марки стали с повышенной вязкостью при отрицательных температурах. Провести серию опытных плавок с добавлением марганца и, если найдем, никеля. Каждый образец — на мороз, в ледник, а потом под паровой молот. Нам нужна сталь, которая будет тянуться, а не лопаться. И эта сталь пойдет не только на траки. Она пойдет на броню для кораблей, на стволы для осадных мортир… На все, что должно выдерживать удар в лютый мороз».

Однако вторая причина была куда глубже и неприятнее. Она крылась в самой концепции — в моем собственном инженерном просчете.

«Фатальная ошибка в силовой компоновке, — вывел я. — Схема с двумя независимыми двигателями порочна. Приводит к неминуемой рассинхронизации и каскадной потере мощности на сложном рельефе».

Как это исправить? Возвращаться к идее сложного дифференциала? Бесполезно. Наши шестерни превратятся в пыль. Значит, нужен компромисс.

«План для Федьки: забыть про красоту и простоту, вернуться к чертежам. Требуется редуктор. Грубый, чугунный, несокрушимый. Двухступенчатая коробка передач. Прямая — для марша по ровному. Понижающая — для боя, для штурма вот таких проклятых горок. Этот редуктор станет сердцем не только для „Бурлака“, но и для первых прокатных станов на Урале, для шахтных лебедок…»

Отложив перо, я посмотрел на исписанную страницу. На бумаге лежала программа работы на ближайшие полгода для двух конструкторских бюро. Авария, стоившая нам нескольких часов, обернулась бесценным опытом. Вместо досады пришло странное, холодное удовлетворение. Да, я ошибся. Но все же я нашел свою ошибку, препарировал ее и уже знал, как превратить провал в технологический прорыв. Это и есть работа инженера.

— Ну что, командир? — голос Орлова вырвал меня из глубин инженерной медитации. Справившись с канатом, он стоял рядом, протягивая мне флягу. — Придумал, как нам в следующий раз на такую стеклянную гору карабкаться? В лоб снова пойдем али хитрость какая будет?

— Почти, Василий, — ответил я, принимая флягу. Глоток «душевного спокойствия» обжег горло, прогоняя остатки холода. — Скорее, набросал инструкцию, как построить машину, которая на такие горки будет заезжать без всяких хитростей.

Протягивая ему журнал, я наблюдал за его лицом. Разумеется, в моих каракулях и диаграммах он не понял ровным счетом ничего, однако безошибочно уловил главное.

— Сталбыть, в этот раз пронесло, а в следующий поедем как баре, без лебедки? — с надеждой в голосе спросил он.

— Поедем, — хмыкнув, подтвердил я. — Но для этого моим ребятам в Игнатовском придется еще немало попотеть. А пока, Василь, наша задача — просто доехать. И постараться больше ничего не сломать.

Орлов хмыкнул, забрал флягу и посмотрел на заходящее солнце, окрасившее снега в багровые тона.

— Что ж, Петр Алексеич, дорога дальняя. Пора.

Мы двинулись дальше. Холодный ветер гнал по насту поземку, и она медленно заметала наш уродливый след на склоне, словно сама природа спешила скрыть от посторонних глаз эту маленькую, отчаянно важную победу.

К сожалению подобные склоны нам встречались по пути не раз. И это удручало. Ведь мы проложили путь кратчайшим путем, но не учли такие сложности. Выходить на открытый тракт не хотелось, привлекать к себе лишнее внимание (хотя трудно этого не делать) не хотелось. На очередном ледяном препятствии наш «Леший» вновь превратился в стационарную лебедку. Обвязавшись для страховки тяжелым игнатовским канатом, Орлов, как заправский верхолаз, взобрался на вершину ледяного склона и надежно закрепил его конец за валун.

Оставшись внизу, за рычагами, я подал команду. Паровая машина натужно взревела, барабан лебедки начал медленно, с мучительным скрипом, выбирать слабину. Канат натянулся, как струна, врезаясь в лед. Сантиметр за сантиметром многотонная махина поползла вверх, оставляя в ледяной корке две глубокие борозды. Решение было уродливым, неэффективным, но единственно верным. Полчаса спустя мы стояли на вершине.

— Если гора не идет к нам, — сказал я, вытирая со лба пот. — Мы притягиваем ее к себе.

Эйфория первых дней испарилась без следа, уступив место осторожной, вдумчивой работе. Теперь я вел «Лешего» с аккуратностью сапера, избегая резких маневров и тщательно выбирая путь с минимальной нагрузкой на двигатели. Орлов же, наученный горьким опытом, превратился в штатного штурмана: перед каждым серьезным препятствием он спешивался и лично инспектировал дорогу, простукивая лед и выискивая скрытые под снегом валуны.

Вечером, у костра, я выпустил на волю свое раздражение. Поводом послужила моя «случайная» вылазка в сторону от машины, во время которой я, разумеется, наткнулся на свежие следы подкованных лошадей, аккуратно присыпанные снегом. Вишенкой на торте стал «потерянный» кивер, висевший на ветке ели — явный и довольно топорный сигнал от де ла Серды. Прихватив трофей, я вернулся в лагерь и с самым серьезным видом положил его перед Орловым.

— Василий, — начал я с напускной озабоченностью. — У нас, похоже, проблемы. Я тут прошелся немного и наткнулся на странные следы. И вот на это.