Боярышня Евдокия 4 (СИ) - Меллер Юлия Викторовна

Дуня тоже заторопилась в дом Толкуши. Сплетни она позже разберёт, а сейчас у неё были дела поважнее.

Во дворе Толкуши царил хаос, но Евдокию он не касался. Они с Даринкой собрались в дорогу и легли спать, чтобы утром двинуться в путь.

Из-за тяжело груженных саней до Москвы добрались за два полных дня. Еремей Профыч получил от внучки весточку и заранее нашёл двор для португальцев, а князь повелел Кузьмичу организовать там охрану.

Евдокия уже на следующий день повела негоциантов к Кошкину-Ноге, потом покатала их по Москве и оставила переваривать увиденное. Португальцам город казался сказочным и удивительным. Господин Оливьера постоянно восклицал:

— Не может быть! Я поражён!

На негоциантов произвела впечатление укрытая мягким снежком Москва, сверкающие маковкицерквей, люди в мехах, а раскинувшиеся в несколько рядов мастерские Кошкина и выставочный зал с товарами, мягко пружинящий транспорт покорили их сердца.

Дуня же предупредила Петря Яковлевича о слухах и заинтересованности темных людишек в его делах, засвидетельствовала передачу оговоренного товара за золото, назначила Мотю своим заместителем и помчалась обратно в Дмитров. Её тревожило княжье поручение насчет Еленки. Если Оболенская возьмется за Юрия Васильевича со свойственной ей напористостью, то неизвестно к чему это приведёт, но ещё больше Евдокии хотелось разобраться с удивительными скачками княжьего настроения. Как ученица лекарки она понимала, что происходит что-то неестественное природе.

Глава 17.

— Дед ворчит, что ты непоседа, — покачиваясь в обложенных подушками санях и зевая, сплетничал Ванюшка. — Он говорит, что ты в отца и не можешь усидеть на месте.

— Ничего подобного, — подавив ответный зевок, вяло возмутилась Евдокия. — Будь моя воля, построила бы себе мастерскую, сидела бы там и мастерила что-нибудь красивое.

— Картинки рисовать стала бы? — фыркнул брат, подпихивая под бок уснувшего Олежки скрученную шкуру, чтобы приятель не заваливался на него. — Кому они нужны?

Дуня обиженно посмотрела на брата и, прихватив его за грудки, притянула к себе:

— Ты кто? — грозно спросила она. — Куда дел моего сообразительного брата?

Их лбы стукнулись, но Дуняшка продолжала держать мальчишку.

— Отпусти, шальная! — начал вырываться Ванюшка. — Это я!

— Точно ты? — дунув ему в нос и заставляя отфыркиваться, засмеялась Евдокия.

— Ну, а кто ещё согласится греть тебя собою? — заворчал брат. — Я себе уже бок отлежал, а ты развернуться не даёшь!

Дуня хмыкнула, поглядывая на развалившегося в санях Олежку, которого брат заботливо укрыл, и сурово спросила:

— Тогда почему изрекаешь глупости?

— Ничего не глупости! — боярич отнял у неё подушку из-под спины и подпихнул под себя, блаженно потягиваясь. — На торгу картинки продают и стоят они полкопейки.

Дуня со вздохом подтянула к себе другую подушку и подложив под спину, съежилась: подушка оказалась ледяной. Сани в этот момент подскочили на колдобине, и боярышня завалилась на брата, успев заметив, как Ванюшка придержал всхрапнувшего Олежку.

— Ого! И хорошо пишут?

— Не так дивно, как ты, — признался брат, — но смешно.

— И ты решил, что мне теперь невместно брать в руки кисть? — усмехнулась Евдокия. — А как же иконописцы? Их ты тоже приравняешь к ярмарочным рисовальщикам?

— Ну ты сравнила! — воскликнул боярич. — Олежка, объясни ей, что я хотел сказать! — велел Ванюша, толкая спящего мальчишку в бок.

Григорий с любопытством прислушивался к болтовне Вячеславичей, а сейчас поравнялся с санями боярышни, чтобы послушать, что скажет его сынок.

— Иван Вячеславич беспокоится, — похлопав глазами и вытерев слюну, солидно начал Олежка, — что люди не поймут разницы между твоими картинами и теми, что на торгу. Но если ты задорого продашь их…

Григорий хмыкнул, поняв, что его малец умудрился сразу вникнуть в тему.

— Не будет она их продавать! Она же боярышня! Ты что? — подскочил Ванюшка и плюхнулся обратно, не удержавшись.

— Вань, — боярышня щелкнула брата по лбу, — жизнь меняется у нас на глазах, а ты повторяешь слова тех, кто не хочет ничего видеть.

Боярич скорчил рожицу, но спорить ему было лень. Да и не мог он не признать, что в имении девчонки в его войске показали себя дисциплинированнее мальчишек, а потом и вовсе сумели заработать на изготовлении бус. Ванюшка даже позавидовал, что у Дуньки всякая идея приносит доход семье. Он тоже так хотел, но ничего не мог придумать.

Вот и сейчас сестра запросто поведала о своей мечте, а у него не было мечты …  Ему как дураку всё было интересно! Интересно ехать куда-то, скакать на коне, сидеть в санях, читать новостной листок, учиться сражаться, пробовать новую еду, шинковать капусту, мерить локтями длину полотна, считать деньги, строить крепость, командовать, метать ножи, варить мыло или стекло… ему даже любопытно было научиться отделять желток от белка… тоже наука!

Но ничто из этого не приносило доход семье.

Олежка убеждал его, что умение сохранять добро тоже ценно, но разве боярское дело сидеть на хозяйстве? Кто ж тогда будет совершать немыслимое? Кому как не боярину вписывать своё имя в историю! Вот пусть Олежка хранит добро, а боярам надо большие и важные дела вершить!

Тут не к добру вспомнилась подружка сестры Мотька, умудрившаяся сослужить службу князю и заработать награду. Тяжкий стон вырвался из груди боярича.

— Ванюш, о чём задумался? — пощекотала его сестра.

— А, — расстроенно отмахнулся он.

— Ну скажи, — не отставала она.

— Не трожь меня, — надулся Ванюшка.

— Тогда шепни, — обняла она его.

— До чего же ты приставучая! — дернулся он из её объятий, но быстро затих, прижался.

— По секрету, — на ухо предложила она ему.

— Никчемный я, — с трудом признался брат.

— Ты наследник, — многозначительно произнесла она и заглянула ему в глаза.

А он с такой горечью посмотрел на неё, что Дуня не нашлась, что сказать. Да и напоминание о наследстве звучало, как обязательство перед семьей. Собственно, так и было — все члены семьи работали на укрепление позиций рода, и все надеялись, что Ванюшка оправдает надежды.

Разговор затих сам собою и только после обеда на постоялом дворе, когда вновь сели в сани, все оживились. Посмеялись над хозяином двора, копируя его любовь к словечкам «того самое» и «атож». С удовольствием вспомнили восхищенные лица португальских негоциантов при въезде в Москву, их удивление обилием транспорта на улице, ступор при виде широкого ассортимента товаров в кошкинских мастерских, подрагивающие от волнения руки при передаче им часов. А дальше говорили обо всём,и не заметили, как подъехали к Дмитрову.

— Боярышня, к княжьему двору едем? — уточнил Юрята.

— Да. Мы теперь до весны там.

Служивый кивнул, показывая, что услышал, и поскакал вперёд. Дуня шмыгнула замёрзшим носом, смотря ему вслед.

— Не нравится он тебе, — хмыкнул брат.

— Нет.

— А он старается понравиться, — играя бровями, заметил Ванюша.

— Старается, — согласилась она и криво усмехнулась, вспомнив, как Юрята смотрел на Еленку. Вот где были искренние чувства, а с ней Гусев обращается как с тухлым яйцом.

— Да только зря, — злорадно припечатал брат, глядя вслед Юрате. — Дед присматривает тебе служивого князя, — с гордостью поведал боярич.

— А зачем нам князь? — с кислым выражением лица, спросила Дуня. — Посадить на свою шею и слушать, как он с нами через губу будет говорить?

Ванюшка вытаращился на неё, а она, не стесняясь, добавила:

— И вся его никчёмная родня прилепится к нам, стараясь урвать побольше, но благодарности от них не дождёшься.

— Я думал, что тебе любо стать княгиней, — растерялся мальчишка.

— Ванюша, если только брать в мужья старенького сироту княжеского рода.

Услышавший её слова, Григорий фыркнул, а Олежка с братом сидели, открыв рты.