Позывной "Хоттабыч" 10. Конец пути (СИ) - "lanpirot"

Наступила оглушительная, давящая тишина, нарушаемая лишь моим собственным тяжелым дыханием.

— Данилыч! — окликнул меня майор. — Цел?

— Цел, — с трудом выдохнул я, поднимаясь на ноги, которые основательно подрагивали. Не от страха, нет, а от перенапряжения. Когда-нибудь такие нагрузки меня доконают. — Как Прокопьич?

Мы почти одновременно подбежали к его укрытию. Старик по-прежнему сидел, прислонившись к столбу забора, а его рука с винтовкой лежала на колене. Он тяжело дышал, но в его глазах, отражалась не боль ранения, а тихая неукротимая ярость.

— Эти, сука, говнюки мне всю капусту вытоптали! — хрипло выругался он, с силой сплюнув. — Такой урожай загубили!

И тогда я понял, что самое страшное для этого старого упрямца — не пули, а потравленный огород. Война была войной, но капуста, посаженная собственными руками — это святое.

— Потерпи, старина, — произнёс я, — вот тебя подлатаем, еще капусты себе высадишь! А эти — ответят!

Мы с майором схватили старика под руки, поставив на ноги. Затем ввалились в темноту уже моего заросшего высокой полынью огорода, оставляя за спиной нарастающий шум и крики подручных Ремезова. Прокопьич, кряхтя, пытался идти сам, зажимая ладонью кровоточащую рану. Воздух по-прежнему пах порохом и ночной прохладой. Иллюзия безопасности растворилась без следа, как пороховой дым от выстрелов.

Мы двигались в темноте практически на ощупь, по памяти, каждый шаг отдавался в моих висках гулкой болью. А за нашей спиной, у калитки, уже вовсю орали, заводили моторы — собирались с силами. Нам нельзя было медлить. А вот в лесу попробуйте еще нас взять!

— Куда? — сипло спросил Артём, уже почти неся на себе Прокопьича.

— В лес уходим. К нашему тайнику, — ответил я, сворачивая в узкую тропку между покосившимися сараями. — Там и пулю вытащим.

Лесная чаща встретила нас гнетущей, почти живой тишиной. Сосны и ели, черные в безлунной темноте, сомкнулись над головой, скрыв звезды. Мы шли, спотыкаясь о корни и хватая ветки лицами. Дышать становилось легче — здесь не пахло порохом, а пахло хвоей, влажной землей и грибами. Но это была обманчивая благодать. Война дышала нам в спину.

Прокопьич тяжело застонал, и мы остановились, чтобы перевести дух. Прислонили старика к толстой ели. Я достал фонарик, прикрыл ладонью, чтобы не слепил, и осветил рану. Пуля попала в бок старику, да там застряла. Кровь из пулевого отверстия сочилась довольно густо. Нужно срочно перевязать.

— Ну, чего там, Данилыч? — хрипел старик. — Жить буду?

— Молчи, дед! — строго сказал Артём, разрывая свою рубаху на лоскуты. — Экономь силы. Ты свою пулю уже отловил… В больничку его бы надо, Илья Данилыч…

— Надо, Артёмка, надо… Но не дадут нам до неё добраться — всех положат! Прости, старина, что втянул тебя во всё это дерьмо! — повинился я перед Прокопьичем.

— Да ты чего, дружище? — неожиданно широко улыбнулся старик. — Да я себя впервые лет за пятнадцать-двадцать живым почувствовал! Как голуба моя преставилась — так совсем я в этом дачном обществе заплесневел! А так — умру, как герой! — И Прокопьич выпятил грудь. Правда, тут же охнул от боли.

— Не дергайся, герой! — осадил я старого друга. — Силы береги!

Пока майор накладывал повязку, я стоял на страже. Лес молчал, притворяясь безжизненным. Но я знал — это ненадолго. Эти — не отстанут. Слишком дорого мы им стоили.

— Готово, — бросил Артём, перевязав старика. — Идем дальше, Данилыч?

— Дальше. Осталось совсем немного до схрона.

Мы снова двинулись вглубь леса, и теперь я шел первым, вспоминая путь. Вот поваленная береза, поросшая мхом, вот камень-валун, похожий на спящего медведя. Где-то далеко за нашими спинами слышалась глухая стрельба. И чего это наши преследователи палят почём зря? У страха глаза велики? И вот, наконец, старая, изъеденная жуком-короедом приметная ель с дуплом у самых корней.

Свернув с едва заметной тропинки, мы спустились в небольшой овраг и остановились у склона, густо заросшего колючим ежевичником. Вроде бы, это оно — нужное нам место. Прокопьич был без сознания, и ничем не мог помочь. Но я и без него справился — запомнил дорогу до схрона с оружием и боеприпасами.

— Пришли? — прохрипел майор, положив старика на землю и отерев рукавом заливающий глаза едкий пот. Ему пришлось тащить на закорках потерявшего сознание Прокопьича всю оставшуюся дорогу. Я же ничего тяжелее автомата унести с собой был не в состоянии. Это хорошо еще, что сам сюда дойти сумел. Ножки-то уже давно не те, что в молодости.

— Пришли, — произнес я, откинув в сторону рифленый кусок железа.

— Мессир… — Ночная тьма неожиданно сгустилась еще больше, явив нашим с Артёмом взорам говорящего кота.

— Ты где пропадал, Матроскин? — распахнув лаз в землянку, спросил я хвостатого друга.

— Простите, мессир, своего недостойного слугу… — Кот потупился. — В соседней деревне такую кису нашёл, — виновато произнёс он. — Вот и забыл обо всем на свете…

— Мы тоже слишком расслабились, Матроскин, — не стал я выяснять отношения — сами тоже хороши, — вот и просрали нападение… Если бы не Прокопьич… — Я указал в сторону лежащего на земле старика. — Каюк бы нам всем! И сейчас по нашим следам твари идут.

— Пока не идут, мессир, — довольно произнёс кот. — Я их немножко по лесу погонял. Со следа сбил. Ночью вас не найдут, а вот, как рассветет…

— Как рассветет, примем бой! — решительно произнёс я.

— Это чевой-то? — раздался слабый голос пришедшего в себя старика. — Я на том свете уже? Или у меня горячка?

— С чего ты это взял, дружище? — усмехнулся я, присаживая на корточки возле Прокопьича.

— Ну… ить коты… не разговаривают… — тяжело дыша, произнёс старик. — А твой — трындит, как по писанному.

— Горячка, старик, горячка от ранения, — быстро сказал Артём, бросая на кота предупредительный взгляд. — Мерещится тебе — не разговаривают коты. Держись. Сейчас тебе полегчает.

Матроскин, мгновенно сообразив, подскочил к Прокопьичу и трогательно потёрся мордой о его руку, издавая самое обычное мурлыкание. Старик с облегчением закрыл глаза, приписывая странный диалог своему тяжёлому состоянию.

— Ладно, хватит стоять, — скомандовал я. — Артём, тащи деда внутрь.

Кот юркнул в чёрный провал лаза, а за ним мы с майором, кряхтя, втащили опять потерявшего сознание Прокопьича в узкий проход. Землянка была просторной, и, несмотря на завалы оружия, место еще оставалось.

Я сразу же принялся ощупывать стены — помнил по прошлому разу, что где-то здесь был гвоздик, на котором висела керосиновая лампа, вполне себе рабочая на первый взгляд. В этот раз никто из нас фонариками не запасся. А свет нужен. Хоть какой-то — Прокопьча надо осмотреть.

Наконец я нащупал её в темноте, затем вынул из кармана спички и зажег керосинку. Через мгновение мягкий, но слегка «прыгающий» свет озарил наше убежище.

— Смотри, Данилыч, — Артём указал на угол, где стояли ящики, маркированные красными крестами. — Индивидуальные аптечки! Целый запас!

Это была удача.

— Всё есть: бинты, йод, жгуты… — перечислял Артём, выкладывая содержимое аптечки на чистую тряпицу. — И даже скальпель имеется.

— Отлично! — кивнул я. — Будет, чем пулю доставать… Матроскин, наверх — дашь знать, если что.

— Слушаюсь, мессир, — кивнул кот и бесшумно исчез в тёмном отверстии лаза.

Мы с Артёмом бережно подхватили Прокопьича и перенесли его вглубь землянки, к нарам, сколоченным из грубых досок. Пришлось в спешке сбросить на пол несколько ящиков с патронами, чтобы освободить место. Подстелили под голову старика его же собственную куртку, свернутую валиком.

При свете керосиновой лампы рана выглядела куда страшнее, чем в темноте. Артём, аккуратно размотав окровавленную повязку, принялся внимательно осматривать её, вглядываясь и осторожно прощупывая края. Лицо у майора стало сосредоточенным и суровым.

— Нехорошо, Илья Данилыч, — тихо и без всякой бравады произнёс он. — Очень нехорошо! Пуля не навылет. Видишь? Вошла сбоку, под ребро, а выходить ей некуда. Засела где-то внутри. В полости… — Он не стал договаривать, но я и сам всё понял. Ранение в живот, да ещё с инородным телом внутри — это почти приговор. Особенно здесь, в лесу, без врачей, без оборудования.