Позывной "Хоттабыч" 10. Конец пути (СИ) - "lanpirot"

Прокопьич уже бредил, его дыхание было хриплым и прерывистым. Он был слаб, терял кровь, и времени на раздумья у нас не оставалось.

— Деваться некуда, — мрачно констатировал я, глядя на побледневшее лицо друга. — Ждать — значит дождаться его смерти…

Я потянулся к аптечке и взял тот самый скальпель. Лезвие блеснуло в свете лампы холодным и неумолимым стальным блеском.

— Буду доставать. Артём, авось, получится…. Попридержи его… И света побольше бы…

Майор молча кивнул, переместил лампу ближе к Прокопьичу и упёрся руками в плечи старика. Я смочил тряпицу спиртом из аптечки, протёр ею лезвие и свои руки, потом — кожу вокруг раны на теле. Старик глухо застонал от прикосновения. Подумав, я засунул скальпель в горлышко бутылочки со спиртом и основательно пополоскал им лезвие.

Глубоко вздохнув, я приставил острие скальпеля к краю раневого канала. Моё сердце колотилось где-то в горле, но рука, к удивлению, была твёрдой. Слишком много раз приходилось делать подобное раньше, в другой жизни. Жизни, которой, казалось, уже и не было.

Лезвие вошло в плоть. Прокопьич дёрнулся и закричал — тихо, исступлённо-горловым криком. Артём, стиснув зубы, всей тяжестью своего тела прижал его к нарам. Я продолжал резать, расширяя входное отверстие, пытаясь нащупать кончиком инструмента ту самую проклятую пулю.

В нос ударил тяжёлый запах крови, смешавшийся с резким духом керосина, сгорающего в лампе. По моему лбу градом катился пот, застилая глаза. Я работал почти на ощупь, торопясь и в то же время боясь сделать лишнее движение, задеть что-то жизненно важное.

И вдруг кончик скальпеля звякнул обо что-то твёрдое.

— Есть! — выдохнул я. — Держи его крепче, Артёмка!

Глава 20

Когда я брался за это дело, я отдавал себе полный отчет в своих действиях и в том, какие у Прокопьича были шансы выкарабкаться. Война для меня не новость, за долгие годы я повидал всякие виды ранений. Осколок или пуля, влетающие в тело на огромной скорости, не просто пробивают его — они разрывают плоть и сосуды, крошат кости, превращая слаженный организм в кровавое месиво.

Создаваемая ударная волна порождает обширные кровоподтеки и внутренние кровотечения. Пуля может оказаться и не обычной, а, скажем, с насечкой на носике — тогда при ударе она разворачивается внутри в уродливый металлический цветок, который почти невозможно вытащить.

Встретив преграду, свинец редко летит прямо — он отклоняется в сторону, сбрасывая по пути частицы оболочки, вытащить которые — адский труд. И далеко не факт, что он застрянет как раз напротив точки входа. Обычно он останавливается бог знает где.

Ранение — это вовсе не аккуратная дырочка с пулей в конце. Это рваная полость с окровавленной мякотью, обломками костей, белесыми и синеватыми прожилками, непрерывно сочащаяся кровью и чем-то еще малоприятным… Зрелище тяжелое. Отыскать в этой мешанине металлический фрагмент с ноготь — задача сверхсложная.

Если кто-то говорит, что достать пулю — пара пустяков, я не спорю. Пустяки, это когда у тебя дома стоит ведро лично извлеченных пуль, а на стене висит сотня благодарностей от спасенных тобой людей. Тогда — да, легко. Но в реальности, без опыта, да еще и в грязи, как сейчас, это почти невозможно.

Обычно пуля застревает, если она на излете, растеряла силу, деформировалась, или же врезалась в кость, раскрошив ее, и застряла, расплющившись. К ужасу самого ранения почти всегда добавляется неотвратимость заражение — ведь пули и стволы никто не стерилизует.

Самое правильное — перевязать рану и везти человека в госпиталь. Если затронут не живот, дать обильное питье для восполнения крови. Но в нашей ситуации о госпитале нет и речи, и лишь мы с Артёмом можем помочь Прокопьичу. И все потому, что никаких врачей в ближайшее время не предвидится — наступило время не к ночи помянутой «огромной жопы».

Я понимал всё еще до начала. Если пуля угодила в голову, шею, грудь или живот, попытка её извлечь почти наверняка добила бы раненого. Хотя иногда люди живут и с пулями внутри — тело окружает их капсулой, а иммунитет подавляет заразу.

Но это явно не наш случай — какой, нахрен, иммунитет у старика за восемьдесят? Вот именно. Во-вторых, я не был уверен, задела пуля брюшину или нет. И в-третьих, без помощи он точно умрет. Лишь эти причины и побудили меня действовать

— Почти… Почти… — сквозь зубы бормотал я, стараясь поддеть пулю, и не загнать её еще дальше вглубь. Пальцы затекли от напряжения, спина ныла. Каждая секунда казалась вечностью.

Еще одно усилие — и стальной щуп пинцета, найденного в той же аптечке, намертво сомкнулся вокруг деформированного свинца. Я медленно, миллиметр за миллиметром, потащил его наружу. Сейчас главное — не перепутать пулю и кусок кости, если она её все-таки отколола. Ну, тут уж как повезет…

Раздался влажный, неприятный звук. Пуля (аллилуйя — это была она), вся в крови и багровой плоти, наконец-то оказалась у меня в пальцах. Я швырнул её на ближайший ящик, где она глухо стукнула о деревянную крышку.

— Готово, — хрипло сказал я, откидываясь назад и вытирая лоб окровавленным рукавом.

Теперь надо проверить — в ране могут оказаться (скорее всего, так оно и есть) волокна ткани от одежды и прочий мусор, который затолкала туда пуля. Поэтому тем же пинцетом я постарался все это оттуда достать. Теперь промыть бы всё это чистой водой, но её у нас не было.

Пришлось использовать стерильные повязки из аптечки, и обработать хотя бы вокруг спиртом. Спирта здесь хватало. После — стерильная повязка. Теперь вся надежда только на самого Прокопьича. Старик до сих пор лежал без движения и не приходил в сознание. Его дыхание было поверхностным, хриплым и прерывистым.

— Жив ещё… — пробормотал Артём, глядя на неподвижное тело старика. — Как думаешь, выкарабкается? Крепкий, вроде, дедок… — выдохнул майор, опускаясь на ящик и доставая из кармана куртки сигареты. — Держи, Хоттабыч. — Вытащил он из пачки еще одну.

Мы закурили. Едкий дым лез в глаза, смешивался с запахами крови, керосина и спирта, создавая привычную мне атмосферу военного госпиталя. Снаружи пока не было слышно ни выстрелов, ни шагов. Лишь изредка доносился приглушенный шелест листьев. Матроскин тоже не подавал сигналов. Тишина была звенящей и тревожной.

Я глубоко затянулся, прислушиваясь к этой зыбкой, обманчивой тишине. Она таила в себе неизвестность. Вопрос «что дальше?» висел в воздухе, тяжелый и невысказанный. Мы сделали всё, что могли. Остальное зависело от самого старика, и, конечно же, удачи. Куда ж нам без неё?

Прокопьич вдруг задергался. Сначала это были лишь мелкие подрагивания, но через мгновение его тело затряслось в неконтролируемых конвульсиях. Голова запрокинулась, глаза закатились так, что были видны только белки, из сведенных судорогой челюстей вырвался хриплый, булькающий стон.

Он явно умирал, и я это чувствовал. Не помогло, значит, моё хирургическое вмешательство, а то и ускорило неизбежный конец. Выходит, какие-то важные органы всё-таки были задеты пулей. Я рухнул на колени рядом с ним, схватил его за плечи, пытаясь удержать, прижать, остановить это дергающееся тело.

— Прокопьич! Держись! — закричал я, уже не узнавая собственного голоса. — Держись, друг! Держись!

Судороги прекратились так же внезапно, как и начались. Он затих. Последний выдох вырвался из его груди и больше не сменился вдохом. Взгляд, ничего уже не видящий, уставился в потолок сарая. Умер. Умер у меня на руках, в этом проклятой заброшенной землянке, доверху набитой оружием.

— Он умер… — подтвердил Аркадий, не найдя пульса у старика.

И вдруг что-то во мне оборвалось. Я отпустил его бездыханное тело и вскочил на ноги, сжав кулаки.

— Да будь оно всё проклято! — воскликнул я, обращаясь к этому безжалостному миру, к небу, к этой войне, к грязи и крови.

Я кричал, и голос мой срывался на хрип, но сила моих слов буквально тонула в гнилых бревенчатых стенах землянки и зеленых ящиках, не находя выхода. Артём молча смотрел на меня, и в его глазах читалась лишь усталая скорбь и покорное принятие неизбежности. И это его молчание обожгло меня сильнее любого истошного крика.