Большая черная дыра (СИ) - "Amazerak"

Знал ли Жора Степанов из прошлого, во что выльется война, начавшаяся в тысяча девятьсот четырнадцатом году, на которую он с таким воодушевлением побежал? Никто тогда не знал. Все рассчитывали на быструю победу, а не на тотальную бойню. Все верили, что немцев разобьют к Новому году, к следующему лету уж точно.

А нынешний Георгий знал — знал, сколь кровопролитной и разрушительной станет эта война, какие беды ждут Россию, да и весь мир. Знал и не мог никому рассказать. Всё равно не поверят, да ещё примут за чокнутого.

И что было делать с такой информацией? Как её можно применить? Георгий не интересовался историей, и если и знал о Первой мировой, то только из фильмов, да что-то со школьной скамьи осталось в голове, хоть и немного, выветрилось за ненадобностью. Но ассоциации определённые сформировались: позиционная война, массированные артподготовки, чудовищные потери, тысячи солдат, ложащиеся под пулемётным огнём, появление на полях сражений боевой авиации и танков. А в результате — падение империй, перекраивание карты Европы, исчезновение старых государств, возникновение новых. Но чем эти общие сведения могли помочь? А знание военного дела из двадцать первого века помогут? Здесь же всё иначе, и воюют по-другому, да и кто станет слушать простого солдата?

Оставалось только молчать в тряпочку и жить — жить столько, сколько отмерено, и с обречённостью идти по дороге, ведущей многие тысячи жизней в одну общую бездну.

Но кто знает, быть может, удача однажды снова улыбнётся? Быть может, получится и здесь выбиться в люди, если прежде смерть не унесёт душу в другие края? Но как именно это сделать, пока идей не приходило. Да и усталость наваливалась такая, что глаза слипались, несмотря на холод и дикий ветер, треплющий полотно палатки, несмотря на зуд по всему телу от укусов вшей, которых Георгий начал ощущать чуть ли не с первой минуты новой жизни. Поганые мелкие твари! Он даже не представлял, что их бывает так много. И сквозь дрёму то и дело прорывался сдавленный, надсадный кашель Игнашки.

С улицы донёсся звук горна, командующий подъём. Его сопровождали грубые окрики офицеров:

— Второй взвод, подъём! Палатки собрать! Общее построение!

Палатка наполнилась сонным копошением и ворчанием, послышался сдавленный кашель Игната и солдатская ругань.

— Что? Опять идти? Среди ночи? — возмутился бородатый Гаврила. — Да они шутить изволят!

— Вот уж точно! Я только задремал, — проворчал Петька, потирая свою рябую физиономию. — Будь они неладны манёвры ихние. Житья не дают, ироды.

— Зато не замёрзнем, братцы, — подбодрил товарищей дядя Ваня.

— Хватит языком трепать, — осадил всех ефрейтор Колотило. — Приказано собирать палатки. Давайте, за дело, и поживее.

Он первым вылез на улицу, где непогода бушевала белой яростью.

Закипела работа. Палатку разобрали в два счёта, и каждому солдату досталось по одному полотнищу и колышку, которые приторочили ремнями к ранцам. Георгий с трудом вспоминал, что и как делать, поэтому просто повторял за остальными.

Вскоре лагерь исчез, а меж сосен после некоторых стандартных построений сгрудились четыре шеренги солдат, обвешанных поклажей. И был здесь точно не взвод, а минимум пара сотен человек. За считаные часы снега намело по щиколотку, а стволы деревьев и хвойные лапы облепились тяжёлым снежным налётом.

Георгий стоял во втором ряду. За спиной висели ранец с притороченными к нему котелком и свёрнутым полотнищем палатки, через плечо — холщовый мешок с запасами сухарей на чёрный день и фляга, на поясе — сапёрная лопатка в чехле, спереди — подсумки, а через грудь повязана бандольера с дополнительными обоймами. Винтовка лежала на плече. Вся эта поклажа тяжёлым грузом тянуло к земле и без того уставший, невыспавшийся организм.

Перед строем выехал на гнедой лошади усатый офицер. В стороне от него держались ещё несколько конных и пеших бойцов.

— Батальон, равняйся! Смир-но! — заорал во всё горло офицер, стараясь перекричать вьюгу. — Служивые! Перед нами стоит задача великой важности. Германцы пошли в атаку. Наши подразделения в эту самую минут бьют врага не щадя живота, но нужно подсобить, потому как некоторые части начали отходить из-за недостатка резервов. Запаздываем мы, ребятки! Поэтому срочно выдвигаемся к линии фронта. Идти будем форсированным маршем без длинных привалов. К утру нам необходимо быть на позициях, так что не зеваем. Помолитесь, кто как знает — и в путь. Не посрамим землю русскую и государя нашего императора! Ура!

Строй ответил решительным, угрюмым «Ура», но Георгий промолчал. И без него есть кому драть горло. А внутри всё сжалось, как не раз бывало в преддверии боя.

По команде солдаты построились в походную колонну, прозвучала команда «шагом марш», и человеческая масса поползла одной большой серой змеёй сквозь буран в черноту зимней ночи.

Глава 2

Дорога поначалу шла через лес. С обеих сторон подступали старые хвойные великаны, равнодушно взирающие сквозь метель на вереницу серых шинелей, что брели в ночи. Ноги вяло месили белую кашу, снег облепил одежду и лица солдат. С каждым шагом становилось всё труднее и труднее. В таких условиях держать строй не представлялось никакой возможности, и рота сразу же превратилась в толпу.

Как и все, Георгий отчаянно сражался с метелью, которая дула людям в лицо, толкала назад, словно не желая, чтобы эта орава шла туда, куда её вели офицеры и планы высшего командования. Но солдаты упорно, шаг за шагом, двигались к своей цели — к смерти в снегах. Одно хорошо: ноги начали согреваться.

Винтовку Георгий почти сразу через плечо, не забыв поставить на предохранитель — так учили в маршевой роте, иначе, говорили, затвор может вывалиться. Трёхлинейка казалась слишком длинной, громоздкой и тяжёлой. Вместе со штыком она была выше многих солдат, если её поставить прикладом на землю. Не сразу пришло понимание, что причина кроется в необычайно низком росте людей этого времени. Да и сами ружья в те времена вроде бы делались длиннее.

Среди пеших бойцов на лошадях ехали офицеры. Молодой прапорщик Веселовский, командовавший полуротой, восседал на вороном коне, которого за узды поддерживал то ли денщик, то ли вестовой. Животным тоже приходилось нелегко.

Про Веселовского кое-какие воспоминания в голове Георгия сохранились. Был этот молодой офицер из дворян, только-только окончил юнкерское училище и сразу попал на фронт. Солдаты не особо его любили, но и ненависти к нему не было, ведь паренёк этот почти не взаимодействовал с личным составом, а предпочитал проводить время в обществе других офицеров.

Со взводом же обычно занимался заместитель — старший унтер-офицер Губанов. Вот его-то бойцы терпеть не могли. Грубый, злой, он постоянно на всех орал, а иногда мог и кулаком двинуть, и подзатыльник влепить за малейшую провинность. В общем, скверный малый. Выглядел он лет на тридцать. Вытянутая рожа с крупной нижней челюстью была изрыта следами оспы. Носил он смешные, топорщащиеся усики, словно подражая офицерам. Георгию он тоже не понравился. Окрики Губанова, словно лай конвойной собаки, то и дело подгоняли строй.

— Вперёд! Не отставай! Что встал? Давай-давай, поторапливайся! — унтеру словно доставляло удовольствие подстёгивать солдат, чувствовать себя пастухом среди овечьего стада. Он, как и другие унтеры, держал в руке небольшой фонарик в деревянном корпусе, которым пытался освещать взводу путь. Тусклый свет почти не пробивался сквозь стену летящего в лицо снега.

Поговаривали, что Губанов был одним из немногих в полку, кто выжил после прошлогодних боёв в Восточной Пруссии. И когда никого из унтеров и офицеров рядом не оказывалось, солдаты осторожно сетовали на то, что германец не пришиб этого изверга, и задавались вопросом, почему таким скотам везёт.

После вчерашней пересоленной каши напала жажда. Во фляге была вода, но пить Георгий не рисковал, если только изредка мелкими глотками. Очень не хотелось горло застудить. Но беда одна не приходит. Во время марша прихватило живот, и Георгий изо всех сил крепился, чтобы дотерпеть до привала. А приступы становились всё сильнее, всё больнее выворачивало кишки.