— Хм… ну-с извольте. Зашла как-то девица в церковь. Подошла исповедоваться и говорит: «Отче, я согрешила мужчиной, я такое творила, что стыдно и рассказать.» На что священник ей отвечает: «Не можете рассказать? Так показывайте, показывайте…»
[1] При Николае I выпускалась 5-рублевая золотая монета, имеющая примерно 6 грамм чистого золота, то есть, 1.2 грамма на рубль. В первой половине июня 2025 года грамм золота стоил округлено 8400 рублей. Разница составила 7000 раз. То есть, 1500 рублей в 1843 году примерно равны 10,5 миллионам в 2025 году по золотому эквиваленту.
[2] Бочка как мера содержала 491,976 л. 8 бочек, соответственно, 3935,808 л. Таким образом, за эту краску выручили 7870 рублей не считая издержек.
[3] Каучук в эти годы возили в брикетах по 50–100 фунтов, продавая в России по цене 5–8 рублей за фунт. Лев купил 50-фунтовый брикет (22,68 кг) за 400 рублей.
Часть 3
Глава 1 // Суп с раками
О нет… Я забыл сохраниться!
Откуда-то с просторов Fallout
Глава 1
1844, февраль, 14. Казань
Виссарион Прокофьевич хотел кричать.
Очень.
Отчаянно.
Вот как очнулся, так и желал. Испытывая если не ужас, то близкое к этому ощущение.
В который раз прибыв в Казань с тем, чтобы отчитаться перед этим буйным дурачком, он решил немного расслабиться. Была бы его воля, он зашел к этому молодому графу, оставил у него бумаги и в тот же день отправился бы обратно — в Санкт-Петербург.
А лучше бы вообще — по почте.
Все равно этот малолетка ничего не соображал в бумагах и охотно проглатывала ту муть, что он ему скармливал. Раз за разом. Так и зачем страдать со всеми этими поездками?
Впрочем, быстро не получилось.
В особняке у мадам Юшковой сообщили, что Лев Николаевич уже третий день пропадает в университете. Там же и ночует. Опыты там какие-то. Обещал, что еще пару дней и освободится.
Стряпчий пожал плечами.
Поблагодарил за сведения и решил, что нет худа без добра. Тем более что глупый мальчишка в последнем своем письме нахваливал элитный бордель с поэтичным названием «Ля Мур». Прямо рядом с Гостиным двором. Он писал о том, что и кондомы туда отгружает, и лекаря дежурного нанял, чтобы персонально за девочками присматривал, и какие-то новые услуги там оказывают… массаж даже какой-то…
Почему не заглянуть, раз такое дело?
Зашел.
И закрутилось, да так, что не заметил, как задремал. Очнулся же уже привязанный к какому-то стулу, с кляпом во рту и мешком на голове. Вон — мычи не мычи — толку никакого. Он уже часа два пытался. Но ничего не происходило. А вокруг была тишина.
Наконец, раздались какие-то шаги и, как ему показалось, знакомые.
Некто подошел.
Остановился прямо перед ним и почти сразу сдернул с головы мешок. От чего яркий свет ударил стряпчему в глаза. Больно так. Сколько же он пробыл в темноте?
— Живой. Это хорошо. — прозвучал голос Льва Николаевича. — Было бы так жаль с вами не попрощаться.
— М-м-м-м… — попытался что-то сказать стряпчий.
— Вам тоже нравится этот кляп? Костяной шарик и кожаный ремешок. Отличная вещь!
— М-м-м-м!
— Нет, ну, право слово, я не мог с вами иначе поступить. Поначалу, правда, думал вырвать лживый язык. Но сдержался. Это слишком не продуктивно. — произнес Толстой, завершая надевать кожаный фартук и большие перчатки.
После чего подошел к столу, на котором лежали всякое такое жуткое, вроде секатора для веток, небольшой пилы и прочих прелестей.
— Паяльник! — произнес он, поднимая со стола здоровенный молотковый вариант этого инструмента. Беспроводной, разумеется. У такого обычно отдельно головку разогревают, а потом на тепловой инерции проводят пайку. — Вам нравится?
— М-м-м.
— Да? Мне, признаться, тоже. Понимаете, в нашем деле куда лучше пригодился бы стержневой паяльник с электрическим нагревом. Очень, знаете ли, практичная модель. Вставляешь такой в задницу и подаешь напряжение, приглядывая за тем, чтобы не передержать и не сварить человека заживо, а просто ошпарить побольнее. Таким же… таким только кожные покровы прижигать, что варварство.
Лев Николаевича повернулся к Виссариону Прокофьевичу.
Бледному.
Вспотевшему. Вон на лбу капельки пота.
— Ведь это трагедия. Настоящая трагедия. Это убожество даже в задницу не запихнуть, не разодрав ее совершенно. Грубо… очень грубо. Пытки же это искусство.
— М-м-м-м-м-м!
— Но кто я такой, чтобы отказывать вам в просьбе? — усмехнулся Толстой, по-своему истолковав это мычание.
После чего подошел к горелке и поджег ее.
Вспыхнул огонек.
Граф чуть-чуть покачал ногой меха, стоящие внизу. И пламя быстро разгорелось. Отчего связанный размычался с явными нотками отчаяния. Лев же положил головку паяльника в пламя и повернулся к нему.
— Никакой культуры, согласен. Ну разве так можно работать? Впрочем, можно будет попробовать что-то изобразить и на таком примитивном уровне. Смотрите. Без еды вы сможете протянуть несколько дней. Впрочем, я могу вас из трубочки кормить сахарным раствором и поить так же. Плюс-минус это позволит протянуть вам неделю-другую.
— М-м-м-м-м-м-м!
— Despacito, друг мой, despacito. Мы не будем спешить. Думаю, что я начну с ваших ног. Медленно буду отрезать или откусывать, или отрывать кусочки мяса. А потом прижигать паяльником. Понемногу. Чтобы боль получалась терпимой. И так день за днем. Главное — бедренные артерии перетянуть. Мда… Должно красиво получиться. Надо будет только ступни крепко солью пересыпать, чтобы не загнили раньше времени…
В этот момент Виссарион Прокофьевич Лебяжкин потерял сознание, а перед тем описался.
Но ненадолго.
Лев Николаевич достал пузырек с нашатырным спиртом и дал ему понюхать.
— Ну что же вы? Куда же вы? Вам не говорили, что вы дурно воспитаны? Да-да, у вас не будет шанса даже сомлеть. Что вы так на меня смотрите? Неужели поняли, из-за чего я вас сюда пригласил?
Стряпчий часто-часто закивал и что-то замычал.
— Может быть, сказать что-то хотите?
Ситуация повторилась.
— Хорошо. Но предупреждаю — я ужасно не люблю криков. И если так случится, что вы даже громко что-то произнесете, то начну я с вашего языка и зубов. — мягким, вкрадчивым тоном произнес Лев Николаевич, поднимая со стола клещи. — Вот — прекрасный инструмент. Обратите внимание — они достаточно деликатные для того, чтобы со всем уважением выдергивать вам каждый зуб, не задевая и не повреждая соседних. Да и язык ими отщипывать — мое почтение.
Произнеся эти слова, граф неспешно положил клещи на стол.
Подошел к Виссариону Прокофьевич.
Ослабил кожаный ремешок на кляпе, сделанном по аналогии с BDSM игрушкой. Не сильно. Достаточно для того, чтобы его можно было вынуть изо рта и скинуть на шею.
— Я все верну! Все! Все! — первое, что выпалил стряпчий. Тихо, но порывисто.
— Соблазнительно, но нет. — вежливо ответил Лев. — Понимаете, друг мой. Вы посчитали себя в праве кинуть меня. А тут такое дело — раз спустишь — не отмоешься. Да… Кроме того, Виссарион Прокофьевич, прошло некоторое время, и деньги, которые вы у меня украли, подросли. Слышали, как растут банковские кредиты? Вот так же. Только проценты у графа Толстого побольше. Кроме того, нужно как-то компенсировать репутационные потери и всю эту возни. Думает, мне больше заняться нечем, как только с вами развлекаться?
— Сколько? — хрипло спросил он.
— Втрое к тому, что вы у меня украли. И мне нужен поименный список всех, кто был посвящен и оказывал вам содействие. Ну что вы так побледнели? Про Третье управление я знаю. Всех посвященных там тоже не забудьте.
