Князь Московский (СИ) - Иванов Евгений Геннадьевич

Параллельно обдумывал, что мне делать с евреями, как иудеев органично вписать в Российское общество?

__________________________________________________________________

— Так зачем православным христианам, из которых и состоит титульная нация Империи, нужны те, кто полностью противопоставляет себя - им, а? Ответьте мне, Соломон Алексеевич?

Соломон Алексеевич слегка прищурился, но не утратил своего спокойного и грустного вида. Эмоции его заискрились тонкой смесью обиды и сдержанной ярости, но голос по-прежнему оставался ровным и взвешенным.

— Слухи, — протянул он, делая многозначительную паузу. — Слухи, Сергей Александрович, штука скользкая. Каждый из них — как снежный ком: когда он только формируется, может показаться маленьким и безобидным, но к чему он приведёт — уже другой вопрос. Не мне Вам объяснять. Вы человек военный, значит, знаете, что слово иногда смертоноснее пули. И вот вопрос: кому выгодны эти слухи?

Я смотрел на него молча, создавая вид человека, которому совершенно всё равно на патетические речевые приёмы. Он сам задал риторический вопрос, и я ему даже не собирался отвечать. Ждал, что он продолжит, как добропорядочный оратор, доказывать свою невиновность и пригодность в лидеры.

— Что я пытаюсь сказать… — продолжил Соломон Алексеевич, чуть смягчив тон и приложив руку к сердцу. — Наш народ всегда был удобным «козлом отпущения». Во времена нелёгкой годины, когда что-то идёт не так, всегда легко указать на нас. «Это они!» — кричат. От хлебных бунтов до обвинений в ростовщичестве. Но разве хоть раз кто-то задумался, почему мы выбираем такие ремесла? Почему нас толкают в эти узкие щели, оставляя все лестницы мира для других? Мы выживаем. Вы слышите меня, Сергей Александрович? Мы. Просто. Выживаем.

Его голос дрогнул, но он быстро взял себя в руки. Конечно, я видел и его страх, и злость, и гнев, и тихую надежу на то, что всё обойдётся , что возникала из-за моего emploi.

— А теперь слухи, да? — он усмехнулся, переходя на более резкий тон. — Лихва? Кровавые заговоры? Кто угодно, только не мы. Вы ведь прекрасно знаете, что слухами легче всего управляет тот, кто хочет разобщить. Разделяй и властвуй. Как говорил ваш любимый Макиавелли, верно? Или это был кто-то из римлян? У вас обычно цитируют наизусть, а вы уж сами адаптируете.

— Довольно! — глухо оборвал его я. Меня резанула его дерзость, и терпеть её не собирался.

— Ваши речи красивы, Соломон Алексеевич. Но я не привык просеивать пыль через сито из благих намерений. Мы говорим не про философию, а про факты. Ну, допустим, слухи ложны. Хорошо! Но вот скажите-ка мне, как тогда объяснить те отчёты, что попадают ко мне на стол? Документы! Личные письма, заверенные печатями. Никаких «слухов» там и близко нет! Люди теряют сбережения, идут к вам, в ваши лавки, а в итоге их семьи оказываются на пороге нищеты. Разве это ли не факт?

Соломон Алексеевич прикусил губу и сдвинул брови. Секунда напряжения висела в воздухе так остро, что скрип кожи перчаток Шувалова, сжавший кулаки с такой силой, что кажется, вот-вот они порвутся, прозвучал как скрежет засова в закрываемой камере.

— Сергей Александрович, — сказал он негромко, почти шёпотом, но в его словах слышна была уверенность умудренного годами человека.

— Вы, правда, хотите разговаривать на уровне эмоций? Это не подозрения, это распутанная нить. Да, ваш стол видит многое, но всегда ли вы уверены, что за столом не выстраиваются цепочки из ваших собственных противников? Лавочник обманул вдову? Портной обсчитал ученика гимназии? Это недостойно и мерзко, и я первый осужу таких людей. Но прошу вас, не судите сорок тысяч душ по грехам десяти негодяев. Мы не безупречны, как и любые другие люди. Или в вашем народе, среди христиан, все безупречны? Никто никогда не спотыкался?!

Я смотрел на этого раввина и волей- неволей проникался к нему симпатией. Мне импонировал его подход к своим обязанностям и самоотверженному желанию защитить свою гонимую нацию.

Тишина весела в воздухе, и я всё ждал, когда же жид начнёт нервничать, но он всё так же стоял, спокойно ждал моего решения. Только мой адъютант с каждым мигом наполнялся нетерпением.

- Мой брат, Император, решил покончить с доминированием иудеев в некоторых областях жизни нашей страны. И мне он дал право в Москве решать самому, как поступать с вашей общиной, - задумчиво проговорил я. - Но у меня забот и так хватает. Поэтому сделаем так. Вы составите мне несколько докладов с решением данного вопроса. Пусть будет три проекта. Поручу вашим противникам - русофилам тоже три проекта, а позже соберу комиссию, на которой решу, какой из представленных документов будет всех полезней для Москвы и для Империи. Сроку вам - две недели! – сказал и ласково улыбнулся этому раввину, чуть надавив на него ментально, чтобы он явственно понял: мне всё равно, как они будут умирать, лишь бы это пошло на пользу моей державе.

На том и закончился вчерашний приём.

__________________________________________________________________

Ночь сегодня была «воровская». Небо заволокло низкими тучами, и вот-вот собирался упасть дождь на дорожную брусчатку, дабы смыть пыль, грязь и нечистоты с ладоней - площадей Москвы.

В этой темноте мне было очень комфортно и приятно. Моё тело после ритуала стало двигаться более точнее и быстрее, сильнее. И даже в этой непроглядной темноте подворотен и крыш домов, я чувствовал тени и мог раствориться внутри них.

Мне давно не было так легко и свободно, и эта предгрозовая темнота дарила некое чувство эйфории. И позволив себе немного подурачиться, запрыгнул на крышу каретного сарая, в котором должен был встретиться с Окунем.

Отсюда открывался вид не ахти, но меня устраивал и он.

Пробежавшись по коньку крыши, вскочил на печную трубу. Встал на самый краешек и, балансируя на одной ноге, окончательно от восторга потерял связь с реальностью.

…-Чему ты радуешься, Студент? – задавал мне один и тот же вопрос капитан, вот уже как год подряд.

- Я радуюсь жизни, командир! – всё так же отвечал я ему.

Из задумчивости меня вырвал тонкий укол опасности. На крышу кто-то забирался. И, на мой взгляд, делал это шумно и неуклюже. В общем, явно лез человек, и скорее всего босяк из Хитровских.

Я соскользнул со своего постамента в тень и стал ждать своего гостя. А тот шлёпал босыми ступнями по черепице, тяжело и грубо, как самый обычный человечек. Он совсем не понимал, куда надо ставить ногу, и как её требуется отрывать от поверхности, на которую до этого опирался. Ему было чуждо понятие баланса, и, конечно же, он не чувствовал плотность воздуха.

Но это было не самое главное.

Главным был запах! Как можно так противно вонять?! Как можно столько не мыться?!

Но в его движениях меня кое-что зацепило, и это было что-то очень знакомое. Точно!

К трубе, в тени которой я ждал Хитрованца, крался подросток женского пола.

И именно это её и спасло. Ну, ещё, конечно, моя бережливость. Мне очень нужны были нормальные «кадры», а их, как известно, во всех Мирах надо подбирать самому.

Глава одиннадцатая

Наденька очень не любила зеркала. А точнее то, что они отражали, когда она к ним подходила.

Купеческая доченька Надюша не была ни уродиной, ни особой красавицей.

В детстве у неё были красивые выразительные глаза, аккуратный носик с маленькой горбинкой и чуть припухлые алые губки; правильный овал лица обрамляли прекрасные тёмно-русые локоны.

Но сначала исчезли локоны – их пришлось состричь из-за болезни. Потом умерла мама.

Несколько месяцев назад была весёлой красавицей, женой состоятельного купца и любящей мамой, на которую многие засматривались. А теперь она, бледная тень той, чей образ просили написать знаменитые художники...

После же, когда она осталась с безутешным отцом, который души ни чаял в своей Надежде, и не хотел искать замену своей любимой, фигура доченьки совсем стала походить на папину, а он был очень широкоплечим и с узкими бёдрами мужчиной. И Наденька стала слишком похожа на мальчишку. Так похожа, что купец стал обучать её разным ухваткам, которым учил его старшина, потомственный казак, когда он воевал как вольноопределяющийся, на туречине.