Бунт (СИ) - Старый Денис

— Бам-бам-бам! — гремели многопудовые церковные колокола.

И все-таки патриарх играет в свою игру. Письмо с предложением запретить на пару дней бить в колокола ему верно доставили. Мало того, мои стрельцы были готовы, как им и приказано, дождаться решения владыки и донести его волю в храмы Москвы. Нет… Иаким изволил молиться. А вот сейчас гремят колокола, зазывают людей на бунт.

Я стоял у Спасских ворот, в сопровождении сразу двух рот стрельцов. Бойцы решительно раздували фитили на своих ружьях. Впереди — преграда из перевёрнутых телег.

Расчёт был на то, что, когда бунтующие стрельцы увидят, что уже против них готовы применять силу, тут же задумаются: нужно ли им это всё? Но не только силовой вариант развития событий я предусматривал.

— До моей команды никому не стрелять, всем понятно? — в очередной раз наставлял я своих солдат.

— Понятно ужо им! — пробурчал дядька Никанор.

Все ворота Кремля были взяты под охрану и закрыты. Открытыми оставались Спасские: тут находилось большинство моих бойцов, в том числе и две роты наёмников.

— Боярин Матвеев велит уйти за ворота и закрыть их! — подоспел ко мне человек от Артамона Сергеевича Матвеева.

— Поздно. Это сделать пока не могу, без нарушения чести и порядку в полку, — сказал я человеку Матвеева и сделал вид, что больше его не замечаю.

Бояре явно нервничали. Красная площадь быстро наполнялась шумными и напряженными людьми с оружием в руках. Казалось, что сюда стекаются тысячи стрельцов. Но я пока оценивал, что их не более семи тысяч.

Нас, защитников Кремля, на данный момент было уже больше тысячи. Пришли люди вооружённые — то ли их слуги, то ли личная охрана. Некоторых своих слуг вооружил и Матвеев. Причём было видно, что эти люди и с оружием умеют обращаться, и характером стойкие. Явно не садовники и не повара тут собрались.

Ну да, у каждого боярина, как ведётся испокон веков, должна быть своя боевая дружина. Поместное войско ещё никто не отменял. И если прозвучит указ государя, что нужно собирать боевых испомещённых людишек, то некоторые бояре уже своих людей привели прямо в Кремль.

Толпа остановилась метрах в ста от Спасских ворот Кремля. Было видно, что стрельцы растерялись. Нет, не мои — готовые уже воевать так, как их на это настроили.

Наверняка многие из бунтовщиков посчитали, что им всё сойдёт с рук — надо лишь явиться, и ворота падут с петель. А тут видят, как другие стрельцы, в основном, Первого стрелецкого полка, уважаемого воинского подразделения, направляют свои ружья в сторону бунтовщиков.

Стрельцы крутили головами, выискивая того, кто должен был бы отправиться на переговоры. Ну или уж того, кто даст приказ: штурмовать Кремль. Ведь пока это только лишь солдатская масса, а не армия. И пока кровь не прольётся, её будут бояться многие.

— Сам сдюжишь поговорить? — спросил Никанор. — Позвать бы кого из бояр!

Я заметил, как фигура одного всадника, а за ним ещё десятерых, выделившись из толпы бунтовщиков, устремилась в нашу сторону.

— Матвеева зови! А я разговор начну, — сказал я, понимая, что придётся садиться на коня.

Со второй попытки у меня получилось вскарабкаться в седло. Я театрально хватался за бок, подволакивал ногу, чтобы показать, что причиной того, что я столь неловок — мои ранения. Впрочем, когда я был уже в седле, то у меня хватило выдержки, да и лошадь была просто умницей, поэтому я спокойно и даже в какой-то степени горделиво направился в сторону переговорщиков.

— Кто таков? — удивлённо спросил меня…

— Да и ты не представился! — вызывающе отвечал я, догадываясь, кто именно может быть передо мной.

— Я и сам казнить себя буду! — усмехнулся парламентёр от бунтовщиков.

— Я не думаю, что тебе придётся это делать. Ну а коли мне государь доверит право тебя казнить, то я буду благодарен царю, — успокаиваясь, всем своим видом желая осадить человека напротив, говорил я.

Хованский, а я уже был уверен, что это именно он, схватился за эфес своей сабли. Тут же в сторону главного исполнителя бунта был направлен пистолет в моей руке.

Среагировало и моё сопровождение — тоже десять бойцов, что стояли чуть позади меня. И они направили пистолеты в сторону Хованского и его охраны.

— Ты и есть тот Стрельчин, что полк поднял первый? Да иных стрельцов стращал? — проявил догадливость Хованский.

Вот оно как! Оказывается, я уже становлюсь популярной личностью. И это мне на пользу. Вот сейчас некоторые из стрельцов, что пришли бунтовать под стены Кремля, видели, что я не стушевался перед Иваном Андреевичем Хованским.

В военной среде личная храбрость значит очень немало. А ещё, наверняка, немало есть тех стрельцов, которые даже не мыслили, что можно хоть в чём-то перечить Хованскому. Значит, я — сильный, и ко мне могут потянуться сомневающиеся.

— Ты готов воевать и лить кровь русских людей? — усмехаясь, спрашивал Хованский.

— Ну так ты привёл воров! Сам брешешь. Ведаешь же, что Иван Алексеевич — хворый. Многие о том знают, но стрельцам ты говоришь, что он здоров и может править? Лжа, — отзеркалив усмешку, говорил я. — А что, боярин, не передашь стрельцам, что могут они прислать людей своих, дабы те поговорили с Иваном Алексеевичем? Вот вы поговорили бы — да всё бы поняли и разумели. Но не для того ты здесь. А заранее решил встать при Иване правителем.

Хованский всё-таки извлёк саблю из ножен и направил её в мою сторону.

И я пистолет направил в его сторону. Обратил внимание, что конь под главным бунтовщиком будто бы недоволен своим всадником, так и хочет увести Хованского отсюда.

— Не выстрелишь! — сделал не совсем правильный вывод Хованский.

— Ты, боярин, проверить это можешь прямо сейчас. Два шага сделаешь в мою сторону — и я тебя убью, — решительно отвечал я.

— Погодь, полковник, убивать его! — пробасил Матвеев, а поравнявшись со мной, тут же обратился к Хованскому: — Ты что учудил, Иван Андреевич? Почто людишек привёл служивых?

Я не стал больше встревать в разговор двух бояр. Они поддевали друг друга, отшучивались — знали же друг друга очень давно. Вместе некогда заседали в Грановитой палате и давали советы царю Алексею Михайловичу.

— Прохор, будь наготове! — сказал я Прошке, которого взял с собой на переговоры.

Не нравилась мне обстановка. Бывает такое, что пока ничего конкретного не заметишь, но уже предполагаешь, что зреет тут нехорошее. И своей чуйке я привык доверять.

— Боярин, берегись! — крикнул я, одновременно вскидывая пистолет.

Курок щёлкнул, заискрился порох.

— Бах! — стреляю я, явно опережая стрелка, который выцеливал из пистолета именно Матвеева.

— Бах! — стреляет и этот убийца, но только в тот момент, когда моя пуля его настигла.

В облачное небо улетает свинцовый шарик, который должен был убить боярина Матвеева.

Хованский резко разворачивает своего коня, заставляя скакуна рвануть с места. Другие его подельники также уже убегают. На брусчатке Красной площади остаётся тело убитого мной Бориса Хованского.

Матвеев же не спешит разворачиваться и убегать — он пристально смотрит на меня.

— Спаси Христос, наказной полковник… Спас ты меня, — но вот тон боярина не показался мне радостным.

Да я и сам прекрасно понимал, что именно произошло. Нет, насчёт того, что Матвеева хотели убить, — это точно. И Хованский поступил очень хитро. Никто больше из его воинов не оказывал никакого сопротивления, не стремился стрелять либо в Матвеева, либо в меня.

— Уходим! — приказал Матвеев. — Нынче могут и на приступ пойти.

Та самая первая жертва, которая впоследствии заставит бунтовщиков действовать наиболее решительным образом, уже принесена. И понятно, почему теперь так спешно Хованский убежал и никто больше из его воинов не стрелял.

Иван Андреевич был не столь глуп, как я думал о нем из послезнания. Он сейчас спровоцировал создание «сакральной жертвы». За этого стрельца, что остался на брусчатке, будут мстить.

Теперь я в глазах многих стрельцов оказываюсь злодеем, который застрелил невинного человека.