Ювелиръ. 1808 (СИ) - Гросов Виктор

— Не спеша, ребятушки, — проворчал Кулибин так, чтобы его услышала вся площадь. — Вполсилы работайте. А то, не ровен час, сломается чего…

По толпе придворных пронесся сдержанный смешок. Стоявший в первых рядах Сытин самодовольно ухмыльнулся и что-то шепнул своему соседу, окладистому бородатому купцу. Идиоты. Они пришли посмотреть на фокус, на мгновенное чудо, на провал. А настоящее чудо — терпение и давление, медленно накапливаемая, неумолимая мощь — разворачивалось у них перед носом, но его они в упор не видели.

По команде солдаты принялись за работу. Двор наполнил мерный, похожий на стон скрип просмоленных осей. Насос отвечал им ритмичным, чавкающим звуком всасывающих клапанов. Никакого рева или грохота. Все выглядело до обидного буднично, почти жалко. Я же впился взглядом в манометр, прикрепленный к котлу. Его большая стрелка дрогнула и, словно нехотя, толчками, в такт каждому качку насоса, поползла по циферблату.

Минута тянулась вечность. Солдаты продолжали свою монотонную, усыпляющую работу. В рядах зрителей, ожидавших грохота и пламени, скука начала расползаться, как масляное пятно. Дамы, плотнее кутаясь в собольи меха, завели тихий шепоток, обмениваясь язвительными взглядами. Их кавалеры принялись картинно зевать, прикрывая рты надушенными перчатками. До моих ушей долетали обрывки фраз:

— Et c’est tout?.. (И это все?..)

— La montagne a accouché d’une souris… (Гора родила мышь…)

Кто-то из свиты Сытина не выдержал и громко, с издевкой, брякнул по-русски:

— Комедия. Деньги государевы на ветер пустили.

В толпе согласно хмыкнули. Я не обращал на них внимания, мой мир сузился до медного круга и ползущей по нему стрелки. Три атмосферы. Четыре. Котел безмолвствовал, тоненькая, почти на грани слуха, нота «пела» в его медных недрах от нарастающего внутреннего давления. Краем глаза я видел, как Кулибин, застывший у выпускного вентиля, незаметно для других приложил ладонь к медному боку — слушал металл, чувствуя его растущее напряжение.

Три минуты. Пять. Каждая секунда — удар молота по нервам. Это была пытка ожиданием. Скука в толпе переросла в откровенное раздражение. Император, стоявший со скрещенными на груди руками, уже нетерпеливо постукивал пальцем по плечу. Он тоже начинал терять терпение.

Зато Сытин больше не ухмылялся. Его взгляд был прикован к манометру. Этот, в отличие от придворных щеглов, начал что-то понимать. Он видел, что давление, пусть и мучительно медленно, но растет. На его лице появлялась растущая тревога. Кажется, до него начало доходить, что его маленький праздник может сорваться.

Стрелка показывала семь атмосфер. Восемь. Расчетное рабочее давление. Теоретически, этого уже могло хватить для выполнения задачи. Но мне требовалось перевыполнить ТЗ. Я хотел их сокрушить и размазать.

— Еще, — тихо скомандовал я, подойдя к солдатам. — Еще немного. Навалитесь как следует.

Семен и Лука, обливаясь потом, несмотря на мороз, налегли на рычаги с новой силищей. Их дыхание стало рваным, вырываясь изо рта облаками пара. Представление кончилось. Теперь они работали на пределе человеческих возможностей.

Девять атмосфер. Десять. Господи, десять атмосфер. Тонны давления на крышку котла. Я проверял расчеты трижды, четырежды, но бумага — это одно, а живой, стонущий от натуги металл — совершенно другое. Один непроваренный шов или микротрещина, которую я не заметил, — и всех нас в радиусе десяти шагов снесет. Котел запел громче. Этот высокий, звенящий, болезненный стон был слышен, я уверен, по всему двору.

— Григорий Пантелеич, — прошептал Лука. — Может, довольно?

Я не ответил, мой взгляд был прикован к крыше соседнего дома. Там, на фоне ясного зимнего неба, жарко горел смоляной факел, установленный Ефимычем. Наша цель.

Десять атмосфер. Предел прочности.

— Хватит! — скомандовал я.

Солдаты с облегчением бросили рычаги и, шатаясь, отошли, хватая ртом воздух. Во дворе снова абсолютная тишина. Все взгляды были прикованы к нам.

Я встретился глазами с Кулибиным и едва заметно махнул.

Он положил обе свои огромные, мозолистые руки на массивный штурвал выпускного вентиля. На его лице не дрогнул ни единый мускул. Скала. Вся наша многодневная работа свелась к этому одному-единственному, плавному движению.

В тот же миг мир схлопнулся до одной-единственной точки: массивного штурвала и двух мозолистых рук, лежавших на нем. Все вокруг потонуло в нереальной тишине.

Кулибин медленно навалился на вентиль и провернул его.

Звук, вырвавшийся из нашей машины, не походил ни на что земное. Сперва — сухой, оглушающий хлопок, словно выстрел из крепостной пушки. Гидравлический удар заставил наш спасительный клапан с лязгом и стоном сжать свою мощную, выкованную из пушечной стали пружину, и весь корпус насоса видимым образом содрогнулся. И сразу за этим ударом родился нарастающий, низкий, вибрирующий гул, от которого задрожала, кажется, сама брусчатка под ногами.

Из отполированного до зеркального блеска сопла, который держал я, ударил поток — из него вырвался твердый, монолитный, почти стеклянный жгут воды: темный, плотный, сверкающий на солнце, как полированный обсидиан. Не изгибаясь и не распыляясь, он летел по прямой, как копье, брошенное рукой титана, заставляя воздух вокруг выть и стонать. Кулибин подбежал, чтобы помочь удержать «брандспойт».

Пересекая двор в одно мгновение, поток взмыл вверх. Его полет напоминал траекторию ядра, рассчитанную гением-артиллеристом. Он пронесся над головами ошеломленных придворных, поднялся на уровень крыши моего дома и на одну невозможную, остановившуюся секунду завис в высшей точке своей траектории, сверкнув на солнце.

А затем с грохотом влетел на крышу соседнего здания.

Удар был такой силы, что взметнулся фонтан черепицы и снежной пыли. Шест, на котором горел факел, разлетелся в щепки. Сам факел, сбитый с высоты трехэтажного дома, кувыркаясь и разбрасывая горящие угли, полетел вниз и с громким шипением утонул в сугробе, оставив после себя облако грязного пара.

Толпа ахнула — единый, вырвавшийся из сотен глоток вздох изумления, неверия и даже страха. Смешки, шепотки, самодовольные ухмылки — все смыло чудовищным по силе потоком. Мой взгляд метнулся к Сытину. Он стоял с отвисшей челюстью, его багровое, самоуверенное лицо стало белым как бумага. Он не верил и не мог поверить, что весь его мир, построенный на гнилых рукавах и слабеньких насосах, только что был уничтожен. Сам Император подался вперед, на его непроницаемой маске впервые проступило живое, мальчишеское любопытство.

А струя продолжала бить, не ослабевая. Наше медное сердце, аккумулятор, уверенно держал давление. Тридцать секунд. Сорок. Стрелка манометра медленно, очень медленно, ползла вниз. Девять атмосфер. Восемь. Поток все еще с прежней яростью хлестал по истерзанной крыше.

Минута.

Давление упало до пяти атмосфер. Струя начала терять свою копьевидную ярость, превращаясь в более привычный, хотя все еще невероятно мощный поток.

— Хватит! — крикнул я Кулибину, перекрывая гул.

Он отошел и с трудом налегая всем телом, провернул вентиль в обратную сторону. Рев мгновенно стих. Наступила звенящая тишина, в которой было слышно как с крыши и стен стекает вода да как где-то в толпе истерически всхлипнула какая-то дама.

Я дрожащими руками опустил шланг, Кулибин стравил давление.

Мы сделали это. Мы победили.

Я повернулся к Кулибину. Опершись о насос, он тяжело дышал. Его лицо блестело — то ли от брызг, то ли от пота. Он вытер лоб тыльной стороной ладони и посмотрел на меня. На лице этого сурового, ворчливого старика расцвела широкая улыбка, абсолютно счастливая, даже детская. Он сиял.

И тут меня прорвало. Я рассмеялся, беззаботно, так, как не смеялся уже много лет. Как не смеялся с тех самых пор, как умерла жена — Аня. Это был смех облегчения, восторга и абсолютной абсурдности всего происходящего. Кулибин, глядя на меня, тоже затрясся в старческом смехе. Мы стояли посреди этого потопа, два сумасшедших и хохотали, не обращая внимания ни на Императора, ни на его свиту, ни на весь этот ошеломленный мир.