Егерь: Назад в СССР 3 (СИ) - Рудин Алекс

— Ну-ка, не раскисай! — вдруг сказала женщина, цепко глядя в лицо отца. — Сын у тебя — что надо! Вовремя привёл. Вылечим. Слышишь?

— Слышу, — ответил отец.

Вслед за женщиной он молча вошёл в процедурный кабинет, не обращая внимания на возмущённую очередь. Мы с Трифоном ждали у окна. За холодным стеклом с низкого серого неба на город снова сыпал снег.

— Здесь лечить даже не пробуй, — негромко сказал мне Трифон. — Вези в Ленинград. Есть, к кому обратиться? А то я могу вспомнить старые связи.

— Владимир Вениаминович обещал помочь, — честно сказал я.

Трифон кивнул.

— Это хорошо.

Он наклонился ко мне.

— Ты правильное дело затеял, Андрей. Когда приходит беда — люди должны держаться вместе.

«Откуда ты знаешь, что я затеял?» — хотел спросить я, но промолчал.

Всё и так было понятно. Трифон — человек умный, сопоставил всё, что знал, и понял.

— Я тебе помогу, — пообещал Трифон.

Отец вышел из кабинета, сгибая в локте левую руку. На закатанном рукаве рубашки я заметил небольшое пятнышко крови.

— Синицын! — крикнула ему вслед медсестра. — Ответ будет завтра, после двенадцати.

Я обнял отца за плечи.

— Идём, батя! Отвезу тебя домой, и ответ завтра сам заберу. Слышал, что врачиха сказала? Не раскисай. Всё будет хорошо. Может, и анализы ничего не покажут.

Мне и самому до ужаса хотелось в это верить.

Глава 20

— Не выспался? — спросил я, искоса глядя на зевающего Серёжку.

В машине было холодно — январский мороз легко проникал через брезентовый тент, холодный воздух задувал в щели кузова.

— А мог бы ещё спать, — поддразнил я брата. — Старая школа через дорогу была. Охота тебе ездить за каждый день за тридцать километров.

— Значит, охота, — буркнул брат и поёжился.

Я с беспокойством посмотрел на его длинную шею, обмотанную колючим шарфом.

— Андрюха, ты побыстрее не можешь? — спросил Серёжка. — Я в школу опоздаю!

— Не опоздаешь, — ответил я, внимательно следя за дорогой. — Быстрее нельзя — асфальт скользкий. Чуть газану, и улетим к чёртовой матери.

— Как там батя? — спросил Серёжка.

Я вчера целый день провёл в Ленинграде — ездил в больницу к отцу. При Серёжкином вопросе мне сразу вспомнились высокие полукруглые окна палаты на двенадцать человек, и похудевший отец, сидевший на своей кровати. В его глубоко запавших глазах застыла тоска.

— Ничего не говорят, черти! — пожаловался мне отец. — Только уколы колют, от которых спать хочется. Так и сплю почти весь день.

— Ну, и хорошо, батя! — попытался подбодрить я отца. — Тебе надо сил набираться. Лечение предстоит долгое. Но всё будет хорошо.

Часть кроватей пустовала — больные то ли ушли курить, то ли просто гуляли по коридорам. В углу двое пожилых мужчин молча играли в шахматы, а третий — молодой и небритый — внимательно следил за их игрой. Ещё на одной кровати полный мужчина, лёжа, читал журнал «Здоровье».

— Долгое, — проворчал отец. — Да я сроду столько в больницах не лежал. И чего тянут? Сделали бы операцию, и домой!

Его худые пальцы беспокойно мяли безукоризненно застеленное покрывало. Глядя на это покрывало, я вспомнил, как отец учил меня в детстве застилать кровать.

— Ровнее стели, — командовал он. — За такую кровать тебе в армии пять нарядов вне очереди живо влепят!

Я не знал, что такое пять нарядов вне очереди, но по тону отца понимал, что ничего хорошего в них нет. И очень старался.

— Подушку ровнее ставь! Край покрывала должен свисать ровно, а у тебя что? Здесь чуть ли не до пола, а там задирается! Давай сначала!

Сам он застилал кровать быстро, точными скупыми движениями. Отец вообще, всегда любил всё делать хорошо. И в других не терпел расхлябанности и разгильдяйства.

— Спрашиваю доктора про операцию — а он толком ничего не говорит. Одна отговорка — мол, не все анализы ещё сделали. А какие ещё анализы? Кровь брали, мочу, и всё остальное брали. Мокроту откашливал. Пункцию сделали. Рентгеном так замучили, что я скоро светиться начну! И ничего решить не могут!

— Это медицина, батя. Здесь ошибку допустить нельзя. Вот они и перепроверяют. Ты не переживай, я поговорю с Игорем Эдуардовичем.

— Ладно! — проворчал отец. — Расскажи, что дома делается?

— Да всё то же, — ответил я. — Серёжка перевёлся в нашу школу в Черёмуховке. Мама о тебе беспокоится. Но теперь я её через день навещаю — Серёжку домой привожу. А через день он на автобусе ездит.

— Разбалуешь парня, — недовольно нахмурился отец. — Ещё не хватало — такого лба на машине домой возить! Привыкнет, потом не слезет с тебя. Сам выбрал такую даль в школу мотаться — пусть сам и расхлёбывает.

Я улыбнулся.

— Всё правильно, батя. Я из-за мамы езжу, не из-за Серёжки. Переживает она очень за тебя.

— Ну, так скажи ей, что переживать не о чем. Сделают операцию, и выпишут. Приеду домой. Врачей бы только поторопить! А не то дождутся — я сам себе операцию сделаю!

В упрямых глазах отца на миг мелькнул страх.

Я представил, каково это — день за днём лежать в больнице, чувствуя, как внутри тебя растёт и растёт проклятая опухоль. А ты ничего не можешь поделать, и это бессилие забирает последнюю волю к борьбе.

— Всё будет хорошо, батя! — повторил я. — Держи, тут тебе гостинцы и чистое бельё. Грязное-то собрал? Отвезу домой, постираем.

Я отдал отцу сумку со свежим бельём и домашними гостинцами. В этот раз мама напекла картофельных драников и даже маленькую баночку сметаны не забыла положить.

Забрал сумку с грязными вещами. Хотелось ещё поговорить, но как всегда в такой ситуации — трудно было придумать тему для разговора.

— Обед! — заглянув в палату, громко сказала полная медсестра. — Обед!

Она скрылась за дверью. Послышался громкий стук шлёпанцев по деревянному полу коридора, и потом, чуть дальше, у следующей палаты:

— Обед!

Шахматисты в углу оживились. Собрали фигуры и вместе потянулись к выходу. Отец проводил их завистливым взглядом.

— Этих уже резали, — сказал он мне. — На поправку идут! Обещают скоро выписать.

Полный мужчина аккуратно закрыл журнал и тоже поднялся с кровати. Сетка под ним распрямилась с усталым печальным скрипом.

— Иди, батя! — сказал я. — Поешь, как следует, набирайся сил. А я к доктору загляну, поговорю.

— Давай, — ответил отец.

Мы крепко пожали друг другу руки.

— Генералу спасибо передай. Это ведь он меня сюда устроил?

— Передам, — кивнул я. — Давай, выздоравливай!

Игорь Эдуардович Молле озабоченно крутил в пальцах карандаш.

— Пока не могу сказать ничего определённого, Андрей Иванович.

— Почему? — удивился я. — Вы ведь сделали все анализы, рентген. Что может быть неясно?

Игорь Эдуардович легко постучал карандашом по столу.

— Человеческий организм — очень сложная конструкция. Не всегда и не всё в нём просто. Но мы сделаем всё возможное.

— Игорь Эдуардович, — прямо сказал я. — Зачем эти пустые слова? Просто расскажите мне — в чём сложность? Почему откладывается операция?

Игорь Эдуардович бросил карандаш на стол и запустил пальцы в смоляные кудри. Видно было, что ему очень не хочется отвечать прямо. Но куда деваться?

— Видите ли, Андрей Иванович, с опухолью не всё так просто. Мы локализовали её, но дело в том...

Он опять потянулся к карандашу, но сдержался и даже слегка хлопнул левой ладонью по пальцам правой.

— В общем, опухоль включает в себя одну из ветвей лёгочной артерии. Во время операции очень вероятна большая кровопотеря — причём, кровотечение будет внутренним.

— Насколько вероятна?

Игорь Эдуардович с тоской посмотрел в окно.

— Практически неизбежна. Но мы всё ещё изучаем опухоль и думаем — как к ней подобраться.

— А если не придумаете, что тогда?

— Послушайте, Андрей Иванович! — вдруг рассердился Молле. — Поверьте, мы делаем всё возможное, чтобы вылечить вашего отца. Но врачи — не чудотворцы!