Стылый ветер (СИ) - Алексин Иван

— И правильно делает, — одобрил я действия полутысячника. — А где Подопригора?

— Так вон же он, навстречу тебе, государь, скачет.

— Беда, государь, — поклонился подъехавший сотник. — Стрельцов всё больше у рогаток собирается. Они город лучше нас знают, по-видимому, как-то мимо наших дозоров в слободу пробираются. Ещё и за щитами как в гуляй-городе укрылись. Нужно было сразу их дозор рубить да наскоком брать. А теперь, если и осилим, то большой кровью умоемся.

Я только губы поплотней сжал, с трудом сдерживая ругательства. Вот всё же ни зря Якима в Полтаве едва не казнили. Ишь, что удумал; царю на его ошибки указывать. Но где же архимандрит! Может, всё-таки удастся как-нибудь этих упрямцев на свою сторону перетянуть?

— Кровью истечь, мы всегда успеем. Поехали, посмотрим, что у них за гуляй-город такой.

Увиденное откровенно не обрадовало. За перекрывшими дорогу рогатками стояла полутораметровая, сложенная из нескольких толстенных щитов деревянная стена. Такую в лоб атаковать, и впрямь, радости мало. Пока доберёшься, стрельцы много народу положат. А потом ещё нужно будет рогатки эти с дороги убрать и щиты как-то своротить. Наверняка они их надёжно закрепили.

— Может Мизинца с пушками из детинца позвать? — предложил Порохня. — Ядрами мы эту стену в щепы разнесём.

Пушки? Да вы что, действительно здесь воевать собрались? А с кем мне потом войско Шуйского громить? Я этих стрельцов уже мысленно к своему войску присоединил. А тут ещё и своих людишек порядком положить придётся!

— Сначала договорится с ними попробую, — принимаю решение я. — Ефимка, — подозвал я к себе дьяка. — Со мной поедешь.

— Опасно, государь, — всполошился Порохня. — Вдруг пальнут?

— А я ближе чем на двадцать сажен не приближусь, — скривил губы я, трогая коня. — Зря только пули потратят. Эй, православные! Не в ту сторону пищали повернули! — заорал я, стараясь докричаться до стрельцов. — В своих бьёте!

— Ишь ты, свои! Это с каких это пор воры, которых Ивашка Болотников из Польши привёл, нам своими стали?

А вот и их командир, если судить по вышитой на шапке короне у высунувшегося стрельца. Уж не ему ли я обязан этими рогатками, что коннице Подопригоры дорогу перегородили?

— Ошибаешься ты, служивый. Ни Болотникову, ни вновь объявившемуся самозванцу мы не служим.

— Неужто, и ты мне тут будешь, небылицы о воскресшем Годунове рассказывать? — недобро усмехнулся мой оппонент.

— А зачем мне воскресать, если я не умирал? Вон мёртвого самозванца вся Москва видела и то половина Руси в его гибель верить отказывается. А тут и видоков, как тонул, нет, и тело потом не сыскали, а поди ж ты; никто в моей гибели и не усомнился.

— Так это ты за государя себя выдаёшь⁈

— Так он и есть, государь. Фёдор Борисович, значит, — выдвинулся чуть вперёд дьяк. — Ты, Афонька, не сомневайся. Мне ли не знать? Я когда в В Москве в разрядном приказе подьячим служил, два раза его лицезрел!

— Тебе, Ефим, веры нет, — отмахнулся он дьяка Афанасий. — Ты за деньгу и меня в цари возведёшь. Лишь бы мошна (кошель) полна была!

За щитами заржали, едко обсуждая перспективу выдвижения Афанасия в цари.

— А нам с отцом Арсением ты, Ефимушка, тоже не поверишь?

Отец Иаков! Ну, наконец-то!

Я выдохнул, буквально кожей чувствуя, как спадает градус напряжения, зависший было в воздухе. Нет, люди ещё не опустили оружие, продолжая держать его наизготовку, но с их лиц начало исчезать то выражение суровой решимости, что накладывает свою печать на воинов перед началом боя.

— Ну, а если всё же не поверишь, то у меня с собой грамота есть, что старец Иов из Старицы прислал.

Я оглянулся на стоящих возле возка отца Иакова и игумена Богоявленского монастыря отца Арсения и мысленно перекрестился. Похоже сегодня мы скажем смерти нет.

Глава 18

Кострома готовилась к осаде. Уже который день скрипели полозьями сани, завозя закупленное в окрестных сёлах продовольствие, укреплялись сильно обветшавшие за последние годы стены, углубляли, вгрызаясь в мёрзлую землю, крепостной ров. Все вокруг суетились, куда-то спешили, увлечённо бранились друг с другом.

Давно ожидаемый враг был силён. До города дошли вести, что князь Дмитрий Шуйский, что расположился лагерем возле Ярославля, уже собрал под своей рукой около десяти тысяч воинов. Правда, если верить тем же слухам, войско у него было, (если не считать полтысячи стрельцов и чуть более тысячи поместной конницы, составляющих ядро царских сил) разношерстное, слабо обученное, плохо вооружённое.

Окрестные воеводы, получив от меня грамоты о прощении всех прежних грехов и призывом встать на сторону истинного царя, призадумались. Потому как, если о законности моих прав на престол ещё можно было спорить, то о наличии таких прав у Василия Шуйского, после моего «воскрешения», и говорить не приходится.

Тут ведь как. Если царь Дмитрий каким-то чудом всё же сумел спастись во время прошлогодней резни в Москве и сейчас в Польше воинскую силу собирает, то он законным русским царём и остаётся. А если всё же погиб или тем паче, с самого начала самозванцем был, то и престол должен возвратится к предыдущему правителю, раз уж он к тому времени выжить смог. Такие прецеденты в мировой истории бывали.

И где здесь права Васьки Шуйского нахрапом при поддержке кучки бояр на трон вскарабкавшегося? Он с какого боку не поверни, узурпатор в чистом виде!

Единственная закавыка, что и моего отца многие в точно такой же узурпации обвиняют. Но то отец. Сколько правящих династий таким образом по всему миру сменилось? И не сосчитать. И никто в законности прав на престол у потомков этакого узурпатора не усомнился.

Ну, почти. История — штука гибкая. В ней каких только вывертов не бывало. Главное, что даже в этом случае, я как получивший престол по наследству, по отношению к Шуйскому, самый законный царь и есть.

Вот и решили воеводы, несмотря на мою очевидную, на данный момент, слабость в воинской силе по отношению к Шуйским, активных действий не предпринимать, выждав, чем наметившийся поход царского брата на Кострому закончится. Раздавит князь Дмитрий жиденькое войско воскресшего царя, тут же с подмогой к нему присоединятся, а проиграет, уже ко мне с поздравлениями и заверениями в верности бросятся.

Те ещё твари! И тут далеко за примерами ходить не нужно. Так будущий воевода в Вологде Никита Михайлович Пушкин умудрился больше года служить одновременно и Василию Шуйскому, и второму ЛжеДмитрию. И тот, и другой искренне считали, что в городе сидит их человек, даже не подозревая воеводу в двурушничестве.

Поэтому, так и не дождавшись полноценной помощи с окрестных уездов, мой противник был вынужден собирать в своё войско «охочих людишек», раздавая им щедрые обещания за участие в походе. Что, впрочем, не мешало князю, пируя каждый день в Ярославле, бахвалится, обещая раздавить сопляка одним ударом.

Ладно, пусть бахвалится. Я тоже потихоньку силой обрастаю. Весть об объявившемся в Костроме царе и призыв двух настоятелей монастырей постоять за истинного государя всколыхнула народ; начало собираться ополчение, потянулись дворяне со своими холопами, появились перебежчики из-под Ярославля. Таким образом, вместе с присягнувшим мне в первый же день костромским гарнизоном и «монастырским» полком, моё войско разрослось почти до пяти тысяч. Так что будет кому город защищать.

— Эх, на будущее бы его ещё на пару метров углубить и на десяток расширить, — потёр я перчаткой замёрзший нос. — А потом водой из той же Костровы заполнить.

— Так это ж сколько трудов, государь, — с сомнением покачал головой Афанасий. — Да и посады куда девать?

Я оглянулся на ехавшего чуть сзади стрелецкого голову, увязавшегося за мной на осмотр фортификационных работ, производимых вокруг городских стен. Вот до чего же он мне иногда Подопригору напоминает. Такой же упёртый и самому царю перечить не боится.

Понятно теперь, отчего у Афоньки карьера не задалась. Ведь до моего появления здесь, этот сын боярский едва до стрелецкого сотника дослужился, в то время как отец и дед в своё время стрелецкими головами в Костроме службу несли. И то, как мне успели сообщить, князь Мосальский Богданова ещё дальше в какое-то захолустье собирался упечь. А всё язык его и нрав непокорный!