Качай этого упыря, Игорь!
Пока я думал, лицо атамана исказилось, глаза выпучились, рот открылся. Он продолжал повторять одно слово.
— Как…
— А царевич Дмитрий как помер? Тогда еще Смуты не было. Раз и ножиком проткнулся, вроде бы сам. Но вроде как, чудом выжил. В Польше объявился. Править стал. Два, люди царя твоего разорвали, изрубили. И снова чудом спасся. Скоро третий раз убьют. Недолго осталось. Зимой или раньше.
Я уставился на него, изменился в лице с доброжелательного на совершенно злобное.
Он смотрел на меня, вообще не понимая, что происходит.
— Столько работы. Письма все. Показания. Столько людей собрали же там, при монастыре. — Он покачал головой и говорил, как человек, лишенный сил и всякой надежды.
— Что за монастырь-то?
— Макарьевский Желтоводский. — Проговорил Жук апатичным голосом. — Под Нижним Новгородом, где-то.
— А передача где?
— Так это. До Серпухова дойти мы должны были. Там.
— Ясно.
Он продолжал хлопать глазами, спрашивать в растерянности:
— Так, а письма. Бумаги все. Куда все это теперь? Это же все для хана собиралось. Что не просто так все, что…- Осекся. Уставился на меня.
— Почитаем, гражданин Жук, подумаем. А тебе спасибо. Прояснил ситуацию. Сколько татар идет? Когда будут? Кто руководит?
— Игорь, я же верой и правдой! Я же за царя, за батюшку всей земли нашей. Я же…
Бывает так, когда человек всю жизнь свою положил ради какой-то цели, а здесь его ставят перед фактом, что по стечению обстоятельств переигралось все. И говорит это все какой-то паренек, которого этот самый человек считал тише воды ниже травы. А сейчас он с ножом у горла твоего сидит и сказки рассказывает.
Такие, что с ума сойти можно.
— Нет у нас царя, атаман. — Я смотрел на него холодно и зло. Тот добрый и елейный Игорь исчез, вернулся взявший в плен и уряжающий кинжалом. — Один, ложный, ляхами из грязи поднятый. Второй на крови, бунте, расправе и без согласия земли всей на престол влез. Васька твой такой же царик, как и Димка. А Мстиславский, что за их спинами дела творит, тоже, видимо, удумал на трон влезть. Он чем лучше? А? Старый хрыч не уймется никак. Per me ista trahantur pedibus
Что значит в переводе с латыни «По мне, пропади оно пропадом».
Фраза на иноземном языке сыграла свою роль.
— Ты! — Внезапный приступ злости обуял Жука. — Ты! Бес!
Такое бывает, когда приходит осознание своей никчемности. Умные люди из моего времени говорят, что есть пять этапов приятия проблемы: отрицание, гнев, торг, депрессия и принятие. Здесь они малость смешались, но атаман прошел через все.
— Аз есьм… — Усмехнулся зло, добавил шепотом. — Diabolo.
Жук задергался, засопел, пытался отползти подальше. Но некуда было.
— Кайся, тварь! — Я буравил его взглядом, заговорил громко. — Ты, выдавая себя за человека царского, служишь Мстиславскому! Так?
Он молчал, злобно пялился на меня, скрипел зубами. Молчишь, придется применить нелюбимые мной средства дознавания, а то все по-доброму и по-доброму. Я спокойно подвел нож к его уху, ткнул в мочку, повернул.
— А… — Он дернулся.
— Я говорю, ты отвечаешь! Молчишь, кричишь, ругаешься! Режу тебе, падаль, ухо! Потом нос, потом губы и так дальше! Ты в моей власти, упырь чертов. — Это проговорил с особой злостью. — Теперь я твой господин. Один. Понял!
С этими словами я влепил ему затрещину. Хлесткую, болезненную, приводящую в себя. Все это было нужно для людей, возящихся рядом. Они должны знать, кто за всем этим стоит. И почему они сражаются. Так, их мотивация подчиняться мне будет в несколько раз выше. Будет у них понимание, что я с ними делаю одно дело, как и клялся на площади. Что хочу для них, для земли лучшего будущего. А не всего вот этого продолжения Смуты.
— Начали. Под Мстиславским ходишь?
— Да. — Процедил он сквозь зубы.
— Артемку ждал?
Он кивнул.
— Деньги ты кому передать должен был? — Это проговорил уже тихо. Лишний шум о серебре был не нужен.
— Кантемир Мурзу жду! Он со дня на день здесь будет. Берегись, Игорь, берегись! Злой он! Пожжет всех, посечет, коли не получит того, что ждет. Не спасет тебя колдовство твое!
Я лишь рассмеялся ему в лицо. Есть у меня средство от этого кровожадного гражданина. Опасное, но куда деваться. Вся моя жизнь за последние дни была невероятно рискованной. Но не за себя стараюсь, землю русскую защищаю. А она превыше всего.
— С татарами ты должен был идти на север к Серпухову!
— Да! Да! Черт!
— Жечь все на своем пути. Грабить, убивать, полон брать.
Он скривился.
— Говори, тварь! Людей русских татарам отдавать, города и села палить. Так⁈
— Да! Да!
— И в Серпухове что?
Он прикусил щеку. Это было видно, сидел, молчал, лицо кривил.
— Да ты же уже сказал все! Давай еще раз! Чтобы люди слышали! Четко, собрано! Сам!
— Лыков-Оболенский царевну Феодосию, дочку Царя Федора подмененную в младенчестве, туда привезет в начале лета. Со всем ее двором, свидетелями и письмами.
Я аж присвистнул. Хитро придумано, только поверят ли в это?
— И все должны поверить, что это она? Не пори чепухи!
— Бумаги есть! Свидетели! Сама бабка повивальная! Жива! Которая подменяла ребенка. Нашли ее! Ты же понимаешь, сколько работы! Сколько труда! И померла! Сука! — Он внезапно заорал, что было мочи. — Сука! Сдохла! Тварь! И не взял ее никто! Рюриковну! Девку! Сына не родила! Девкой! Померла!
Жук забился в истерике, продолжил орать менее связно и сплошные ругательства.
Люди, вокруг снующие по двору, оглядывались, смотрели. Что там воевода с атаманом про каких-то баб говорит. Что за допрос ведет. Вроде недавно про татар было, а сейчас… Цари, девки.
Ох вы, как здесь все устроили, как закрутили. Только поверит ли вам кто? Хотя, если на плечах татарского войска войти, да с поддержкой боярской, куда денутся — поверят. А потом поженить эту Феодосию нашу на польском королевиче Владиславе.
Вот это будет поворот.
— Да жива она, жива. — Хлопнул я бьющегося в исступлении атамана по плечу, усмехнулся злобно.
— Что⁈ — Он вмиг остановился, уставился на меня.
— Дурак ты, атаман.
Я поднялся, посмотрел сверху вниз, покачал головой. Тот пялился на меня злобно и с каким-то все более нарастающим страхом и непониманием.
— Рассказал все, молодец. Пойду письма смотреть.
Как раз в это время подошел Тренко, заговорил:
— Воевода, мы все осмотрели. Интересного много. Но самое — это несколько книг писанных. Там и на татарском, и на русском. Я в грамоте не силен. Глянь сам лучше, ведаю, ты в этом толк знаешь.
— Идем.
— А с этим что?
— До утра пускай посидит. Как Артемку с татарами привезут, может, чего еще интересного споет нам.
Хотя, мне больше была интересна реакция старых знакомцев на пленение Жука, и на то, что раскололся он, а не наоборот. Может тот молчаливый татарин наконец-то скажет что-то по своей воле. Мог я, конечно, его начать пытать. Толку только с этого? И так более-менее картина становилась ясной.
У нас — заговор на заговоре. Скопина отравить, Шуйского всем уже надоевшего скинуть. И у них, степняков тоже. Джанибека же, названного сына хана, судя по всему, в этом походе убить задумали. Или хотя бы от власти оттеснить, не дать вовремя вернуться.
А русские бояре, московские, играя в свои игры про такой исход не особо думали. А может быть, в том и план был. Опереться на татар, разбить их руками Дмитрия, а потом кинуть их и под ляхов лечь.
Копать еще и копать, узелок распутывать.
Но ничего, письма, может, помогут, и утренняя встреча еще что-то вскроет.
Терем был не такой большой, как у воронежского воеводы. Высокий, но с одним этажом. Топился по черному. Комнат было три. Первая холодная — больше напоминала сени. Здесь было разложено всякое снаряжение, стояли лавки и массивный стол. Здесь сотоварищи Жука пили и ели в теплое время года, а именно сейчас.
