К оврагу он вышел безошибочно. Дважды крякнул уткой. В ответ услышал такой же двойной «кряк», махнул рукой солдатам и нырнул в овраг.
Их ждали.
— Уф, камень с души, — признался комиссар. — Ну что, последний рывок?
— Он самый, — сказал Максим, присаживаясь на корточки возле носилок с командармом. Тот был жив, но в забытьи. Максим ощутил нездоровый жар, идущий от его тела. Потапову требовалась срочная операция.
— Взяли и пошли, — скомандовал Максим. — Быстро, но тихо.
Они почти успели.
Расположились напозиции Франца и Питера (труп последнего оттащили в сторону) и ждали. До начала огневой поддержки оставалось пять минут.
И тут появилась смена.
Максим предвидел такую ситуацию, поэтому предупредил всех заранее, чтобы сидели тихо.
— Halt! Wer isda? [1] — негромко спросил он, заслышав шаги.
— Eigene, — ответили ему. — Franz, bist du? [2]
— Ja. Kommen Siehierher. [3]
Смену убивать не стали — лишние «языки» не помешают. Когда вокруг двоих немцев, словно из-под земли, возникли девять советских солдат, те быстро всё поняли и подняли руки, побросав оружие.
Максим ещё успел им объяснить правила поведения, необходимые, чтобы остаться в живых, и тут с левого берега Ворсклы ударили прожектора, миномёты, а следом пулемётные и автоматные очереди.
Правый берег огрызнулся, и пошла катавасия.
— Командарма — в лодку, — скомандовал Максим. — Здесь нам больше делать нечего.
Им не хватило буквально полминуты.
Когда спасительный левый берег надвинулся почти вплотную, и самые высокие начали нащупывать ногами дно, с правого наискосок метнулся луч немецкого прожектора и выхватил из воды головы солдат и лодку. И тут же, через секунду, по беглецам заработал пулемёт.
Первыми по иронии судьбы были убиты оба захваченных в плен немца.
Молча задёргались, вода вокруг них вмиг окрасилась кровью, и вот уже вниз по течению плывут два трупа.
— Ныряйте! — крикнул Максим. — Все под воду!
Сам он вцепился в лодку с раненым командармом и потащил её к берегу изо всех сил.
Ещё чуть-чуть…
Прожектор бил прямо в глаза.
Пули вздымали фонтанчики воды вокруг.
Очередь вспорола бок лодки.
Максим почувствовал, двойной удар в грудь, покачнулся, но устоял на ногах.
Броня из поляризованного углерита выдержала.
— Врёшь, не возьмёшь, — пробормотал он, подхватывая на руки командарма из тонущей лодки.
Краем глаза он видел, как комиссар Михеев, стоя по грудь в воде, бьёт из автомата на свет прожектора.
Рядом с ним, раз за разом передёргивая затвор, чётко, как на учениях, стреляет из «трёхлинейки» Савченко.
Двое красноармейцев вытаскивают из воды третьего, раненого.
Пули настигают ещё одного солдата, который уже выбрался на берег. Бьют его в спину, тот падает, выронив винтовку.
Наконец, прожектор гаснет, разбитый чьими-то выстрелами.
Максим уже по колено в воде. Ещё шаг. Ещё.
Продравшись сквозь прибрежную осоку, он выскакивает на сушу и бежит с командармом на руках к нашим окопам. Там уже ждут, подхватывают их обоих.
— Врача! — кричит Максим. — Это командарм Потапов. Ему срочно нужен доктор!
— В медсанбат обоих, — командует чей-то властный голос.
— Меня не надо, я цел, — отвечает Максим, выпрыгивает из окопа и снова бежит к реке.
Ему навстречу поднимаются два бойца, тащат на себе третьего.
— Там дальше наш окоп, — говорит Максим. — Быстро туда.
Сам он снова у самой кромки воды. Видит, как Михеев, то и дело оскальзываясь и падая в воду, пытается вытащить Савченко, ухватив его под мышки.
Максим кидается в воду, добирается до них.
— Что?
— Савченко… тяжело ранен, — задыхаясь, сообщает комиссар. — И меня зацепило… — он витиевато матерится, — Снова в ногу, мать его, только в другую теперь… Возьми Савченко, не дотащить мне его.
Максим забрасывает за плечи винтовку Савченко, подхватывает его на руки как до этого — командарма. Боец, прошедший Первую мировую, легче генерала, но так же, как и тот без сознания. Максим чувствует, что красноармеец жив, хотя его гимнастёрка спереди залита кровью пополам с водой.
— Цепляйся за меня, Толя, — говорит Максим. — Цепляйся изо всех сил.
— Понял, — говорит комиссар и цепляется.
Максим выбирается из воды, моля Бога, чтобы им в спину не ударил ещё один прожектор и не нашла кого-нибудь шальная пуля.
Неизвестно, что помогло — молитва или удача, которая по-прежнему не отворачивалась от Максима, но все трое добрались до окопа и буквально свалились в крепкие дружественные руки.
Савченко и Михеева тут же отправили в медсанбат вслед за Потаповым и ещё одним раненым бойцом, которого вытащили товарищи.
Максим хотел спросить, где остальные и тут же понял, что вопрос глупый. Нет остальных. Пулемётные очереди скосили пятерых из девяти красноармейцев. Двоих из тех, кто выходил из окружения и троих из батальона капитана Малышева.
На душе стало горько и тускло. Ноги ослабели.
Ах ты ж, чёрт, подумал Максим. Не уберёг я ребяток. Не уберёг…
Он знал, что ни в чём не виноват. Это война, и на ней случается всякое. Иногда от тебя ничего не зависит, а зависит только от слепого случая, который или вывозит или нет.
На этот раз пятерых не вывез. Не считая немцев, но их и считать не стоит.
«Что кому назначено? Чей теперь черед? — вспомнил он строчки из древней песни, автор которой здесь ещё даже не родился. — Рана не зажитая, память не убитая — солнышко, да полюшко, да геройский взвод…» [4]
Солнышка нет, а в остальном всё так.
— Ты как, лейтенант? — раздался рядом начальственный голос, который он уже слышал.
Максим поднял голову.
Перед ним стоял высокий крепкий военный лет сорока с двумя звёздами в каждой петлице и орденом Красной Звезды на правой стороне груди. Генерал-майор, значит. Комдив? За его спиной маячили ординарец-сержант и капитан Малышев.
— Нормально, товарищ генерал-майор, — ответил Максим, становясь ровнее. — Всё в порядке.
— Да вижу я, в каком ты порядке, — проворчал генерал-майор, протянул руку назад и щёлкнул пальцами. Ординарец тут же вложил ему в руку флягу.
Генерал-майор отвинтил крышку, протянул Максиму:
— На-ка, глотни.
Максим взял флягу, понюхал.
— Коньяк? — осведомился.
— Соображаешь, — улыбнулся генерал. — Он самый. Пей смело.
Максим сделал глоток, вернул флягу.
— Благодарю, товарищ генерал.
— Я Малеев Михаил Фёдорович, — представился военный. — Командир третьей кавалерийской дивизии, которая держит оборону на этом участке. Вижу, тебе есть что рассказать, лейтенант?
— С Шехерезадой меня не сравнить, конечно, — ответил Максим, — но маленько есть.
— Как-как? — засмеялся комдив. — С Шехерезадой? Да ты, гляжу, балагур, лейтенант. Не из казаков часом? Сам-то я с Дона.
— Да вродекак нет, — ответил Максим. — Хотя кто знает… Я бывший беспризорник, родителей не помню.
— Понятно, — посерьёзнел комдив. — Ну давай тогда за мной, в штаб. Будешь рассказывать.
Штаб дивизии располагался на восточной окраине Ахтырки, примерно в девяти километрах от Ворсклы. Пока добирались (сначала пешком через систему оборонительных позиций и районов, а потом на «эмке» комдива), Максим узнал, что встретились они, можно сказать, случайно. Просто комдив Малеев лично решил проверить передовые рубежи обороны, а тут как раз и Максим вышел на позиции батальона Малышева.
В штабе, который обосновался в двухэтажном каменном особняке конца девятнадцатого века, несмотря на поздний час, никто не спал. В кабинетах горел свет, звонили телефоны, стучали пишущие машинки.
— Значит так, — сказал комдив, выходя из машины. — Порядок нарушать не будем. Сначала побеседуешь с моим начальником Особого отдела, капитаном государственной безопасности Дондышем Борисом Михайловичем. А уж он решит, что с тобой дальше делать. Извини, лично тобой заниматься не могу, а без проверки никак. Время такое, сам понимаешь.
