Арбитр Пушкин (СИ) - Богдашов Сергей Александрович

Пока русская армия выполняла возложенные на неё задачи, мне порой пришлось выполнять далеко не патриотические функции, чтобы остепенить отдельно взятые личности.

— Александр Сергеевич, позвольте мне уволиться и пойти на фронт вольноопределяющимся! — поймал меня за пуговицу сюртука директор школы.

— Кюхля, дружище, а как же две твои жены невенчанные? — приторно ласковым голосом поинтересовался я у лицейского приятеля, — Они тебя отпустили на войну?

— Эм-м-м, с чего ты взял, что я женат? — изрядно сбавил тон Вильгельм Карлович.

— Пу-пу-пу, а ты не заметил, что у одной из девушек уже животик изрядный вырос. Ко второй я не присматривался, но вовсе не удивлюсь…

— Какое это имеет значение? — попытался Кюхельбекер геройски выпятить грудь, но живот её явно опережал.

— Так самое прямое. На войне, скорей всего, тебя убьют. Будет очень некрасиво, если твои дети останутся без геройски погибшего отца.

— Отчего убьют? — вдруг занервничал будущий герой битв и сражений.

— Ну, вообще-то на войне убивают, и часто, — задумчиво начал я, а потом продолжил, воодушевляясь, — Зато представь — ты бежишь в атаку, со штыком наперевес, стрелять-то ты толком не умеешь, и тут вдруг видишь, как прямо перед тобой падает флагоносец. И ты подхватываешь флаг! По тебе бьёт вражеская артиллерия, у тебя уже ядром оторвана нога, но ты стоишь, опираясь на флаг, и рукой, простреленной в трёх местах, направляешь бойцов в атаку. Разве это не прекрасно? Неужели ты не хочешь, чтобы твои дети, пусть и посмертно, не узнали про твою героическую кончину? Женись сначала, а потом подавай на увольнение, — выдал я ему свой вердикт.

— Дурак ты, Санчо… Такой порыв обосрал… — совсем непедагогично высказался преподаватель словесности, скорчив обиженную физиономию.

Угу, а ещё директора школы сохранил при должности, на которой он приносит максимальную пользу. Там у меня уже под полторы сотни ребятишек обучаются, которые с Перлами умеют обходиться. И они мне важней, чем пухляш Кюхля в роли героя.

Глава 17

Третье сентября.

Пожалуй, каждому моему современнику в России эта дата известна как праздник Святого Шуфутиния.

А в том мире, куда меня определили богини, третьего сентября двадцатого года на Красной площади в Москве состоялся молебен по случаю окончания Русско-Персидской войны.

После пушечного залпа — парад Победителей.

Более десяти тысяч солдат и офицеров из разных частей прошли мимо Императора.

Стройные ряды, блеск штыков, звон орденов и шпор, цокот подков — всё, как положено.

Потом — в пункты временной дислокации на окраинах города, для расформирования.

На самом деле, в кампании участвовало значительно больше войск. Но к концу боевых действий многие полки и батальоны были собраны в сводные корпуса, каждый из которых решал свою задачу.

Вышло так, что под конец войны стало почти невозможно определить, кто и откуда прибыл на Кавказ. Кто — с Рязани, кто — с Ярославля, кто — с Дона.

Поэтому те подразделения, которые можно было однозначно идентифицировать, сразу перебросили домой — прямиком в свои гарнизоны.

А оставшуюся «солянку» — сюда, в Москву, чтобы уже в здесь разобраться: кто, откуда, и куда дальше.

Парад завершила эскадрилья гидропланов, ведомая моим дядей — генерал-майором Павлом Исааковичем Ганнибалом.

Казалось бы, не прошло и года, как он получил полковничье звание, а сегодня уже генерал.

И не просто генерал, прослушавший лекции в Академии Генерального Штаба, а выслуживший звание своими мужеством и хладнокровием.

Император лично вручил дяде эполеты и заслужил он их сполна.

Именно он на своём «Катране» совершил самую дерзкую операцию всей кампании — высадил во вражеском тылу трёх бойцов на берегу реки Шутруд, в тридцати километрах от Тегерана.

Тех самых, кто, пользуясь Перлами-невидимками, совершил марш-бросок до столицы Персии. Кто ночью во дворце Голестан открыл телепорт, чтобы к ним присоединился основной состав Крымской роты.

Одним из тех троих был Александр Павлович Ганнибал — мой троюродный брат, тогда ещё поручик, а сегодня уже штабс-капитан.

Могу только догадываться, что испытывал дядя в тот момент, когда он лично переправлял своего сына на вражескую территорию.

Именно брат свернул телепорт после того, как бывший Поверенный в делах Персии Семён Фёдорович Мазарович опознал Фетх-Али шаха в опочивальне, и Крымский отряд вместе с правителем страны и одной из его жён ушли на нашу сторону.

Не кто другой, как брат последним вышел из спальни шаха, оставив послание Аббас-Мирзе, а затем с двумя товарищами за остаток ночи успел вернуться к месту высадки.

На рассвете их забрал дядя.

На том же «Катране», который в составе эскадрильи пролетел над Красной площадью.

В целом парад в Москве стал не просто военным шоу. Он стал народным праздником.

Первопрестольная заполнилась людьми со всей губернии. Крестьяне, купцы, мещане — все хотели увидеть своих героев.

По стране прокатилась волна патриотизма, какого не было с момента возвращения Александра I из заграничного похода.

В провинциальных городах устраивали молебны. В сёлах звонили в колокола.

В трактирах пили «за победу» и «за императора».

Николай I понял момент и по всей империи было объявлено о награждениях:

Всем участникам войны без исключения — серебряная медаль «За Персидскую войну».

Офицерам — денежное вознаграждение в размере годового жалования, не в зачёт.

Рядовым и нижним чинам — по пять рублей ассигнациями.

Это был не просто жест. Это был сигнал: государство помнит своих солдат.

Что же такого приобрела Российская Империя по итогам скоротечной войны с Персией, что даже простым солдатам вручили серебряные медали?

В первую очередь авторитет Николая I поднялся как внутри страны, так и во всём мире.

По сути такой мгновенной победы Императору и не хватало, чтобы в нём увидели настоящего правителя даже самые отъявленные скептики.

Все остальные плюшки, доставшиеся Российской Империи, были такие же, как и в реальной истории. Даже мирные переговоры состоялись в крохотной ничем непримечательной деревне Туркменчай, что находится в сорока верстах от Миана.

Согласно Туркменчайского трактата Персия уступала России Эриванское и Нахичеванское ханства.

Российская Империя получала исключительное право плавания по Каспийскому морю.

Также Персия обязывалась заплатить России десять куруров* контрибуции.

*Курур — В XIX веке персидская крупная денежная единица = 2 миллиона рублей серебром.

Много позже из разговора с генералом Паскевичем, который проводил переговоры с персами, я узнал, что тот, дабы ускорить подписание мирного договора, имел от Императора разрешение снизить сумму контрибуции до десяти миллионов рублей серебром.

Однако Паскевич скрыл от всех этот факт.

И Аббас-Мирза, считая, что платит по полной, согласился на все условия.

По настоянию Паскевича первые семь куруров персы должны были доставить в Тифлис прежде, чем наши войска оставят Тавриз.

И персы заплатили… шесть.

А вот седьмой достать было пока негде, потому что уже шестой курур собирали всем миром. Часть внесли персидские чиновники. Часть выделил сам Фетх-Али шах из своих запасов. Даже женщины из его гарема срезали со своих нарядов жемчуг и отдали личные драгоценности.

Тут на помощь пришёл английский полномочный министр Макдональд, предложив Паскевичу из своего казначейства немедленно миллион рублей серебром с тем, чтобы русские оставили Тавриз не за семь, а за шесть с половиной куруров.

Паскевич на это не согласился и потребовал в обеспечение недостающего миллиона Урмийскую провинцию. После короткого колебания Аббас-Мирза согласился оставить в русских руках Урмию, и наши войска покинули Тавриз.

Суровые условия потребовала Россия? Возможно. Но и мы к себе никого не звали. Как говорится: Vae victis*.