— «Сашина каша»! — объявил я и в очередной раз мысленно повинился перед Сергеем Михалковым, и приступил к чтению стихотворения, которое первый раз наизусть выучил ещё в старшей группе детского садика моего первого мира.
Живет на свете Саша.
Во рту у Саши каша —
Не рисовая каша,
Не гречневая каша,
Не манка,
Не овсянка
На сладком молоке.
С утра во рту у Саши
Слова простые наши —
Слова простые наши
На русском языке.
Но то, что можно внятно
Сказать для всех понятно,
Красиво,
Чисто,
Ясно, —
Как люди говорят, —
Наш Саша так корежит,
Что сам понять не может:
Произнесет словечко —
И сам тому не рад!
Он скажет:
«До свидания!»
А слышится:
«До здания!»
Он спросит:
«Где галоши?»
А слышно:
«Это лошадь?»
Когда он вслух читает,
Поймешь едва-едва:
И буквы он глотает,
И целые слова.
Он так спешит с налета
Прочесть,
спросить,
сказать,
Как будто тонет кто-то,
А он бежит спасать…
Он может, но не хочет
За речью последить.
Нам нужен переводчик
Его переводить.
Едва стоило мне закончить декламировать этот стих, как зал взорвался рукоплесканиями. А великий князь, искренне улыбнувшись, потрепал меня по плечу и, протянув руку для пожатия, произнёс:
— Великолепные стихи. Благодарю вас, Матвей Матвеевич.
После чего, развернувшись, почему-то покинул церемонию, выйдя в боковую дверь, а я вернулся на место, по пути отвечая на рукопожатия и благодаря за добрые слова о прочитанном мною стихотворении.
— Ну ты и даешь. Сегодня же отобью этот стих телеграммой в редакцию, — зашептал мне Ээро Эркко, стоило мне приземлиться на свой стул. — Или на финский сначала переведёшь?
— Не, дядь Ээро. Давайте на русском.
Это был ещё один сложный стих, который ну никак не хотел у меня переводиться. Вернее, он переводился, но в нём менялся смысл. Совсем как со стихотворением «Чистописание». С переводом которого я промучился целый год. Как будто Сергей Михалков заложил в свои стихи какие-то антипереводческие чары.
Тем временем, пока я предавался размышлениям и рассматривал золотую медаль с профилем великого литератора, награждения продолжились.
Правда, теперь, в отсутствие великого князя, награждал номинантов Анатолий Фёдорович Кони. Половинная премия по пятьсот рублей и золотые медали достались Бунину и Куприну. К моему удивлению, Иван Алексеевич и Александр Иванович не стали произносить никакой ответной речи и никто на этом не настаивал. Или великий князь так надо мной пошутил, или подобная привилегия позволялась лишь полным номинантам.
— А почему Бунина и Куприна награждает Кони, а не Константин Константинович? — спросил я тихо у своего ректора, как у более подкованного в столичных делах.
— В этом году великий князь написал очень жёсткий отзыв о сборнике стихов и рассказов господина Бунина и вычеркнул того из списков награждаемых, — так же тихо пояснил мне дядя Карл.
— А как же? — я недоуменно показал глазами в сторону подиума, где Бунин и Куприн раскланивались с залом.
— Баллотировка номинантов осуществляется голосованием. Естественно, Константин Константинович был в меньшинстве. И по решению Кони Бунина вернули в список. Вот он и злится теперь так.
— А как меня выбрали?
— Тебя, внёс в список сам император, — подмигнул мне ректор. — Против его императорского величества даже такая неоднозначная фигура, как Анатолий Фёдорович Кони, ничего не может поделать. Давай потом об этом поговорим. Здесь слишком много посторонних ушей.
Вот уж действительно — неоднозначная фигура, размышлял я о личности Анатолия Кони, продолжая наблюдать за тем, как тот награждает следующих в списке. Мне вспомнилось, что именно этот человек был судьёй на процессе Веры Засулич, стрелявшей в петербургского градоначальника Фёдора Трепова, и вынесший террористке оправдательный приговор по заключению присяжных. А сейчас он — сенатор, академик и обер-прокурор уголовного кассационного департамента. Сразу видно как прогнила власть в империи.
— Матти, ты что, заснул? — вывел меня из размышлений о политике голос Ээро Эркко. — Иди, приглашают всех для общего снимка.
Фотограф, который делал общий снимок, поставил меня посередине композиции. По разным бокам от меня встали Бунин и Куприн, а возле них и оставшиеся шесть номинантов. Рядом с Буниным расположились три дамы, награждённые почетными отзывами: Ольга Николаевна Михайлова, Анна Николаевна Величковская и Вера Ивановна Рудич. А рядом с Куприным — трое мужчин: Георгий Северцев-Полипов, Владимир Шуф и господин Айхенвальд, имя которого я не запомнил.
И на этом церемония награждения закончилась. Всем присутствующим чиновники академии раздали пригласительные билеты на вечерний банкет в ресторане «Палкин», и народ потихоньку потянулся на выход.
……
— Нет, ты представляешь, подходит ко мне этот жирный «куллин луткуттайа» и предлагает сто рублей за нашего Матти! Поделитесь вашим мальчиком на часик! Пусть он нам стихи почитает и споёт! А я стою, как дурак, и не могу понять, что от меня хотят. А он деньги мне протягивает и предлагает привести Матти в зелёный кабинет. И тут я уже всё понял, и такая меня злость взяла, что я особо и не помню что там было, — почти орал Ээро Эркко когда мы в срочном порядке покинули ресторан на таксомоторе.
— Ну, батенька. Старопалкин — это основное место сбора местных тёток. Оно и не удивительно, что эти жопошники положили глаз на нашего протеже. Он же сколько раз на сцену выходил свои стихи читать и петь? Сколько, Матти?
— Эээ, четыре раза, — промямлил я, пребывая почти в полном ступоре от произошедшего.
В отличие от своих старших товарищей, я пил исключительно шампанское. Но уже подзабыл насколько коварна эта шипучка и, быстро опьянев, с удовольствием выходил на сцену, чтобы прочитать очередное «своё» стихотворение, когда литераторы затеяли поэтический батл. А уж когда Ээро Эркко похвастал, что это я «написал» «Госпожу удачу», так ещё и петь пришлось. Причем, аккомпанировать тоже пришлось самому. Благо, на сцене ресторана стоял отличный рояль.
— Вот. Четыре раз. Мы же не одни были в заведении. Академия в очередной раз проворовалась и снять ресторацию полностью не смогла. Вот вам и результат. А Матти у нас парень красивый и видный. Вот и привлёк внимание. Так что ты, Ээро, правильно поступил, что сразу тому толстяку в ухо дал.
— Надо было пистолет с собой брать, — озвучил я пришедшую мне неожиданно пьяную мысль.
— Какой пистолет? — удивился Карл Нюстрём.
— Ну, с которым я был на награждении, а затем оставил его в квартире.
— Ты всё награждение был с пистолетом? — почти в один голос воскликнули мои сопровождающие.
— Ну да. А куда я его девал бы? Мы же сразу с вокзала в академию наук поехали.
— Ой я «инва» (дебил), — схватился за голову Ээро Эркко. — Это я виноват. Слишком хорошо мы вчера посидели, вот и вылетело из головы, что этот малолетний диктатор повсюду с собой оружие таскает.
После слов дяди Ээро наступила относительная тишина, нарушаемая рёвом плохо отрегулированного движка четырёхместного французского автомобиля «Панар-Левассор» и звуками большого города.
— Ладно. Всё хорошо, что хорошо кончается, — подвёл итог мой ректор. — И в столицу съездили, и премию получили, и даже в кабаке подрались…
Но на этом наши петербургские приключения не закончились. На следующий день, выспавшись и позавтракав, мы получили приглашение на обед от генерал-губернатора.
Леопольд Генрихович принял нас в своём столичном особняке. Первым делом я избавился от ящика с пулемётом, переложив груз ответственности со своих плеч, а затем просто сидел и слушал разговоры старших. И только один раз пришлось принять участие в беседе, прочитав стих «Сашина каша».
