Начавшаяся в октябре война балканских стран с Османской империей никого в мире не удивила. Уж слишком долго и открыто к ней готовились сербы, болгары, греки и черногорцы. Туркам же, завязшим в продолжающейся уже более года войне с Италией, не оставалось ничего другого, как прибегать к найму западных специалистов и военных. Одними из таких наёмников и стал их экипаж.
Пока что его наниматели строго соблюдали контракт и платили по сто долларов за каждый вылет. Плюс, какие-то деньги получал и Андре за сброс на противника динамитных шашек. Так что и за информацию о появлении у сербов авиации они тоже заплатят. И не меньше, чем за сбитый две недели назад воздушный шар наблюдения.
Но рассмотреть поближе громадные самолёты не получилось. От группы бомбардировщиков отделился аппарат поменьше и направился в их сторону.
— А вот и торжественная встреча! — успел проорать американец и собрался поднять руку в приветственном салюте, но не успел.
На носу приближающейся русской «Чайки» замигали вспышки выстрелов, а через мгновение американского наёмника и его французского напарника поглотила огненная вспышка взорвавшегося топливного бака.
……
— Я его сбил! Я его сбил! Я его сбил! — выкрикивал Максимилиан-Фридрих Генрихович фон Лерхе, наблюдая за падающими вниз обломками турецкого самолёта.
Про этот, раскрашенный в ярко-красный цвет, самолёт ему буквально вчера рассказывали русские офицеры-наблюдатели при первой сербской армии. И про то, как этот самолёт расстрелял из пулемёта воздушный шар разведки и все четверо находившихся в нём наблюдателя — погибли. В том числе, один русский доброволец.
— Мы всё разузнали про этот османский самолёт, — рассказывал пилоту-добровольцу его однокашник по Псковскому кадетскому корпусу, штабс-капитан Пашка Смирнов. — Североамериканец на нём летает. Наёмник. Он-то никого не убивает. Только разведывает. А вот его напарник, француз, так тот — да. И шашки динамитные кидает и, лично, из пулемёта тот шар расстрелял. Так что, Макс, если они попадутся тебе в небе, сбивай их ко всем чертям. Пусть в аду их черти на сковородках жарят.
— Ну, если попадутся, то конечно, — согласился с другом фон Лерхе. — Меня в Улеаборге к этому и готовили. Все три месяца учёбы летал и стрелял.
— Что? В другие самолёты? — заинтересовался его рассказом и второй русский наблюдатель, капитан Попов.
— Не в пилотируемые. В планеры и конусы на привязи за другим аэропланом. Но я лучшим был в группе. У меня даже есть наградная нашивка от господина Рунеберга за отличную стрельбу, — похвасталсяпилот. — Вот! — и, стащив с себя кожаный лётный реглан, продемонстрировал эмблему биплана в прицеле, нашитую на правый рукав сербской гимнастёрки цвета хаки.
— А на втором рукаве что за птичка? — поинтересовался глазастый Смирнов, углядев на левом рукаве вторую нашивку.
— Это мой позывной. Воробей, — и, видя непонимание во взглядах собеседников, пояснил. — В лётной школе Рунеберга все учебные самолёты с радиопередатчиками. И все учат азбуку Морзе. Ну и каждый пилот имеет своё прозвище, позывной, как это у них называется.
— Ясно, — кивнул его однокашник. — А чего тогда воробей, а не сокол или ястреб?
— Соколы и ястребы сербам достались, — пожал плечами Максимилиан фон Лерхе. — А мне, мой позывной лично Матвей Матвеевич Хухта придумал.
— А он здесь причем? Он же изобретатель оружия.
— На самом деле, это он сконструировал «Чайку». Да и к «Викингам» он тоже свою руку приложил. Он много чего придумал для пилотов. Тот же парашют и авиационный пулемёт.
— Надо же! Не знал, — повинился Смирнов. — А воробьи — они птицы бойкие. Так что заклюй того американца, если встретишь.
— Главное, чтобы он мне попался, — пожал плечами фон Лерхе. — Небо-то большое.
И вот, в первом же вылете по сопровождению бомбардировщиков, Максу улыбнулась удача, и он сбил красный аэроплан османов, пилотируемый североамериканским наёмником.
— Стоп! Соберись, балда! Потом будешь радоваться! Сначала — задание! — отругал сам себя пилот-истребитель и, развернув машину, принялся догонять три двойки сербских бомбардировщиков.
……
— О! А вот и наш юный гений пожаловал, — услышал я голос Леопольда Мехелина как только вошёл в его палату.
В конце ноября 1912 года наш генерал-губернатор серьёзно простыл и загремел в больницу. Хорошо хоть это случилось в конце года, когда он постоянно находился в Гельсингфорсе. Как только я узнал про его госпитализацию, так сразу подключил своих докторов. И, как я могу сейчас видеть, курс «пенециллиума» пошёл ему на пользу, и он уже принимает посетителей.
— Добрый день, господа, — нейтрально поздоровался я с обитателем палаты и его гостем, который сидел ко мне спиной.
— Матти! Ну, здравствуй! А вырос-то как! — гостем оказался Фредрик Идестам, друг и коммерческий партнёр Лео Мехелина. — Дай я тебя обниму! Сто лет тебя не видел!
— Ну, вы же в Париже уже три года живёте, а я там последний раз в 1908 году был, — попытался я пошутить. — Или вы решили вернуться в родные края?
— Да вот, как только сын мне телеграмму прислал про болезнь Лео, я сразу и приехал. Да и дела кое-какие возникли. А ты чего это в военной форме? — только сейчас заметил Идестам что на мне надето.
— На совещании был, у генерала Рамзая. А тот требует чтобы я в форме ходил, — пожал я плечами.
— Надо же. Лео, это когда же Матти успел стать подпоручиком?
— Да ещё в сентябре барон повысил его в звании за успехи на олимпиаде, — усмехнулся Мехелин. — Я тебе потом расскажу. Наедине. Матти, а ты чего это ко мне заглянул? Дело какое у тебя или случилось чего? — обратился генерал-губернатор уже ко мне.
— Никак нет, дядя Лео. Просто заглянул по пути проведать. У баронессы Коттен здесь началась практика, и теперь я её забираю отсюда, а не из университета.
— Баронесса Коттен? — снова недоуменно переспросил Фредрик Идестам.
— Я тебе про это тоже потом расскажу, — с улыбкой поведал Леопольд Генрихович. — Спасибо, Матти, что заглянул. У меня всё прекрасно благодаря лекарствам твоих подчинённых. Ступай. Девушка, наверное, тебя уже ждёт.
И я, послушно кивнув, попрощался, поняв, что Мехелину есть о чём поговорить со своим компаньоном. И отправился на поиски Татьяны свет Михайловны. Но искать её особо не пришлось. Я с ней столкнулся прямо на главной лестнице. Девушка при виде меня просияла, подскочила, схватив меня за локоть, и закружила в каком-то безумном танце, попутно выплёскивая на меня всё, что случилось сегодня на практике.
Пока мы с ней добрались до моего автомобиля, я узнал про то, что она сегодня сделала несколько уколов и под присмотром дежурного доктора обработала глубокую рану на руке у одного мальчика. А так же про то, как её хорошо приняли в отделении, какие медицинские сёстры здесь молодцы и какие опытные врачи.
И только усевшись в машину, я позволил себе наклониться в её сторону и поцеловать в губы, прекращая словесный поток. А затем, мы просто сидели в тёмном автомобиле и упоённо целовались. Неяркий свет уличного фонаря создавал приятный полумрак, а засыпающий стекла снег маскировал нас от редких прохожих. И в голове сам собой всплыл обрывок стихотворения из моего предыдущего мира:
И пусть весь мир подождёт,
Пока с тобой не насладимся.
Душа от счастия поёт…
Конец третьей книги.
