ИГОРЬ ВЕЩИЙ. Чертежи для княжества (СИ) - Рассказов Алексей

Игорь почти не слышал его. Он смотрел на Ратибора, и всё внутри него сначала замерло, а потом с грохотом обрушилось в чёрную, ледяную, бездонную пустоту. Это была не знакомая ярость, что заставляла его бросаться в бой и крушить врагов. Не холодная расчетливость инженера, способного на хладнокровные решения. Это было всепоглощающее, почти физически ощутимое отчаяние. Оно сжало его горто железной хваткой и выжгло дотла всё остальное, оставив лишь голую, незащищенную боль.

*«Это я его сюда привел. Я забрал его с той площади, когда он был никем, назвал своим учеником, своим помощником. Я втянул его в водоворот своих интриг, в свои чужие войны. Это не его война была. Это моя война, моя битва за место под этим чужим солнцем. И теперь он платит за неё своей кровью, своей жизнью, которая только-только начиналась».*

Он не помнил, как прошли следующие часы. Они слились в один долгий, мучительный, безвременный кошмар. Он велел изможденному Чуриле идти отдыхать, видя, как тот едва держится на ногах. Сам же остался один на один с тикающими часами жизни своего ученика.

Сидя у постели на голом земляном полу, не двигаясь, превратившись в слух, Игорь прислушивался к каждому хриплому, прерывистому вздоху, как к самому важному докладу в своей жизни. Когда жар у Ратибора поднялся, и его лицо покрылось испариной, Игорь смачивал в тазу с холодной водой тряпицы и менял их на его лбу, воду для которых молча приносила одна из женщин, помогавших в лазарете. Когда рана под повязкой снова начинала сочиться, проступая алым пятном, он, стиснув зубы до хруста, срывал старую тряпицу и прижигал кровоточащее место раскалённым на углях ножом, стараясь не смотреть, не видеть, как тело ученика судорожно вздрагивало и выгибалось в беспамятстве от дикой боли.

Он пытался заставить свой мозг работать, лихорадочно выуживая из памяти всё, что знал — обрывки из университетского курса первой помощи, смутные, отрывочные воспоминания о полевой хирургии из прочитанных книг и просмотренных фильмов. Но все его знания, вся его наука оказывались беспомощным, никчемным хламом перед лицом примитивной биологической реальности. У него не было антибиотиков, чтобы побороть инфекцию, не было системы для переливания крови, чтобы восполнить её потерю, не было никаких средств для борьбы с травматическим шоком и сепсисом. Он мог только сидеть, ждать и быть свидетелем. И чувствовать, как с каждым тикающим часом жизнь медленно, но неумолимо уходит из тела того, кто стал ему не просто учеником или помощником, а единственной настоящей опорой, почти сыном в этом жестоком и чужом мире.

Иногда, в моменты кратковременного забытья, ему начинало казаться, что хриплое, прерывистое дыхание Ратибора на секунду выравнивается, становится глубже и чище. Наполненный слепой, безумной надеждой, он наклонялся ближе, почти не дыша, вслушиваясь в этот драгоценный звук. Но потом, неизменно, снова раздавался этот ужасный, подводный, клокочущий звук, и хрупкая надежда таяла, как дым, оставляя после себя лишь горький, едкий осадок вины и сознания собственного бессилия.

Ночь медленно сменилась новым хмурым днём, а он всё сидел, не смыкая глаз. Он не ел, не пил, отказываясь даже от куска хлеба, что ему принесли. Вся его воля, всё его «ведание», все его мысли были сконцентрированы, сжаты в одну-единственную, отчаянную, почти магическую мысль, которую он, казалось, пытался силой воли впечатать в угасающее сознание юноши: *«Дыши. Просто дыши, держись, не уходи»*. Он смотрел на бледное, восковое лицо Ратибора, на его запавшие веки, и впервые за всё время своего пребывания в этом суровом IX веке почувствовал себя абсолютно, окончательно бессильным. Он мог придумать, как побеждать целые армии, как строить машины, менять уклады жизни. Но он не мог остановить тихую, неспешную смерть, что уже подкралась к его порогу и терпеливо ждала своего часа в углу дымной гридницы.

*** **** ***

Игорь не услышал скрипа двери. Он сидел на грубо сколоченной табуретке, уставившись в почерневшие угли очага, его спина оставалась прямой по привычке, но каждое движение давалось с огромным усилием. В ушах продолжал звучать тот самый хриплый, прерывистый звук — дыхание Ратибора, ставшее саундтреком его личного кошмара, длившегося уже вторые сутки.

Внезапно свет лучины дрогнул — высокая тень перекрыла его. Игорь медленно поднял голову. В проеме двери стоял Рёрик. Он не спросил о состоянии раненого. Не произнес ритуальных слов утешения. Его лицо, освещенное неровным светом, казалось еще более изможденным, чем обычно. Но глаза — те самые холодные, проницательные глаза — горели знакомым неумолимым огнем.

— Гнездо стоит благодаря тебе, — начал Рёрик без предисловий. Его голос звучал низко и ровно, без эмоциональных колебаний. — Ты не просто отбил атаку. Ты сломал хребет карательной экспедиции, посланной стереть нас с лица земли. Такого не случалось в памяти живых.

Он сделал паузу, давая словам проникнуть в сознание Игоря, затуманенное болью и бессонницей.

— Одни шепчутся о колдовстве. Другие видят в тебе посланника новых богов. — Рёрик слегка покачал головой, и в его глазах мелькнуло что-то, отдаленно напоминающее иронию. — Я же вижу нечто иное. Я вижу строителя.

Конунг сделал шаг вперед, и его тень накрыла Игоря целиком.

— Сила Хергрира — в его секире и ярости. Моя сила — в воле, что скрепляет разнородные племена. А твоя сила... — Рёрик поднес палец к своему виску, — ...здесь. В знании, которого нет у других. В умении видеть то, что скрыто от остальных. И строить то, что другим не под силу.

Игорь молчал, не отрывая взгляда от конунга. Он видел не благодарного правителя, восхищенного спасителем. Перед ним стоял трезвый стратег, оценивающий самый ценный актив, который когда-либо появлялся в его владениях.

— Я предлагаю тебе не просто место за своим столом, — продолжил Рёрик, и его голос приобрел стальные нотки. — Не очередной титул советника. Я предлагаю тебе стать моей правой рукой. *Соправителем*.

Это слово повисло в спертом воздухе землянки, тяжелое и необратимое, как приговор.

— Забудь об одних лишь стенах, — сказал Рёрик, и в его глазах вспыхнуло то самое пламя, что, должно быть, горело в глазах всех великих объединителей земли. — Строй не просто укрепления. Строй дороги, по которым пойдут наши купцы с товарами из далеких земель. Строй верфи, с которых наши ладьи отправятся покорять новые речные пути. Строй законы, что заменят кровавые усобицы. Строй *державу*. Ту, что переживет нас обоих и наших внуков.

Игорь слушал, и сквозь пелену усталости и отчаяния до него доходил весь невероятный масштаб предложения. Ему, инженеру-нефтянику, цинику и убежденному одиночке, предлагали реальную власть над тысячами человеческих судеб. Возможность не просто выживать в этом жестоком мире, а лепить историю по своему собственному чертежу. Создать не очередную империю страха, как у хазар, а нечто совершенно иное. Нечто прочное, разумное, основанное на знании и порядке, а не на одной лишь грубой силе.

Он внимательно посмотрел на бледное, иссеченное морщинами лицо Рёрика, на тонкие, плотно сжатые губы. Это не была лесть или порыв благодарности. Это был холодный, почти гениальный расчет человека, который видел в нем не личность, а функцию. Самый эффективный инструмент для достижения Великой Цели.

Игорь все понимал. Принять предложение — означало взвалить на свои плечи ношу, по сравнению с которой даже командование обороной Гнезда казалось детской игрой. Отказаться... Отказаться было невозможно. Рёрик не оставлял ему выбора. Он оказался слишком ценным активом. И слишком опасным в качестве вольного стрелка.

Он перевел взгляд на неподвижную фигуру Ратибора, на грубую повязку на его груди, под которой скрывалась страшная рана. Он вспомнил поле, усеянное телами после битвы. Вспомнил молодого кузнеца, сжимавшего в окоченевшей руке свой рабочий молот.

*Строй державу.*

Цена такого грандиозного строительства была ему теперь ясна как никогда. Каждый кирпич в фундаменте этого будущего государства будет полит кровью. И первой кровью на его руках стала кровь его ученика.