На переносе столицы настоял я вопреки желанию Боракчин и ее быстро выросшей свиты. Куда ехать на зиму глядя⁈ Таков был их общий аргумент, но я кулуарно объяснил ей, что оставаться в Сарай-Берке небезопасно.
— Знаю, неудобно, знаю — холодно и сыро, но придется потерпеть! — Настойчиво втолковывал я. — Переезд необходим именно сейчас, потому что он убедительно покажет тебе тех, кто поставил на тебя, и тех, кто ждет прихода Менгу-Тимура. Первые поедут с тобой, а вторые останутся в старой столице.
Боракчин с сомнением возразила:
— Что помешает кому-нибудь переехать со мной в новую столицу, а потом перейти на сторону врага?
— Ничего! — Усмехнулся я тогда. — Только в этом случае ему придется долго объяснять недоверчивому Менгу-Тимуру, почему он сначала преданно служил тебе, а потом переметнулся к нему. Менгу-Тимур — человек вспыльчивый, может и не простить, к тому же он большой поклонник мудрости своего прадеда, а она гласит: «Изменивший раз, изменит и второй!»
Боракчин-хатун нашла мои доводы убедительными, и к середине декабря столица улуса Джучи переместилась на пятьдесят верст к западу, к месту впадения реки Ахтуба в Волгу.
Если честно, то я открыл Боракчин только часть правды, не менее важным был и другой аргумент. Новое местоположение столицы сокращало коммуникации и напрямую связывало меня с подошедшими с севера корпусами Хансена, Рябого и Ерша. Почти двенадцатитысячное войско трех командоров уже встало лагерем прямо напротив, на западном берегу Волги.
Крепость выкопали за пару недель, благо погода в декабре еще баловала. Лес был сплавлен заранее, поэтому палатки внутри периметра быстро сменили срубы и деревяные бараки. Крепость обустраивалась отдельно, новая степная столица росла отдельно. Степняки выбрали для нее юго-восточный склон холма и долину вдоль Ахтубы. Стратегические высоты их не интересовали, им важнее было место, максимально прикрытое от злого северо-западного ветра с Волги.
К моему удивлению, за новым ханом последовало большое количество знати. То ли степные князья и старшины кланов твердо уверовали в смерть Берке, то ли пришли к ожидаемому мною выводу и решили, что им с новопровозглашенным ханом по пути.
Против Туда-Мунке никто ничего против не имел: чингизид, сын Тукана, внук Бату, со всех сторон кандидатура достойная. Для многих нойонов он даже предпочтительнее своего старшего сводного брата Менгу-Тимура. Тут вся монгольская верхушка рассудила примерно так, как я и надеялся. Менгу-Тимур скор на расправу, жесток и самовластен, а новый хан слаб и возрастом совсем зелен, при нем каждый будет сам себе господин. А что уруссов при нем много, так это поправимо. Вот вернется войско с войны, тогда все живо и поправим!
Я их надежды поддерживал всеми способами, и целый месяц в новой столице царило спокойствие и благолепие. Настроение начало меняться, когда к середине января стали доходить разные слухи. Надо сказать, я и сам с интересом прислушивался к новостям. Сначала пришли расстроившие меня вести о том, что Берке жив.
Узнав о захвате столицы, он пришел в настоящее бешенство! Не заключая мира с ильханом, он срочно развернул войско на север и спешно двинулся к Дербенту. Через две недели поступающая информация немного скорректировалась к лучшему. Пошли слухи, что войско остановилось, потому что Берке тяжело заболел и уже неделю не поднимался с постели.
В отличие от других новостей, распространению этого слуха я препятствовать не стал и даже, наоборот, приказал всячески поддерживать его в городе. Он был мне на руку. Ведь с того момента, как по степи пошла весть, что Берке жив, на меня и Боракчин стали косо посматривать. Впрямую претензий за обман не выдвигали, но дело шло к этому. Новость о болезни все вновь поменяла! Получалось, я и не соврал почти. Подумаешь, не умер, так ведь плох совсем, не встает с постели, тут любой мог ошибиться.
Весть о болезни Берке подтверждалась с каждым днем, и желающих предъявить претензии Боракчин за обман становилось все меньше. Большинство знатных нойонов разумно посчитали, что глупо ссорится с Боракчин-хатун, пока еще не решено чью же сторону принять. Ведь если Берке умрет, то преждевременная коронация Туда-Мунке уже и не измена вовсе, а необходимое и разумное решение. Вопрос оставался лишь в том, сможет ли он удержать трон в борьбе со своим сводным братом Менгу-Тимуром⁈ Ведь за последним стоял темник Ногай и все кавказское войско.
Дабы склонить чашу весов на нашу сторону, я посоветовал Боракчин объявить набор в войско.
— Не пойдут! — Зло отрезала она на мое предложение. — Против Ногая и Менгу-Тимура не пойдут! Нету у меня настолько верных людей, все больше норовят в сторонке отсидеться!
Тут она была права, если действовать по старинке, то есть объявить сбор и предоставить вождям кланов и нойонам собирать отряды, то да, никто не придет. Туда-Мунке всем удобнее, но не настолько, чтобы кровь за него проливать. Я это прекрасно понимал, еще когда затевал этот поход, поэтому предложил совсем иной подход.
— Ты объяви о наборе, но не князьям и старейшинам, — объяснил я Боракчин, — а простым пастухам на городской площади. Мол, каждому пришедшему с конем и оружием станешь платить по серебряному дирхаму в месяц.
Она подняла на меня изумленно-возмущенный взгляд.
— Издеваешься⁈ Где я такую прорву денег возьму⁈
На это я вытащил увесистый мешочек с золотыми арабскими динарами и подбросил его на ладони.
— У меня! Я дам тебе в долг.
Вцепившись в меня своими раскосыми глазами, Боракчин на миг замерла в раздумье. Да, сумму я назвал просто астрономическую! Чтобы понимать, шестьдесят дирхамов равнялись одному золотому динару. Ровно столько на ордынских рынках стоил хороший породистый жеребец, о каком мечтал каждый степняк, но накопить на которого простому пастуху не светило за всю его недолгую жизнь!
Такой подход в корне менял всю феодально-клановую систему набора монгольского войска. До этого, следуя заветам Чингиза, хан объявлял о созыве войска, и племенные вожди и князья приходили на сбор со своими отрядами, которые формировались в сотни, тысячи и тумены. Хан не платил ни нойонам, ни простым воинам! Весь расчет был на будущую, добытую в бою добычу!
Потому-то никто и не пришел бы на зов Туда-Мунке. А зачем⁈ Хан слабый, сурово спросить не сможет, а других стимулов и нет! Впереди только кровавая сеча с войском Ногая и больше ничего. Ни богатых городов, ни иных каких способов добыть степным воинам богатую добычу, кто ж на такое согласится⁈ Другое дело, когда платят звонкой монетой, тут от охотников отбою не будет.
За считанные секунды Боракчин все просчитала и, долго не рассусоливая, сразу перешла к делу.
— Сколько⁈ Под какой процент⁈
«Зачем мне процент…! — Усмехнулся я тогда. — Только полный идиот будет рассчитывать на то, что хан Золотой Орды когда-нибудь расплатится по счетам! У таких людей руки заточены только брать, отдавать они не умеют!»
Этот момент был мною продуман давно, и на вопрос ханши я расплылся в самой радушной улыбке.
— Какой процент…! О чем ты говоришь, уважаемая Боракчин-хатун! Ведь мы с тобой в одной лодке, и я искренне переживаю о судьбе твоего сына. Конечно же, я дам тебе пять тысяч арабских динаров золотом, не только беспроцентно, но даже безвозвратно!
Выдержав на этом слове выразительную паузу, я добавил еще более мягко:
— У меня всего лишь одно крохотное условие! Пусть твой сын подарит мне вон ту землю, — я показал на противоположный берег Волги, где раскинулся военный лагерь трех моих корпусов. С правом построить там город и торговый двор.
Спасибо банку Сиены и моим ганзейским партнерам, что у меня была и есть возможность так щедро раздавать кредиты даже под такие плохо обеспеченные гарантии. По сути, я предложил регентше продать мне пустующую степь. Степь, которой вокруг было столько, что с таким же успехом я мог бы купить у нее речной воды или немного воздуха.
Когда я это сказал, Боракчин даже не поверила сначала.
