Отметившись в конюшнях, я отправилась к полигону, хотя следующим пунктом значился спортивный комплекс, расположенный значительно ближе. Тогда и заметила рядом Клаву.
— Оля о тебе спрашивала, — сказала она без предисловий. — Ты ей ни разу не позвонила.
— Мне показалось, ее отец не хочет, чтобы Оля считала меня своей подругой, — ответила я. — Клава, спорткомплекс там, тебе налево.
— Я с тобой прогуляюсь. Ты же не спешишь. Тебя Савка на бал пригласил?
— Никуда он меня не приглашал. И как это связано?
— Ой, ты не знаешь? — делано удивилась Клава. — Главный приз — приглашение на первый императорский бал в новом сезоне. У меня-то оно уже есть. А тебе Соня не сказала?
— Я не спрашивала, — коротко ответила я.
— А я думала, ты не участвуешь в соревновании, потому что тебе приглашение не нужно.
Хотя бы стало ясно, отчего Клава ко мне привязалась.
— Мне оно не нужно. А тебе страшно, что ли, идти одной? Так кто пригласил, тот и сопроводит, — фыркнула я.
— Да вот еще! — возмутилась Клава.
Но я чувствовала, что попала в точку. Тут и без дара эспера все понятно.
— Оля разве не идет? — спросила я.
Просто чтобы поддержать разговор, потому что Клава не отставала.
— Нет. Ей отец запретил. До зимних праздников никаких балов.
Жестко. Так посмотришь, а жизнь наследников знатных родов — не сахар. За непослушание родители вполне могут… поставить носом в угол. И даже полное совершеннолетие не спасает. То есть, после двадцати одного года можно поступать, как хочешь, но вне рода. Или подчиняйся главе, или — вон.
А Олю надо бы навестить, если я не хочу портить с ней отношения. Все же мы… из одной песочницы.
— Савка тебя пригласит… — опять начала Клава.
— Я откажусь, — перебила ее я.
— Яра, ты в императорский дворец попасть не хочешь? — изумилась она. — На первом балу сезона всегда присутствуют его величество с супругой. — Она помолчала и добавила: — А, ты просто танцевать не умеешь.
— Умею, — возразила я.
И задумалась. Император на балу? Логично, если бал проводится в его дворце. Попытаться попасть на бал? Да меня Александр Иванович на пушечный выстрел к дворцу не подпустит! А если у меня будет приглашение? Я взглянула на часы. Выиграть приз я уже не успею. Попросить Бестужева?
Сава в лепешку расшибется, но мою просьбу выполнит. Даже если себя подставит под удар. Так стоит ли овчинка выделки? История с Клавой научила меня думать не только о себе.
— Умею я танцевать, — повторила я. — Во дворец не хочу. Я не аристократка, ты же знаешь. Мне там делать нечего.
Клава недовольно повела плечом, однако отстала. Ни о каком приглашении, разумеется, я Бестужеву не сказала. Мы встречались с ним регулярно — ранним утром и ближе к вечеру. Бестужев проверял домашнее задание, давал новое, учил управлять эмпатией. В свободное время я читала книги, что он приносил.
Не забыл он и о той, где рассказывалось об истории и традициях военного образования в Российской империи. Из нее я узнала, что «звери» — это новички, ученики младших классов. Старшие ставили их на нижнюю ступень иерархии, обращались с ними соответственно, заставляли делать грязную работу, зачастую очень жестоко издевались. Все это называлось воспитанием, закаливанием, и оправдывалось тем, что в итоге формировалась особенная дружба между выпускниками военных училищ.
Как я поняла, какие-то из традиций сохранились и теперь, но жестокое обращение с младшими и издевательства были запрещены. И кто его знает, как там оно, на самом деле.
Ольге я, конечно же, позвонила. А она обрадовалась и попросила зайти, несмотря на то что через день мы встретимся в гимназии. Бестужев отвез меня к особняку Романовых, ничуть не возражая против этой встречи. Впрочем, они же с Олей друзья, хоть он и временно нежеланный гость в ее доме.
Однако вместо Ольги в особняке меня встретил Артемий Михайлович, ее отец.
— Оля велела передать тебе искренние извинения, — заявил он, едва я поздоровалась. — Ей срочно пришлось сопровождать мать, предупредить она не успела. Они скоро вернутся, Оля просила подождать.
В то, что Ольга могла куда-то уйти, я верила. И в то, что она не успела меня предупредить — тоже. Однако сомневаюсь, что передать извинения она могла с отцом. Скорее, написала бы записку и поручила бы ее какой-нибудь горничной. К тому же, моя эмпатия усилилась, и я определенно чувствовала какую-то фальшь в словах министра Российской империи.
— Я, пожалуй, пойду, — вежливо, но уверенно произнесла я. — Зайду в другой раз.
— Нет, останься. — Улыбка сползла с его лица. — Мне надо с тобой поговорить. Прошу в кабинет.
«Не смей приближаться к моей дочери. Ты ей не ровня», — все, что могло прийти мне в голову. К такому я была готова. К тому, что сказал Артемий Михайлович, устроившись рядом со мной на кожаном диванчике в небольшом уютном кабинете, нет.
— Яромила Морозова, верно? — спросил он.
— Михайлова, — возразила я, холодея.
Даже не знаю, чего испугалась. Министр внутренних дел вполне мог потребовать мое личное дело для изучения. И пусть я бывшая Морозова, что это меняет? Все то же «не смей» и «не ровня».
— Знаю, — сказал Артемий Михайлович. — Но… ты не помнишь родителей? Ты не можешь не знать, тебе было лет семь, когда…
Как-то странно это прозвучало. С сочувствием, с участием. Наверное, оттого я осмелела настолько, что перебила министра.
— Я знаю, Артемий Михайлович. Но не помню. Я ничего не помню из-за пожара.
— Из-за какого пожара? — удивился он.
А это еще интереснее. То есть, мое дело он не запрашивал?
— В приюте был пожар, я пострадала. После больницы из приюта меня забрали опекуны.
— Ах, вот как… — произнес он задумчиво. — Яра, видишь ли, мы были дружны с твоим отцом. А ты очень похожа на маму. Я не мог тебя не узнать.
Я чуть не ляпнула, что об этом мне уже говорили, но вовремя прикусила язык.
— И… что? — спросила я, стараясь казаться спокойной. — Морозовых больше нет. Меня помиловали, и я — Михайлова. Я не помню ни родителей, ни прошлую жизнь. Вы хотели предупредить, что мне не стоит общаться с вашей дочерью? Хорошо, я не буду докучать Ольге. В гости я не напрашивалась, это она попросила зайти.
— Да Бог с тобой, Яра! — замахал руками Артемий Михайлович. — Общайтесь на здоровье. Я извиниться хотел.
— Вы⁈ — вырвалось у меня. — Но… зачем?
— Я же сказал, мы с Иваном дружили. Когда это все произошло, я был за границей, в служебной командировке. Только поэтому не успел позаботиться о тебе. Когда вернулся, мне сказали, что ты погибла в приюте. Прости, я не смог помочь дочери своего друга.
Я все еще не понимала, зачем он мне это говорит. Меня пытаются вовлечь в какую-то игру? Но зачем? Я же никто. При условии, что Артемий Михайлович не знает, что я эспер. Или это все… искренне?
— А вы… не верите, что отец виновен? — рискнула спросить я.
— Это неважно, — ответил Артемий Михайлович. — Вернее, неважно, что я об этом думаю. Ты не имеешь никакого отношения к тем событиям. Просто знай, если будет нужна какая-нибудь помощь, можешь смело ко мне обращаться.
— Спасибо, — вежливо ответила я.
Может, стоит намекнуть Александру Ивановичу, что мою внешность уже стоит изменить? Если я так похожа на мать, то меня многие могут узнать. Или, наоборот, стоит воспользоваться этим… и выяснить, кто из «старых друзей» отца сможет рассказать мне, наконец, что на самом деле произошло десять лет назад.
Глава 47
С Ольгой я все же увиделась, и ждать ее возвращения долго не пришлось. Она познакомила меня с мамой, и та мне не понравилась. Было бы странно, если бы я испытала симпатию к женщине, взирающей на меня с тщательно скрываемой смесью презрения и недовольства. Я ощущала это эмпатически, а на лице Стеллы Генриховны застыла вежливая улыбка.
Знала ли она, кто я? Если да, то такое отношение связано с прошлым, и не факт, что моим. Если нет, то это обычное презрение к моему происхождению, вернее, к отсутствию оного.
