Красавчик. Часть 3 (СИ) - Федин Андрей

Снова звякнули на столе стаканы. Их будто бы притягивало друг к другу. Или же они мне напомнили о том, что пока не пришло время для сна. В окно опять заглянул фонарь. На этот раз я посмотрел не на Лебедеву, а на часы. Сел, нашёл стоявшие под полкой ботинки, обулся. Возмущённый моими действиями вагон пошатнулся: он будто бы потребовал, чтобы я снова лёг. Словно не одобрил задуманную мной авантюру. Я склонился над Алёной, прикрыл её плечо одеялом. Заметил, что Лебедева снова улыбнулась. Я тоже ей улыбнулся и тут же снова посмотрел на часы. Почти четыре часа ночи. Я бросил взгляд за окно: поезд уже замедлял ход.

Ещё в самом начале поездки я взглянул на расписание и убедился, что на станцию «Пороги» поезд «Москва-Симферополь» приедет в то же время, как и «тогда»: ровно в четыре часа ночи. Мысли о посещении этой станции (на «том же» поезде и в «то же» время) посещали меня и раньше. Ещё месяц назад, когда купил билеты в кассе Курского вокзала, я решил: непременно выйду из поезда на станции «Пороги» — хотя бы просто из любопытства. Гадал, увижу ли на станции «тот» флаг. Прикидывал, не найду ли на перроне «ту» газету, обнаружу ли припаркованную у здания вокзала машину Сергея Петровича… и не встречу ли на станции «Пороги» самого себя.

Во встречу с самим собой я верил меньше всего. Как и в присутствие около вокзала Сергея Петровича Порошина. А вот мыслишка о том, что окажусь на перроне станции «Пороги» в двухтысячном году… пусть не в июле, а в октябре… у меня мелькала не раз. Я думал о том, как поживали в октябре двухтысячного года мои родители, сказались ли мои действия в тысяча девятьсот семидесятом году на «том» будущем. Прислушивался к своим желаниям. Соображал, как поступлю, если увижу на здании железнодорожного вокзала российский триколор (особенно как поведу себя теперь, когда на полке в купе поезда спала Алёна). Я шагнул в коридор вагона, прикрыл дверь.

Шагал по коридору и подумал, что мне повезло с номеров вагона: пятый вагон, в котором я летом переместился в тысяча девятьсот семидесятый год, находился сейчас недалеко. К нему я и направился. Для «чистоты» эксперимента. Прошёл мимо спавших на полках в плацкарте людей. Подышал ароматами грязных ног и варёных яиц. К выходу пришёл не один — вместе со мной спустились по ступеням на перрон три пассажира. Они зябко повели плечами, чиркнули спичками, закурили. Три облачка серого табачного дыма взлетели над перроном и неспешно поплыли мимо фонарного столба в направлении вокзала. Я увидел на здании знакомую надпись «Пороги».

Тут же сместил взгляд в сторону — флаг Российской Федерации на фасаде вокзала не обнаружил. Взглянул на жёлтую опавшую листву, которую ветерок перекатывал по перрону. Сообразил, что точно не вернулся в июль. Заметил чуть склонившийся в мою сторону фанерный щит (не припомнил, видел ли я его на этом месте раньше). Я подошёл к нему, присмотрелся. Рассмотрел на плакате, прикреплённом к фанерной основе, мужчину в красной фуражке, замершего с поднятым вверх жезлом. Прочёл надпись: «Ни одной минуты опоздания!» Я не увидел на явно не новом плакате ни слов «СССР» или «КПСС», не нашёл на нём и логотип «РЖД».

Невольно ощутил, как истекало время остановки — почувствовал раздражение. Увидел рядом с вокзалом деревянную лавку. Но снова не вспомнил, была ли она на этом месте в двухтысячном году. Заметил, как от порыва ветра взметнулся под лавкой лист бумаги — это перевернулась газетная страница. Я поднял газету с земли и тут же усмехнулся. Потому что увидел напечатанные на газетной бумаге чёрно-белые изображения орденов Ленина и название газеты: «Правда». Присмотрелся и увидел дату: «20 октября 1970 г.» Увидел блеснувшую на земле около лавки монету. Поднял её — десять копеек тысяча девятьсот шестьдесят первого года выпуска.

Я положил газету и монету на лавку, вздохнул.

Подставил порыву ветра лицо и лишь теперь увидел в полумраке под крышей вокзала баннер с надписью «СЛАВА КПСС!»

— Ну, вот и славно, — пробормотал я.

Хмыкнул и побрёл к своему вагону.

Лебедеву узнала заглянувшая утром в наше купе проводница. Я так и не понял, с какой целью она к нам приходила. Потому что женщина взглянула на сидевшую около окна Алёну, мигом утратила сонливость и на пару секунд лишилась дара речи. Затем проводница глуповато улыбнулась и поздоровалась: не со мной — с моей спутницей. Меня она будто бы и не увидела, хотя обычно проводницы не спускали с меня глаз. Алёна ей ответила: приветливо, с улыбкой. Железнодорожница снова просияла и предложила принести «чаёчку». Предложила она чай не мне, а Лебедевой — я для работницы железной дороги будто бы превратился в невидимку.

Чай нам доставили оперативно, два стакана — я тут же расплатился за него. Уже через четверть часа я выглянул из купе и заметил, что в коридоре поезда непривычно многолюдно. Галдевшие до моего появления люди будто бы по сигналу замолчали и посмотрели на меня. С десяток любопытных взглядов скрестились на моём лице. Причём, рассматривали меня и мужчины, и женщины. Я озадаченно кашлянул, перекинул через плечо полотенце и побрёл в направлении туалета. Для этой прогулки Алёна меня сегодня и разбудила: до остановки в Белгороде оставалось меньше часа. Потом будет Харьков — во время стоянок проводники закрывали туалеты в поездах.

— Товарищ, — обратился ко мне невысокий пожилой мужчина, — так это правда, что вместе с вами в купе едет Елена Лебедева?

Он посмотрел на меня снизу вверх полным нескрываемых надежд взглядом, словно ребёнок, который выпрашивал конфету.

— Вы в очереди стоите? — спросил я и указал в конец вагона.

Мужчина растерянно моргнул и уточнил:

— В какой очереди?

— В туалет, — сказал я.

Мужчина потряс головой и ответил.

— Нет, не стою.

— Пропустите тогда, — потребовал я. — Или не донесу.

Мужчина прижался спиной к стене вагона и втянул живот.

Пассажиры поезда недовольно зашумели.

— Мужчина, вы нам не ответили! — крикнула мне вслед рыжеволосая женщина.

Я обернулся и громко сказал:

— Всем доброе утро, товарищи пассажиры! Хорошего вам дня.

…На своё место я вернулся, едва протиснувшись сквозь толпу замерших у двери нашего купе пассажиров. Меня пропустили в купе без особой охоты. Я уселся на полку напротив Алёны, взглянул на замерших в дверном проёме людей. Нить разговора я уловил не сразу. Но вскоре сообразил, что Лебедева рассказывала гражданам о своих дальнейших планах: о тех ролях в кино, которые ей предложили. Люди слушали Алёну, затаив дыхание. Словно выступление Левитана от имени Советского информбюро. Я отметил, что Алёну будто бы и не смутила назойливость наших соседей по вагону. Она отвечала с улыбкой на лице, вежливо и спокойно.

Я выждал, пока Алёна завершит ответ на очередной вопрос, привстал и шагнул к двери.

— Товарищи, — сказал я. — Елена Павловна только проснулась. У неё была трудная неделя. Дайте человеку спокойно позавтракать.

Внимание Алёниных поклонников переключилось на меня.

— А ты кто такой? — поинтересовался черноволосый носатый мужчина.

Я пристально посмотрел ему в глаза и спросил:

— Гражданин, вам удостоверение показать?

— Эээ… не надо, дорогой, — произнёс носатый. — Зачем?

Он взглянул мимо меня на Алёну и заявил:

— Елена Павловна, в Тбилиси мы вас все очень любим! Когда вы к нам приедете, весь город на ваш спектакль придёт! Мамой клянусь!

Носатый с вызовом взглянул на меня и тут же повернулся к пассажирам.

— Дайте Елене Павловне отдохнуть! — потребовал он. — Чего толкаетесь-то? Имейте совесть!

Пассажиры снова загалдели, попятились в стороны от нашего купе. Прикрыли дверь.

— Красавица! — раздался за дверью голос носатого. — Как в кино! Даже лучше!

Штурм нашего купе сегодня не повторился. Но уже после остановки в Белгороде к нам в купе один за другим пошли просители автографов. Все они приносили Лебедевой на подпись открытки, купленные в белгородском киоске «Союзпечать». Там на лицевой стороне было отпечатано чёрно-белое Алёнино фото. Алёна на открытке улыбалась, выглядела весёлой и счастливой. На широкой белой полосе под Алёниным портретом красовалась надпись: «Елена Лебедева».