Совок 15 (СИ) - Агарев Вадим

Недовольная урюпчанка, оскорблёно сверкнув глазами, фыркнула как кошка, у которой отобрали пойманную ею мышь. Потом показав мне свой вызывающе розовый язык и, неприлично вильнув прогрессирующей в росте кормой, величественно удалилась из кухни.

— Вот такая несознательная молодёжь нам с вами на смену приходит, дорогой вы мой товарищ Левенштейн! — дабы ненавязчиво подлизаться и продемонстрировать Пане полнейшую свою с ней солидарность, удрученно вздохнул я, — А, может, мне её начать пороть? Ремнём, да по филейным частям? По пятницам, например? Или по субботам, как это в нормальных православных семьях принято? Вы как считаете, профессор?

Никакой реакции на мою конструктивную новацию со стороны опытного педагога с солидным стажем и докторской степенью не последовало. Оптимизма тётка не выразила, но шельмовать меня и сходу подвергать остракизму тоже не стала. Пана погрузилась в задумчивость.

А из-за поворота г-образного коридора, как раз оттуда, где по моему разумению, наверняка притормозила любопытствующая воспитанница, раздалось еще одно фырканье. На этот раз возмущенно-пренебрежительное. И потом сразу же донеслись звуки торопливо удаляющихся тапок. Видимо, осознав, что она слишком уж явно и глупо спалилась на несанкционированном аудиоконтроле, дальнейшую свою судьбу Лиза искушать не решилась.

— Итак, профессор, на чем мы с вами остановились? — отодвинул я мерзопакостный «Беломор» подальше от Паны Борисовны, — Будьте так любезны, поделитесь реальными фактами относительно, как вы выразились, кобелиной сущности вашего ассистента? В чем она обычно у него выражается и как далеко заходит? Вы же, надеюсь, понимаете, что я не ради бытового любопытства этим интересуюсь? Я просто понимать хочу, с кем мне на бандита с ножиком идти придётся? Если такое счастье, не приведи господи, случится…

Сначала Пана возмущенно на меня зыркнула и даже вскинула подбородок, готовясь аргументированно возразить чем-то обидным. Но после упоминания о вооруженном злодее, скандалить передумала. И мало-помалу начала выдавать инфу на своего молодого пособника. Вернее, на ассистента по внедрению марксистко-ленинского учения в умы студенческой молодёжи.

— Моя кафедра, Серёжа, она самая большая и я позволю себе заявить, самая значимая на нашем факультете! — с плохо скрываемой гордостью, начала свои пояснения Левенштейн, — Двадцать восемь преподавателей и ассистентов в общей сложности.

— Конечно, есть при нашем деканате и другие. Кафедра «Новой и новейшей истории», например. А так же «Средних веков» и даже «Истории СССР». Но всё же моя, она объективно считается наиболее приоритетной!

Сделав акцент на последнем утверждении, тётка глубокомысленно умолкла. Очевидно, для того, чтобы я должным образом проникся и понял, насколько важна научная дисциплина, которую она впихивает в неокрепшие умом головы студеусов. Методично, добросовестно и не жалея сил. Ни своих, ни подрастающего поколения.

Не имея ни малейшего умысла разочаровывать доктора большевистских наук, я изобразил на своём лице почтительное благоговение. Не рассказывать же бедной женщине, как в не таком уже далёком августе 1991 года прогнившую насквозь КПСС разгонят ссаными тряпками. И, что сделает это ни кто иной, как бывший главный коммунист Свердловской области, а затем и Москвы, запойный алкаш Ельцин. Что ни один идейный большевик, а уж, тем более, никто из простых граждан, по этому поводу не заплачет, не возмутится и уж, тем более, не выйдет на улицы. Не говоря уже о какой-то всамоделишней борьбе народных масс за правое дело Ленина-Маркса. А ведь, к слову сказать, к моменту упразднения КПСС, в ней состояло то ли пятнадцать, то ли семнадцать миллионов её адептов! А по армейским меркам, это более ста полнокровных пехотных дивизий! Причем, по штатным нормам военного времени! В том числе и мне довелось в ней почленствовать.

Нет, не нужно всего этого знать моей тётке. Пусть она как можно дольше проживёт в этом благом неведении. Не нужно моей Пане никаких преждевременных инсультов и инфарктов!

— Я для того тебе это всё говорю, Серёжа, чтобы ты понимал, какое доверие было оказано этому Игумнову! — Пана горестно поджала губы, — Прежде, до него под мою руку попадали только те товарищи, которые в течение года уже безупречно зарекомендовали себя на других кафедрах! — она снова взяла многозначительную паузу и уставилась на меня печальными иудейскими глазами правоверной большевички.

— Да понял я вас, тётя, понял! — нетерпеливо прервал я трагичное мхатовское молчание пустившейся в патетику родственницы, — Понял я, что подлец он редкостный, этот ваш Антон и, что мерзавец первостатейный. И, что наглая кобелирующая личность этот Игумнов, я тоже вкурил! Да-да, вы правы, персонаж он, так сказать, сомнительный и высокого доверия партийного руководства не оправдавший! Я даже не стану с вами спорить, что самое ему место в аду! В преисподней! И не в обычной геене огненной, а, чтобы всенепременнейше в уголовном розыске Октябрьского РОВД… — горячо поддержал я профессоршу, расстроившуюся несовершенством морали своего бывшего и не в меру блудливого ассистента.

— Как есть, согласен я с вами во всём и полностью, Пана Борисовна! — повторился я в уважительном прогибе перед тёткой, — Но вы мне всё-таки по существу поясните, на чем он попался? В чем его главный смертельный грех выразился? Конкретно? За что его с работы выперли так безжалостно? Он, что, партийную кассу со взносами стырил? Или на интимную близость с кем-то из ветеранок коллективизации и НЭПа посягнул?

Тётка вроде бы отмерла, но появившийся на её щеках нервический румянец, мне категорически не понравился. Её взор, обращенный на меня, снова заледенел и стал классово чуждым.

— Ты всё шутишь, Серёжа⁈ — без одобрения отреагировала на мою провокационную реплику Левенштейн, — Ну, причем тут коллективизация и, тем более, причем тут НЭП⁈ Я с тобой серьёзно, а ты…

Рассматривая меня без прежней родственной приязни, Пана расстроено покачала головой.

— Он секретаршу нашего декана за грудь схватил! Схватил с самым, что ни на есть, недвусмысленным вожделением и абсолютно бесстыдно! В присутствии руководства деканата и всего преподавательского коллектива! Прямо на заседании кафедры.

Не на шутку разошедшаяся тётка походила в данный момент на кипящий самовар.

— Хотя погоди, Сергей, а, может быть, ты тоже считаешь, такое поведение нормальным⁈ — профессор Левенштейн подозрительно сощурила горящие недоброй чернотой глаза.

Нет, так я не считал. Сказать по совести, я ожидал не этого. Чего угодно ожидал, но никак не этого. Например, я бы ничуть не удивился по поводу какого-то не шибко разнузданного, но умеренного и ни в коем случае, не массового разврата. Безобидного эпизода, каковые нередко случаются после какого-нибудь очередного субботника. Или во время обычного кафедрального корпоратива. К примеру, на Новый год или на Восьмое марта. А что? Дело-то житейское. Кто без греха и с кем такого не случалось? Вполне допускаю, что два разнополых и обязательно политически грамотных преподавателя-коммуниста предварительно употребили горячительного. Вместе с коллективом и чисто символически. После революционного праздника или иного общественно-полезного мероприятия в виде демонстрации трудящихся. Или после всё того же ленинского субботника. А затем, как это зачастую бывает у высокодуховных людей из интеллигентной педагогической среды, они, допустим, уединились где-нибудь в укромном уголке. Но в самый разгар интимно-ленинских чтений были там внезапно застигнуты. С томиком Ильича в руках, но без штанов. Как говорится, прихвачены на горячем… Кем-нибудь из возрастных импотентов с большим партийным стажем и соответствующей должностью. И обязательно из числа тех озлобленных на жизнь парт-евнухов, которым в силу их почтенного возраста или хвори, плотские утехи уже недоступны. И потому они теперь усиленно блюдут нравственные устои молодых коллег. Да-да, всё верно, в СССР секса как не было, так нет его и сейчас. Но почему-то при этом всё прогрессивно мыслящее население страны, непрерывно и остервенело трахается. Напевая при этом «Интернационал» и шагая семимильными шагами к торжеству коммунизма. Весь этот неразрывный блок коммунистов и беспартийных. И, само собой разумеется, что не по зову блуда они предаются грешной любви, а исключительно заради жизни на Земле. Перекрёстно и неустанно опыляя друг друга на радость отечественной демографии. Все граждане страны Советов, в том числе и приснопамятные парторги, это прекрасно знают. Они, которые сами партаппаратчики, по мере сил так же участвуют в данном увлекательном процессе. И потому к сложившимся реалиям относятся с глубочайшим философским пониманием. Но только ровно до той поры, пока тайное интимное не становится явным общественным. Вот уже тогда, когда чья-то не оформленная в ЗАГСе плотская радость вылезла наружу, пощады от них не жди! Вот тогда эти товарищи уже без всякой жалости любого заклеймят несмываемым позором. И проявив партийную принципиальность, навсегда изломают жизнь.