— Обычно Григорян устраивался где-нибудь с краю, а тут он почему-то сел за один стол с Антоном, — глядя в сторону от меня, бесцветным голосом вещала покрасневшая тётка.
— Сначала всё шло, как обычно, но где-то через полчаса на кафедру зашла секретарь Эдуарда Саркисовича, чтобы тот поставил свою визу на какой-то срочный документ для ректората. И когда она наклонилась над столом, раскладывая перед деканом документы, у неё из декольте вывалилась грудь! Ты представляешь?!! А этот наглец Игумнов взял её в руку и аккуратно заправил обратно! — тётка вытаращила на меня глаза, в которых бушевала гремучая смесь из возмущения и удивлённой растерянности.
— Вместо того, чтобы деликатно отвернуться, он прямо вот так, своей рукой взял грудь и засунул её на прежнее место! И сделал это таким образом, как будто всё так и должно было быть! Словно это не грудь приличной и абсолютно посторонней для него советской женщины! Можно подумать, все мы в тот момент находились не на заседании кафедры «Истории КПСС», а где-то на пляже для буржуазных извращенцев или в семейной бане!
Меня и раньше забавляли старомодные, я бы даже сказал, пуританские нравы Левенштейн. Но сейчас, погрузившаяся не в самые приятные для себя воспоминания тётка, расстроилась по-настоящему.
Я невольно представил себе описанную картину. И уже окончательно успокоился. Потому что понял, что ожидать какой-либо угрозы или подлой каверзы со стороны новоиспеченного старшего опера не имеет никакого смысла. Слишком уж непосредственным и искренним человек человеком он оказался. Да, искренним и, не побоюсь этого слова, сострадательным. И категорически не приемлющим беспорядка в обмундировании. Особенно, когда дело касается молодых и привлекательных женщин…
