Я – борец! 2 Назад в СССР (СИ) - Гудвин Макс

— Вот бы достать, почитать где-нибудь… — протянула Аня.

— Лет через пять экранизируют и «Собачье сердце», и многое другое, и свободно сможешь читать. — пожал я плечами, вероятно кое-что сейчас достать просто нельзя.

— А какая, как ты считаешь, главная мысль в «Собачьем сердце»? — спросила она, заставив меня задуматься.

— Хороший пёс не всегда хороший человек, и наоборот, — улыбнулся я.

— Пёс — это аллегория? — спросила она, улыбаясь.

— Пёс — это стадия. Эксперимент Преображенского — это социальный лифт, с которым Шариков морально не справился, опять же по мнению доктора.

— А по-твоему мнению?

— По-моему мнению… Вот у меня есть два примера, когда я людям работу дал, а они на краже курицы попались. Да ещё и меня пытались сдать моему тренеру, что я якобы тоже её воровал.

— Якобы, — рассмеялась Аня.

— Так вот, эти двое — прекрасные таскатели холодильников, но отвратительные воры и упаковщики. Хотя предпринимательская жилка у них есть. Инстинктов самосохранения нет… Не дай бог, лютые времена настанут — погибнут ни за что. А вот к примеру если их превратить в котов, вот с кошачьими функциями они справятся. Как кстати Рыжику у твоей мамы?

— Рыжик как в масле катается, на мышей охотится хоть и маленький совсем. А мы что будем делать в лютые времена? — спросила у меня Аня, ложась затылком на мои колени и смотря на меня снизу вверх.

— Жить-поживать да добра наживать, — улыбнулся я. — Ну что, пойдём спать? Эти двое, то наверное уже спят у вас в комнате, — спросил я имея ввиду Женю и Гену.

— Я, наверное, наверх пойду. И если реально спят, то просто лягу к себе. А если нет вернусь. — произнесла Аня.

— Ты же можешь у меня спать? Комната больная кровати две. — предложил её я.

— Да, Генкина кровать неудобная совсем. — отмахнулась она.

— Можем поменяться кроватями, — снова предложил я.

— Твоя тоже неудобная без тебя, — ответила она и, встав, взяла со стола журнал «Москва». На прощание поцеловав меня, удалилась.

Я предлагал ей всё это машинально. Конечно же, спать одному удобней, чем вдвоем, тем более наша романтика и так шаткая снова откатилась до платонической любви. Я честно раньше думал, что «платоническая» — от слова «плоть», и только сегодня до меня допёрло, что скорее всего от имени «Платон». Раз такой звоночек, то нужно в библиотеку хоть записаться, почитать про этого грека. Я же теперь тоже греко-римлянин, даже значок есть: маленький, кругленький, с двумя борющимися латунными атлетами в центре венка, над которыми горит красная звезда, с соответствующей надписью ниже золотом на зелёном: «3 юношеский разряд».

Повесив гитару на гвоздь, я снял с себя одежду и пошёл выключить свет. Ещё некоторое время постоял у двери решая: оставить открытой или закрыть? Гадая, что лучше — просыпаться от входа Генки под утро или от стука Гены в дверь?

И победила лень: не став закрывать дверь на замок, я вернулся на кровать. Забираясь под одеяло и полежав, понял, что и окно надо тоже прикрыть, чтобы была небольшая тяга, но не сквозняк. Не хватало ещё и правда уйти на больничный.

Сон постучался в двери моего разума без ритуалов, просто выключая меня из этого мира, перенося к себе. Снилось что-то тревожное, может, потому я открыл глаза, когда ветер с улицы со скрипом распахнул моё окно. Точно, появилась тяга с коридора. Значит, Генка решил вернуться в свою постель раньше утра, но где его фирменные громыхания?

И тут моё сознание ошпарило словно кипятком: тот, кто открыл дверь, крался. Но зачем⁈

Тень рванула ко мне от входа, а я развернулся на спине, поворачиваясь ногами к нему. Во мраке комнаты я безошибочно узнал силуэт в гипсовой шине на шее. Вскакивать времени не было, и я просто отбросил одеяло от себя, позволяя афганцу завалиться на меня, обхватывая его корпус ногами. Что для обычного человека — верная гибель, для меня, как носителя знаний о партерной борьбе из бразильского джиу-джитсу (BJJ), — очень удачная позиция.

Моё ухо что-то царапнуло — что-то, что я в темноте не разглядел: длинное, тонкое, чёрное. На лице Петра я увидел лишь злость, подчёркнутую сжатым оскалом зубов. Тварь пришла убивать, как уже ходила и не раз. Его руки не тряслись, возможно, всему виной запах спирта, пахнувший мне в лицо. Его руки и шея остались у меня в захвате между ног — позиция защиты, гард по-английски, — а мои руки «искали» его шею и руку, ту, что отчаянно пыталась нанести второй укол тем, что я не успел опознать. Окрашенная и заточенная спица от мотоцикла? Тонкий прут арматуры? Стальная проволока?

Холодный металл снова коснулся моего уха, а вторая рука Петра вдруг пошла помогать первой, словно норовя хлопнуть по навершию странного оружия. Но ждать удара я не стал: а, подкрутившись под соперника снизу, перекинул свою ногу ему через голову, получив атаку на вооружённую руку.

В предрассветной темноте я наконец-то опознал предмет: это был шомпол от АК. Я о таком только слышал в своей прошлой жизни, как «духи», забравшиеся в казарму, приставляли шомполы к ушным раковинам бойцов и резким ударом по «головке» загоняли металл через ухо в мозг, вызывая быструю и, главное, тихую смерть.

«Лови армбар, сука! Рычаг локтя!» — по-нашему!

Я резко дёрнул руку с ненавистью, наверное, сравнимой с Сидоровской, и локоть Петра хрустнул, выгнувшись в обратном направлении. Кувыркнувшись с кровати спиной, я встал на ноги, видя перед собой рычащего бывшего солдата. Он не орал, настолько была высока его воля, и моя правая нога прилепила его голову к общажной стенке.

Нокаут, наверное. И я сделал несколько шагов в сторону, чтобы включить свет. Он лежал на моей кровати с шомполом в выломанной руке и с огромной вмятиной в районе виска. Глаза его были открыты и смотрели в сторону стола, а изо рта текла пена. Мало того, его песочные штаны окрасила тёмным вытекаемая жидкость.

— Блядь, — выдохнул я, подходя ближе, взяв руку Пётра и проверяя пульс. И снова выдохнул это, получив результат своей проверки: — Блядь. Херли ты забыл в общаге, урод, дебил, тварь⁈ Блядь!

Я сел на стол, смотря на труп. Так, у него оружие, у меня пораненное ухо, я вывернул ему руку — это самооборона. А вот финальный удар… это явно тянет на её превышение. Что же делать?

— Блядь.

Звонить Игорю? Поздно, дозвонюсь до дежурки? Они, конечно же, приедут, поднимут всю общагу на уши, а там даже если дело замнут и квалифицируют как самооборону — снова обложки в газетах, снова официоз, чего тот же Игорь попросил меня не делать.

— Как ты попал в общагу, дебил! — прорычал я на труп.

И тут в комнату вошёл Армен — ну как вошёл, вбежал:

— Саш, с тобой всё?.. — спросил он и не успел договорить, как я втащил его в комнату.

— Это… — начал было он.

— Ты его впустил? — спросил я.

— Они с Вовой зашли, сказали, ненадолго, — пролепетал Армен, смотря на тело. — Он что, умер?

— Похоже на то, — проговорил я.

И тогда Армен подошёл к телу и пощупал его у шеи, и, обернувшись, чуть ли не вскрикнул:

— Пульс! Слабый, он жив! А что это у него? — проговорил Армен, заметив шомпол.

— Так, смотри: я вниз через твоё окно. Ты будь тут и никого не впускай в дверь! Даже если это Гена или Аня — прямо не пускай! Вон, возьми нож…

— Э, Саш, не возьму нож! — запротестовал Армен.

— Воткнёшь его в косяк, если дверь будут открывать насильно, чтоб как засов сработало. Понял?

— Понял! А как ты его? Он же, этого⁈ — что-то нечленораздельное пытался у меня спросить Армен.

— Потом. Жди меня, я скоро. — бросил ему я.

Я хотел было сразу рвануть вниз, но всё-таки решил убедиться и прикоснулся к шее Петра. Пульс и правда прощупывался. Саша, Саша, пальцы и правда теряют чувствительность от борьбы и гитары. Впрыгнув в спортивный костюм и добежав до комнаты Армена, я зашёл внутрь и, скинув верёвочную лестницу, спустился вниз. А оттуда бегом долетел до автомата и, закинув две копейки, набрал номер конторы Игоря. Ну а теперь, похоже, и моей тоже.