Вернувшись в общагу с сумкой полной еды которую я купил на эту самую мокрую пятёру я обнаружил что в комнате никого нет, и выложив еду на стол, я разделся и лёг спать. Поесть нужно было и можно было, но это надо готовить, а сон, сон важнее для меня чем еда.
Я проснулся от звонка будильника, оказалось что я проспал до пяти и встав я заметил что на моём столе стоит сковородка с яичницей и несколько пустых тарелок, а в комнате Гена и девушки Аня и Женя.
— О спящая красавица очнулся. — проговорил Гена, — вставай всё вкусное проспишь!
— Саш, Гена на твою яичницу покушался, но я ему не дала! — произнесла Аня.
— Спасибо всем, — прохрипел я и подтянул корпус к столу.
За которым помимо яичницы было и налитое купленное мной какао и стоял чайник на столе видимо приготовили в нём.
Шутку про, то что спасибо Ань что не дала Гене я предпочёл умолчать, долбанный гормональный фон и усталость, может такими шагами мня со всеми рассорить.
— Ну что как потренировал того о ком нельзя говорить? — спросил меня Гена.
— Да можно говорить, Ген, это я пошутил, я себя любимого в шесть утра тренирую. — произнёс я кладя кусок яичницы в рот.
— Тьфу ты, чтоб я тебе еще верил, и шутки у тебя не смешные. — отмахнулся Генка. — А деньги откуда?
— С родителями диалог наладил. — жуя произнёс я.
В дверь постучали, и Гена ответил:
— Открыто!
Светлана пришла к нам в комнату (на моей памяти впервые) после того, как я выпросил у неё трансформатор.
— Привет, ребят, — произнесла она. — Саш, спасибо тебе за то, что нашёл правильные слова. И Егор с Олегом теперь мне с радостью помогают, мы столько дел уже переделали.
— Не за что! — проговорил я, жуя.
— Но мне всё-таки не кажется это правильным. Да, парни оступились, да, ты их куратор от комсомола, но мы не можем эксплуатировать их как рабов, — продолжила она.
— Так никто не эксплуатирует, они сами хотят себя проявить! — пояснил я. — Не парься, они проштрафились перед всеми и вот хотят реабилитироваться. Отказывая им в работе, ты лишаешь их такого шанса. Нагружая их работой, ты даёшь им возможность показать всем, что они на правильном пути.
— Они мне помогают и всей общаге, по сути, но глаза у них грустные совсем и хромают почему-то. — продолжила она.
— Их вчера из комсомола турнули, видимо, осознали, чего лишились, — вставил свои две копейки Гена.
— Ну, хорошо, если так, — грустно произнесла Света.
И я понял, что она тоже недосыпает: цех, общественная работа занимает всё её время.
— А хромают они потому, что стиральную машину тяжело нести даже вдвоём. Она же не столько тяжёлая, сколько неудобная, — выдал я.
— Пойдёшь в цех, кстати? Уже надо потихонечку собираться, — спросила Света.
— Свет, ты дай человеку поесть. Успеет он в ваш цех, — вступилась Анна.
О, а вот и ревность. Думал, не дождусь от моей подруги по пешим прогулкам.
— Ладно, до встречи в цехе, — кивнула студорг и вышла, помахав всем рукой.
— Саш, я не хочу, чтобы ты с ней ходил, даже если вам по пути, — предъявила мне Аня.
— Ходи только с одной девушкой! — погрозил мне Гена пальцем.
— Так, ну-ка пойдём поговорим! — вскочила Женя и, дёрнув за руку Генку, утащила его из комнаты.
— Дурак! — надула щёки Аня, смотря на исчезновение Гены и Жени.
Надо сказать, что подкол от Гены к Ане мне лично зашёл, но Женя правильно сделала, что его утащила, а то снова поругаются из-за нас, по сути.
— То есть ты не хочешь, чтобы я с ней ходил? — спросил я.
— Не хочу, — подтвердила Аня.
— Слушай, ты классно готовишь. Я буду рад, если это будет чаще. С меня, если что, продукты. Мы же, по сути, живём с тобой как две семьи: я да ты, Генка и Женька, — произнёс я, впитывая куском серого хлеба жижу, оставшуюся от яиц с томатами.
— Хорошо, мне не шибко сложно. Тем более Женя помогает, когда Гены нет.
— А знаешь что? Я, наверное, уволюсь с цеха, чтобы тебе было спокойнее. Я же там один парень. Да и надо сказать, что намотка стала труднее из-за тренировок — пальцы менее чувствительные, — произнёс я.
— Ты для этого гитару взял у Стёпы, чтобы мелкую моторику развивать?
— Творчество, Ань, оно облагораживает, — улыбнулся я.
Встав и взяв тарелки со стола, собрав их в кучу, собрался нести на мойку.
— Ты куда? — спросила Аня.
— Помою и пойду в цех увольняться.
— Отдай, я сама помою. Ещё бы мой мужчина в трусах по коридору не ходил с тарелками посуды, чтобы все сказали, что Аня о нём не заботится.
— О, точно, я же в трусах, — улыбнулся я.
Всё-таки дневной сон и ночной сон — это разные сны. Надо будет завести повязку для глаз, а пока буду класть на лицо свёрнутое в рулон полотенце. Аня вышла, забрав с собой посуду. А я, собравшись, побрёл в цех увольняться.
И каково же было моё удивление, когда я пришёл и, первым делом подойдя к Виктории Андреевне, сообщив ей новость, что увольняюсь, она сказала, что всё понимает, что здоровье дороже. Однако же, пройдясь по цеху, чтобы попрощаться с коллективом, я увидел, что на моём месте уже работает молоденькая девочка моего или Аниного возраста. Сразу же вспомнились слова воронежских «чекистов» о том, что нужно позвонить, чтобы парня взяли хоть на четверть, хоть на одну восьмую ставки. А когда поступил сигнал от «наших» вороновских, Вика Андреевна с удовольствием поставила на моё место трудолюбивую девочку, у которой не будут трястись кисти от борьбы.
Что ж, этап с цехом завершён. Теперь надо просто очень хорошо тренировать, да и личные тренировки с крепкими ребятами пойдут мне только на пользу…
Глава 24
Ну ешкин кот…
Этот вечер мы провели полноценно вместе с Аней в моей комнате: я нелепо играл на гитаре с заглушенными носком струнами изучая перебор, Аня читала. В какой-то момент я, не в силах больше терпеть дискомфорт в пальцах, оставил игру, и в этот самый момент Аня вздохнула.
Подняв глаза, я прочитал синюю надпись — название, на бежевой обложке: «Москва» 1/1967.
— Что читаешь, о чём вздыхаешь? — спросил я.
— Булгакова, — выдохнула она.
— Что из Булгакова? — спросил я.
— «Мастера и Маргариту», — выдавила она, поднимая на меня взгляд, словно я только что родился.
— «Москва» 1/1967? — снова спросил я.
— Это журнал, тут он напечатан. Говорят, что полная версия шире и острее, — заговорщицки произнесла она.
— Да вроде нет там ничего острого. Я понимаю, если бы «Белая гвардия» или «Собачье сердце», — произнёс я.
— Ты читал «Собачье сердце»? — спросила она удивлённо.
— А что тут такого? — спросил в ответ я, понимая, что говорим про какую-то тонкую красную линию, рядом с которой нужно быть совсем осторожным.
— Я эти-то, отцензурированные, взяла, отстояв очередь в три месяца. А ты говоришь, читал «Собачье сердце». — удивилась она.
— Давно, правда, — отмахнулся я, откладывая гитару на кровать.
— Расскажи, о чём в Собачьем сердце? — она тоже отложила свой журнал и пересела ко мне на кровать.
— Так, ну с чего бы начать… Жил-был во времена революции хирург, профессор Преображенский, явный либерал, за всё хорошее против всего плохого. И вот он в качестве эксперимента пересаживает бродячему псу Шарику гипофиз от умершего не своей смертью не самого хорошего члена общества того времени, вора и прохиндея по сюжету. А пёс постепенно превращается в человека, которого после называют Шариковым. И этот самый Шариков является носителем самых отвратительных качеств простого человека глазами Булгакова: пьёт и пишет доносы. В конце концов доктор совершает обратную операцию, и Шариков превращается обратно. Книга про скользкую мораль, обличающая сложные моменты того времени истории.
