Родная гавань (СИ) - Старый Денис

— Продолжай операцию! А я с тебя позже возьму клятву на крови, на верность и сохранение тайны! — вроде бы произнёс я шутливые слова, да и хотел пошутить, но вышло как-то серьёзно и даже с угрозой.

Мы оперировали до сумерек. Восемь часов к ряду я простоял за операционным столом. С учётом ночного бдения, штурма Перекопа… да не буду я даже думать об усталости. А то словно бы жалуюсь постоянно. Чего жаловаться, если и крепость взята, и я подарил бойцам шанс жить дальше, извлек пули, где они застряли, хорошенько прочистил их каналы, подшив где можно было.

— Жить будет? — как только я вышел из большого шатра, где была развёрнута операционная, с вопросом навалился на меня Алкалин.

— Если Бог даст, жить будет непременно. Я всё сделал, чтобы Богу было проще принять решение подарить ли новую жизнь твоему брату! — сказал я, даже не подумав о том, что, может быть, такими словами в какой-то мере даже богохульствую или противоречу религиозным мировоззрениям старшины башкира.

Выбирать тон или подбирать нужные фразы и выражения в данный момент я даже не собирался.

Башкиры на операционный стол стали пребывать чуть позже, уже даже после того как мы с Шульцем провели по четыре операции. Я знал, что далеко не всех своих тяжело раненых башкиры отправили в лазарет. Не верили они в то, что хирургическим образом можно спасти человека, когда тому разворотило живот. Да и я, наверняка, не взялся бы за такую операцию.

— Чтобы знал ты, друг мой, отныне я тебя братом считать буду, — башкирский старшина приобнял меня, чуть согнувшись, словно заговорщик, отвёл чуть в сторону и что-то сказал на своём родном языке.

Алкалин осознал, что я ничего не понял, и нехотя, но позвал переводчика.

— Мои войны взяли турецкую казну. Я признаю тебя старшим, потому половина от всего того — твоё! — переводчик не менее торжественно и картинно говорил, чем сам Алкалин.

Театралы, мля!

Мне сложно было скрыть своего раздражения и даже негодования. Я понимал, что подобные эмоции бурлят во мне больше из-за усталости и, как следствие преодоления сильнейших стрессовых ситуаций. Так что только повздыхал.

— Ты чем-то недоволен, батыр Искандер? — старшина, не будь дураком, заметил противоречивые мои эмоции.

— Нет, я всем доволен и благодарен тебе, мой брат, — после этого признания улыбка башкирского старшины чуть было не разорвала ему рот. — Устал я. Не так легко лечить раненых, вырывать их из лап шайтана.

И переводчик, и старшина многозначительно покивали, даже с каким-то выражением сочувствия.

Моё недовольство, прежде всего, было вызвано тем, что я понял, откуда у башкир такие большие потери. Ведь только до операционного стола дошли три десятка степных воинов. А я-то знал, что большинство раненых, особенно тяжёлых, просто не додумались везти сюда на лечение.

Это степняки так гонялись за золотишком или серебром, которое в крепости, несомненно, было. А после я ещё узнал, что как только в крепость начали входить подразделения русской армии, Алкалин перенаправил все усилия своих бойцов на поиск, чем поживиться. Отобрать золото и серебро оказалось более кровопролитным делом, чем даже сражение на улочках крепости.

— Ты уже посчитал, сколько было взято? — всё же проявил я интерес.

Не стоит скрывать, в том числе и себя обманывать, пытаясь убедить, что я не такой, что за деньгами не гонюсь. Нет, гонюсь я за деньгами. Даже своему батальону наказал найти как можно больше нужных материальных благ в крепости.

— Твои будут две тысячи монет золотом! — сказал Алкалин.

Глаза переводчика расширились, и он не сразу назвал мне цифру.

Хотя я немного уже начал понимать башкирский язык, особенно когда дело касалось не мудрёных фраз, а числительные использовались в русскоязычной традиции.

Сильно. Очень сильно. И только эта информация позволила выкинуть из моей головы лишние мысли про какие-то неудачи. Я всегда знал, что война — для многих прибыльное дело. Это ужасное явление человеческой жизни, но прибыльное.

Помню, когда в сорок пятом до меня дошли выплаты по трём подбитым мною танкам и за сбитый немецкий самолёт… Я чувствовал себя богатейшим человеком Советского Союза. Учитывая всё то, во что это вылилось, пришлось даже ощутить какой-то стыд. Я богатый, а в стране много бедных.

Так что Великая Отечественная война также была для немалого количества людей весьма прибыльным делом. Я привёл пример только лишь одного из легальных способов заработка на войне, а сколько было иных вариантов?..

Алкалин отправился к своим воинам, часть которых всё ещё была в крепости или её окрестностях и гонялась за татарами… или, скорее, даже за их лошадьми. А вот другие пребывали недалеко от лазарета. Старшина решил приказать всем своим раненым воинам обратиться за медицинской помощью ко мне…

Нет. С меня уже хватит. Дальше пусть отрабатывает уже один Ганс. В критический момент я ему помог. Но каждая профессия потому и выделяется, и даётся человеку, чтобы он занимался своими делами. Порядок и чёткая организация возможны только в том случае, когда каждый занимается своим делом профессионально или около того.

Я сидел на табурете возле входа в лазарет. Для полноты картины, наверное, не хватало дымящейся папиросы. Немытый, в кровавом фартуке, и пустыми глазами смотрел вдаль, ничего не замечая вокруг. Вот так смотришь, но не видишь. Признак того, что не мешало бы поспать.

— Господин секунд-майор, — услышал я справа знакомый голос.

Резко, на вбитых рефлексах, я вскочил и принял стойку бравого лейб-гвардии офицера.

— Да сидите вы, Александр Лукич. А если и мне предложат такой стул, присяду рядом с вами, — сказал генерал-майор Юрий Фёдорович Лесли.

Караульный, стоящий у входа в операционную, моментально скрылся в палатке и через мгновение вынес оттуда ещё один табурет. Что ж, видимо, нам, действительно, есть о чём поговорить с генерал-майором. И уже тот факт, что генерал меня не вызвал к себе, а сам пришёл — еще так, более чем по-свойски, — присел на табурет рядом, должно сулить правильный, мужской, без надрывов разговор. Такой формат общения я предпочитаю всем иным.

Глава 3

У многих из нас есть чокнутые родственники. А многие из нас в глазах родственников — сами чокнутые.

Джим Керри

Между Перекопом и Гизляром

20 мая 1735 года

Человек, сидящий напротив меня, был удивительным образом похож на мою мать. Конечно, скорее, нужно было бы сказать, что это она похожа на своего отца. И вот такая странность: мама была величайшей из красавиц, которых мне довелось встретить в этом мире, и не уступала первым медийным красоткам, которых я видел в интернете или по телевизору в прошлой жизни. А, учитывая исключительную натуральность во внешности… Она лучшая!

А вот дед — тот человек, который вроде бы и является биологическим отцом моей матери, имея очень схожие с ней черты лица, выглядел грубо. Имел даже отталкивающую внешность. Может, всему виной чудовищный шрам на левой щеке? Те же губы, похожие, чуть раскосые глаза, тот же нос… А, нет, нос был чуть изогнут, скорее всего когда-то поломан и не нашлось костоправа, чтобы исправить погрешность.

Солнце палило нещадно, хотя это так думается. Наверняка настоящая жара еще впереди. Но я больше по своими ощущениям человек северный, жару не люблю. И понимаю, что вот теперь переходы по степи, особенно, если бы ее подожгли, принесли куда как больше потерь, а не эти, менее тысячи. Хотя и такое количество солдат и офицеров, которые умерли не на поле боя — много. Но не так критично, как в иной реальности.

Мы сидели под навесом из плотной ткани. Тень несколько нивелировала потуги палящего солнца создать максимум дискомфорт, которого и без того хватало. Разговор не был из легких и постоянно витала какая-то недосказанность, жеманность.

Мы сидели и смотрели друг на друга, изучали. Наверняка, как и я, человек напротив несколько растерялся и не знал, как начать уже серьезный разговор. Если даже приветствие не задалось.