Экс на миллион (СИ) - "Greko"

Перевел взгляд на грудь солдата, украшенную крестами и медалями. Тут же вспомнил про своих «Егориев», за которые кровью заплатил немалой. Среди наград солдата заметил медаль «За покорение Кавказа». Дыхание сперло. Тело само собой вытянулось в струнку. Рука метнулась к кубанке, чтобы отдать честь. Здравствуй, боевой товарищ!

Старик не удивился. Благородно прикрыл слезящиеся глаза.

— Вась, Вась, знаешь, что за странная сумка у деда на спине?

— Немного уважения, засранцы! Перед вами не дед, а геройский дядька! И не сумка, а лядунка. В ней патроны полагалось носить. Служивый! Не в обиду! Примешь от старого солдата червонец вербу отметить? Выпить за славу русского оружия?

Солдат в нарушение устава решился на быстрый разговор.

— До старого тебе еще далеко, господин хороший. Из гренадеров? Рост подходящий и выправка сразу видна. Куда мне червонец, рубля хватит.

— Не спорь!

Я сунул деду в руку золотую монету и скорым шагом пошел в направлении Зимнего дворца.

— Босс, почему у тебя глаза на мокром месте? — удивились парни, обогнав меня и заглянув в лицо.

— Ветром слезу вышибло.

— А почему ты часового дядькой назвал?

— Потому, неучи, что раньше в армии так называли старослужащих солдат, которые брали под опеку молодняк. Был и у меня такой…

Я осекся, сообразив, что махнул лишку. Чуть не прокололся. Вот смех-то. Когда на Кавказе с Лермонтовым бегал, боялся проболтаться про будущее. А ныне про прошлое лучше помалкивать. Вот такая, блин, диалектика.

По набережной добрались до Марсового поля. Над ним, немощёным, стоял пыльный дым коромыслом. Войска репетировали первомайский парад.[2] Перешли Троицкий мост и двинулись в сторону Народного дома. Нам предстояло миновать Александровский парк.

Народный дом, нарядный дворец с большим куполом, открытый совсем недавно, был задуман как место для привития трудящемуся классу трезвого образа жизни, отвращения его от кабаков, циничной простоты нравов и пьяного буйства. Через просвещение и развлечение, а не с помощью запретов. Музей алкоголизма с библиотекой, лекции, струнный оркестр, кружки, театральные представления, дешевая, но эффектная антреприза, качели. Ожидалось открытие в этом году детской железной дороги. Мегапопулярная локация, народу собиралась тьма.

Великолепная гуманистическая идея! Власти прониклись, получили все бонусы от паблисити — хвалебные статьи в русской и зарубежной прессе, попозировали фотографам на открытии и… предоставили событиям течь своим чередом. И как часто бывало на Руси, только дело касалось водки — и хорошая изначально идея превращалась в свою противоположность. Нет, Народный дом всегда был полон, все его структуры работали на полную катушку, но вот окрестности… Тот самый Александровский парк. Он мгновенно привлек к себе внимание всей шпаны с рабочих окраин. И не просто дурных от молодой крови недорослей, но молодежных банд хулиганов, уже давно терроризирующих многие районы.

То, что мы крепко вляпались в неприятности, я понял почти сразу, как только мы немного углубились в аллеи общественного парка. Везде, куда ни глянь, шлялись пьяные компашки приблатненных в сапогах гармошкой. Эти модники барачного типа собирали свои сапоги в пять-шесть складок и в каждую изнутри подшивали веревочное кольцо. Еще и под стельку закладывали кусок бересты, чтобы выходили сапоги «со скрипом». Да ладно обувка — под лихо заломленными на затылок фуражками-московками напрочь отсутствовали тормоза. Хулиганы из Рощино, Голодая, от Нарвских ворот, с Садовой, где за Сенной царила полная свобода, с Лиговки и Холмуши, с Васильевского острова и, конечно, с Петроградской стороны — откуда только они не сбегались, чтобы безнаказанно бить, грабить, приставать или надругаться над своими жертвами в Александровском парке. Нападали на всех — на девушек, спешивших на танцы или в синематограф, на случайных прохожих, особенно, на тех, кто выглядел «пожирнее».

Пришла беда, откуда ждали! Все Джо виноват. Просил же его: держи рот на замке! А он? Как в сад зашли и столкнулись со спешащими к Народному дому группками нарядных девиц с кокетливыми лентами в волосах, этот Казанова из Зарядья принялся сверкать свой золотозубой улыбкой. Ну и нарвались.

— Эй, купчик, поделись богатством!

Из кустов вдоль пешеходной дорожки выбралась пятерка классических гопников. Глумливые улыбочки, папироска, свисающая с губы, в руках свинчатки и гирьки на цепочках. Эти молокососы на мелочовку не разменивались, даже не выдали традиционную формулу, типа «эй, брюки в клеточку, дай сигареточку». Без всякого словесного зачина сразу перешли к гоп-стопу.

Я выдвинулся в их сторону, задвигая за спину своих парней. Как вышло с толпой черносотенцев в Москве, сейчас не получится. Ни браунинга, ни ножа, ни пудовых гирь. И контингент не тот. Таких яростной атакой в бегство не обратить. Стая! В стае они сильны, словно черпают друг у друга силушку дурную, интеллектом брошенную.

— А ну сдристнули в туман, и я сделаю вид, что никого не видел!

Я попытался. Видит Бог, попытался решить дело без крови.

— К тебе, боров, вопросов нет. Иди, куда шел. Нам вот с тем купчиком за твоей спиной потолковать надоть! — нагло ощерился мне в лицо, наверное, вожак. Рослый парнишка в расстёгнутой косоворотке и темной поддевке с обрезанными полами.

— Так вам этого⁈ — я сделал вид, что пошел на уступки, развернулся к своим и тихо прошептал. — Бить на поражение, но не убивать. Руки-ноги ломайте без стеснения, — снова поворотил лицом к хулиганам. — Да забирайте!

Я подшагнул к вожаку с протянутой рукой, словно собирался скрепить рукопожатием сдачу «кабанчика» Осю на бойню. Не на того нарвался. Тертым калачом оказался вожак.

— Не балуй! — с угрозой ответил мне, подаваясь назад и поигрывая гирькой.

— Городовой! — что есть мочи завопил я и показал рукой за спину вожаку.

Все банда купилась на нехитрый прием. Отвлеклась на мгновение. Этого мне и надо. Схватил вожака за воротник и забросил его себе за спину.

— Ломай! — выкрикнул ребятам приказ, а сам бросился на оставшуюся четверку.

Сзади раздавались смачные выкрики и глухие удары. Вожак закричал тонким голосом. Мне некогда было рассматривать, что там да как. Зарядьевская школа суровая — сами разберутся. Схватил первого попавшегося под руку, вздёрнул над землей худое тело и принялся им раздавать удары, как бревном. Получилось почти удачно. Бац! Двоих снес, но из боя не вывел. Оставшаяся парочка, вместо того чтобы дать деру, завопила, призывая подмогу, и начала меня обходить с разных сторон.

Я сразу сменил тактику. Выбросил свое «бревно», снова снеся одного из встающих. Второму, подскочив, сломал руку хлестким ударом моих «выносливых» ботинок, вырвав у гопника жалостливый вскрик. И тут же мне в спину нехило прилетело чем-то металлическим. Аж в пупок отдалось!

Развернулся к нападавшим и начал крушить челюсти. Хрясь! Мелкие, юркие питерцы драться толком не умели и разлетелись как кегли. Но им на подмогу из-за голых стволов парковых деревьев вылетела орава очередных тинейджеров-отморозков. Она захлестнула меня, как облепившая кабана стая гончих. Хватали за руки и ноги, пытались повалить на землю, тыкали ножами и кинжалами.

Отмахивался в меру возможностей, чувствуя, как бекешу полосует сталь и добирается до моего тела. Как куда-то улетела кубанка, снесенная метким ударом, но в последний раз защитившая мою бедовую голову. Изредка ломал чью-то конечность или разносил нос всмятку, стараясь не замечать замельтешившие в глазах белые вспышки-звездочки. Пытался пробиться к своим пацанам, которым тоже неслабо доставалось. Они стояли спиной к спине, как привыкли с детства, и пока держались.

Мне же не повезло. Все-таки с ног меня сбили. И тут же принялись добивать. Жестоко, на смерть, без оглядки на каторгу. Последнее, что я запомнил — это летящий мне в голову носок блестящего от гуталина сапога. Занавес!

… Очнулся в госпитальной палате, безошибочно определив запах карболки, касторового масла и больничных «уток». Тело как неживое: не вздохнуть, не пернуть. Рядом сидели Ися и Ося. Живые! Хоть и изрядно помятые. Оба в пятнах йода, пластырях, но без серьезных повязок. И зубы у Оси на месте. Сохранил капитал, чудила!