Бунт (СИ) - Старый Денис

Сейчас ситуация безусловно иная. Но теперь посмотрим, как меня примут командиры полка.

Мы пересекли большую стрелецкую усадьбу, отличавшуюся от усадьбы нашего полка тем, что тут было больше конюшен, чем домов стрельцов или ещё каких построек.

Меня вели к командованию — в дом посередине большого двора. Добротный такой терем. Уж явно побогаче и помасштабнее построен, чем дома командного состава в других стрелецких полках. Так и хочтся нзвать конных стрельцов «лейб-гвардии конный полк».

Шли мы на второй этаж. И уже на лестнице были слышны крики. Кто-то спорил на повышенных тонах. Сложный разговор на повышенных тонах слышен был отчетливо.

— Не можно. У полковника гость важный, — преисполненный сожалением, в отрицании крутил теперь головой стрелец, стоящий возле одной из дверей.

— В любом споре слово государя-патриарха звучать повинно! — заявил я. — Открывай дверь немедля!

Я и раньше думал, что уже некоторые важнейшие точки наивысшей опасности мною пройдены. Конечно, в рамках периода становления в этом мире. Как видно, нет. Из того, что доносилось из-за двери, было понятно, что разговор мой будет не из лёгких. И что враги уже подсуетились, они тут.

— Никита Данилович, внемли словам моим! Почёт и многие блага сулю я тебе! — отчётливо слышал я громкий мужской голос. — Ведаешь же, кто дядька мой. У Ивана Максимовича Милославского всё серебро державное. Частью и твоим оно будет.

— А ты не стращай меня, Иван Андреевич. Ведаю я, что ты суть есть одна из опор Милославских. Но так мы не такия, мы опора державности. Гляжу я, какой сброд нынче на Москве. Уже горят богатые усадьбы. А завтра загорят ещё больше! Стрельцы стремянные завсегда были за царя. И на том стоим. Вы же решите, кто есть царь, тому и присягнём.

Стоять под дверью и слушать, как смущают ум полковника Стременного полка, было нельзя. Так и склонят его присягнуть Милославским, суть есть бунтовщикам.

Я резко оттолкнул одного стрельца, что стоял у дверей, другого — и большими, уверенными шагами прошёл в комнату. Мои люди остались во дворе. Помощи ждать не от кого.

Но и бездействовать нельзя. Лишь только храбрые и дерзкие празднуют великие победы. Тут али пан, али пропал.

— Лжа! — крикнул я, как только оказался на пороге просторной палаты.

Тут сидели только два человека. Я уже догадался, кто здесь кто. Вот, в малиновом кафтане, Никита Данилович Глебов, полковник Стремянного стрелецкого полка. А напротив него за массивным дубовым столом сидел, скорее всего, Иван Андреевич Толстой.

Была характерная черта у Толстых. Говорили, что у них брови столь густые, что и глаз не видно. У Ивана, к тому же они еще и сросшиеся были. Так что примета четкая.

— Как смеешь ты? Э… жёлтый? — от негодования полковник Глебов чуть было не растерял дар речи.

Меня тем временем уже хватают за руки два малиновых стрельца. Одного из них получается перевести на болевой приём, скрутив кисть руки и заставив сразу же встать на колени.

— Бам! — другой стрелец бьёт мне кулаком по голове.

Ах ты! Я отпускаю руку стрельца, и тот заваливается набок.

— На! — хуком справа пробиваю в челюсть стрельца, который заставил меня своим ударом увидеть несколько звёздочек.

И тут полковник, поднявшись во весь свой рост, моментально извлекает шпагу. Шпагу носит? Однако это потом выясним — я тут же выставляю руки вперёд.

— Я с миром и разговором. От патриарха пришёл! — выкрикиваю я.

Но нет у меня уверенности, что сейчас не проткнут шпагой. Глаза у полковника преисполнены решимостью. И я не собираюсь отступать. Понимаю, что если стременные встанут за бунтовщиков, то дело мое пропало. Это больше полутора тысяч высокоорганизованных профессиональных кавалеристов, с пушками. Так что за их лояльность нужно бороться. А потом… Еще с Матвеева спросить, что это было за покушение такое на Петра.

От автора:

Ноябрь 1853 год. Война с Европой начинается. Будущее отныне в руках нашего современника, ставшего генерал-адмиралом русского флота. Сейчас пишется 7 том серии.

https://author.today/work/333355

Глава 20

Москва

13 мая 1682 года

— С чего вламываешься в покои мои, коли с миром пришёл? Да и где нынче тот самый мир? — строго, исподлобья глянув, проговорил полковник Глебов, постепенно выходя из-за стола и держа на вытянутой руке шпагу. — За кого ты?

— Ты что ж, полковник, с ним ещё и говоришь? — вопрошал Иван Толстой, между тем вжимаясь в самый уголок комнаты. — Злодей это от нарышкинского кудла змеиного.

Вижу, что на меня уже направили пистолет. Это так среагировал тот сотник, что и привёл меня в терем полковника Стремянного полка.

— Выслушай, что скажу тебе! А уж после, как посчитаешь нужным! — сказал я, расставив руки в стороны, показывая, что безоружен и не нападать пришёл.

— Стреляйте в него! — продолжал кричать полноватый мужик с необыкновенно густыми бровями.

Но ни я, ни полковник стременных как-будто и не замечали этого крикуна. Хорошая, на самом деле, реакция от полковника. Видимо, уважения особого к Толстому он не питает. Но шпага все еще угрожающе направлена на меня, как и пистолет сотника.

Нет, конечно, и я не беззубый, есть и нож в рукаве, руки ноги на месте. И даже весьма вероятно, что мне придётся применить свои навыки. Но сперва нужно говорить.

— Полковник! С чего медлишь? — Толстой не унимался

Глебов посмотрел в сторону Ивана Толстого. Я заметил, как скривилось лицо полковника. Иван Толстой и вовсе не выглядел смелым и решительным. А ещё я был практически уверен в том, что он догадывается, кто я есть на самом деле.

— Жёлтый сказал, что пожаловал от Владыки, оттого и вёл его напрямки к тебе, — оправдывался сотник.

— И что ж Владыка? Паству свою примирить не желает? — не так чтобы и почтительно по отношению к патриарху проговорил полковник.

Никита Данилович Глебов махнул сотнику и всем тем стрельцам, что толклись в дверном проёме и только ожидали приказа своего командира, чтобы показать мне «Кузькину мать».

Дверь захлопнулась. Внутри комнаты оставались трое: я, полковник Глебов и эмиссар от бунтовщиков Иван Толстой. Зачем именно он пожаловал к полковнику единственного стрелецкого полка, который ещё не определился со стороной конфликта, было вполне очевидно.

— А коли я скажу тебе, полковник, что не от патриарха я, а из самого Кремля прибыл до тебя? Повелишь ли убить меня? — спросил я, намереваясь расстегнуть кафтан.

Установилась пауза. И у Толстого, и у Глебова явно внутри бушевали противоречивые эмоции. Толстой, как было видно, готов был праздновать труса. Но при этом не скрывал своего интереса к разговору. Ждал, когда своё веское слово скажет полковник.

В свою очередь Никита Данилович Глебов уже понял главное — именно за него сейчас будут бороться Милославские и Нарышкины.

Хотя нет, такое упрощение мне не нравится. Я ведь сейчас выступаю не за Нарышкиных, а за уже признанного царя, за того монарха, который будет способен вести Россию вперёд.

А что до Нарышкиных… Так, если братья царевны в бане вдруг дружно угорят, то вряд ли найдётся у меня хоть одна слеза, чтобы их оплакивать. И нескольких дней достаточно, чтобы понять, что Милославские не так уж и преувеличивали, когда перечисляли и описывали бунтовщикам непотребные дела Нарышкиных.

Вот только и у Милославских рыльце в пушку.

— Ты не жёлтый? — прищурившись, спросил Глебов, показывая, что кое о чём догадался. — Чай это краснокафтанник сподобился явиться по мою душу?

Я расстегнул жёлтый кафтан, и вправду демонстрируя красный подкафтанник. Что они решат, кинутся ли с саблями на меня? Но Глебов с каким-то даже азартом перевёл взгляд в сторону Толстого. Мол, видишь, еще один покупатель на меня появился. Торг будет.

— Кто ты есть? — спросил полковник Стремянного полка.