Бунт (СИ) - Старый Денис

Уверен, что и на боярский триумвират из Матвеева, Языкова и Ромодановского, и на царя произведёт впечатление факт первых стрелецких арестов. Ведь пока создаётся впечатление, что любые проявления законности и порядка просто-напросто уничтожены.

Да и на бунтовщиков арест хотя бы пятидесяти воров в стрелецких кафтанах должен произвести эффект холодного душа. Оказывается, что за вольницу нужно будет дорого заплатить.

И потом — ведь мы, по сути, на войне. И можем менять пленных стрельцов на нужных нам лояльных людей. Или же даже отдавать за нужные нам действия и бездействие.

— Ку-у-уда? — сказал я, притягивая к себе за зелёный кафтан сотника.

Я ради него и спешивался. А он убегать вздумал.

Зелёнокафтанник резко разворачивается, а в руке у него пистолет. Сотник явно не думает меня просто припугнуть, он выжимает спусковой крючок. Курок с зажатым, словно в клювике, кремнем, опускается на затравочную полку. Порох воспламеняется, и только сейчас сгоревшие газы выталкивают пулю в мою сторону.

Сколько же времени это занимает? По моему восприятию, чуть больше двух секунд, но явно меньше трёх. При достаточной реакции есть возможность уйти с траектории полёта пули. Да, противник может и довернуть пистолет. Но тогда и прицел собьёшь, а может, и настрой. Впрочем, хладнокровия в бешеных глазах сотника замечено не было.

— Бах! — пуля летит мимо, казалось, что очень близко с моим левым плечом.

Я и сотник, оба с тревогой наблюдаем за тем, куда именно устремляется свинцовый шарик. У каждого свои резоны.

— А! — вскрикивает один из стремянных стрельцов.

Боец в малиновом кафтане, так же, как и я, спешившийся, державший на прицеле сразу двух бунтовщиков, но стоявший спиной ко мне и зелёному сотнику, заваливается вперёд, на взятых им в плен воров. Пуля, предназначенная мне, впивается в плоть другого человека.

Я резко делаю два шага вперёд. Кулак правой руки уже готов обрушиться на голову одного из главарей бунтовщиков. Однако неожиданно для меня сотник демонстрирует удивительную прыть и разрывает дистанцию на один шаг.

Мой противник бросает пустой пистолет и тянется за саблей. А вот это зря. Полторы-две секунды времени он мне подарил.

Резко сближаюсь, правую руку кладу на кисть руки бандита, силой нажимаю, отправляя ещё не извлечённую саблю обратно в ножны.

— На! — от всей своей стрелецкой души бью головой по носу бунтовщика.

Он начинает оплывать, но держится, сознание не теряет. Только тут уже подскакивают два стремянных стрельца верхом на конях и от души начинают стегать плётками сотника-убийцу.

— Бах! Бах! Бах! — повсеместно раздаются выстрелы.

Игры закончились. Стремянные перестали уповать лишь только на себя и растерянность противника. Первая пуля вражеским сотником была выпущена в сторону конных стрельцов, видимо, считавших себя неприкасаемыми.

Боровицкие ворота начинают стремительно открываться. Дежурившая здесь сотня Язепа Волковича, того самого смоленского шляхтича, который перешёл на мою сторону из полка синекафтанников, выходила и строилась в линию.

— Сдавайтесь! Не нужно лишней крови! Поляжете иначе здесь все! — стараясь перекричать звон металла и крики людей, взывал я к разуму бунтовщиков.

Да они и так не имели воли к сражению. Если бы не выстрел сотника, возможно, и получилось бы большую часть бунташных стрельцов без бою пленить и с триумфом войти в Кремль.

Бунтовщики кидали оружие, частью даже становились на колени. И вот мольба их о пощаде перекрыла все другие звуки.

Скоро мы въезжали в Кремль, а на Красной площади вновь собиралась стрелецкая толпа. Разбуженные выстрелами и криками стрельцы, словно мыши, или те же тараканы, из многих щелей, вылезали помятыми и сонными. Я и не предполагал, что здесь можно найти столько укрытий, чтобы практически под стенами Кремля умудряться спать.

— Закрыть ворота! Послать за запасной сотней! — отдавал я приказы.

Мало того, что не исключена атака «на дурака» от бунтовщиков, того и гляди сонные и страдающие от похмелья попрут на приступ. Так ещё необходимо сдерживать конных стрельцов тут, у Боровицких ворот, не пропуская их к Красному крыльцу и Грановитой палате. Они ввязались в действие, пока ещё не союзники.

Да и мне нужно было показать свою власть. И без того предстоит ещё спор за лидерство и с полковником Глебовым, и, возможно, с тем немцем-англичанином, которого я встретил на реке. Так что пусть видят, что просто так отбросить меня не получится. Да и вовсе не выйдет.

Я в сопровождении своего десятка, с которым ходил на вылазку, и Никита Данилович Глебов, резко растерявший свой азарт и игривое настроение, также в сопровождении десяти стрельцов в малиновых кафтанах, быстрым шагом, не говоря ни слова, направлялись к Красному крыльцу.

Пролилась кровь, и теперь уже было совсем не до веселья. Не знаю, каков Глебов боевой командир. Наверное, уже был участником чигиринских походов, как минимум, там должен был получить боевое крещение. Но вот теперь оказался слишком эмоциональным. С одной стороны, его приказ брать пленными дежуривших у Боровицких ворот бунтовщиков. С другой стороны, ведь Глебов растерялся, когда у стен Кремля началась настоящая бойня.

Неладное я почувствовал раньше, чем увидел то безобразие, что творилось у Красного крыльца.

— А что сие? — даже с какой-то радостью спросил Никита Данилович Глебов.

Наверное, наблюдая творящееся безобразие, полковник подумал, что раз не он один глупости может делать, то это как-то оправдывает уже понесённые конными стрельцами потери. У них двое убитых и четверо раненых в той короткой стычке у Боровицких ворот.

Картина, действительно, была неприятная. Немецкие наёмники, вероятно, из роты Рихтера, стояли наверху Красных ворот и держали оборону. Там же вместе с ними была и часть тех немцев, которых мне удалось рассмотреть у Москва-реки.

Внизу, держа на прицеле всех, кто был наверху крыльца, были частью мне и вовсе незнакомые люди. Вооружённые, но не стрельцы и не наёмники. Возможно, боевые холопы какого-нибудь из бояр? Тут же, внизу, я увидел и своих стрельцов — десятка два.

Но большая часть красных кафтанов взирала на всё происходящее со стороны. Будто бы не союзники сейчас готовы были убивать друг друга, а два друга не поделили внимание девочки. И теперь готовы с кулаками доказывать своё превосходство перед дамой. Но, опять же…

Вопрос только: где эта дама? Но, если пользоваться дальше образом, то дама — это, выходит, Пётр Алексеевич. Тьфу ты! Не сказать бы такое вслух. За него весь сыр-бор и может быть.

— Что происходит? — спросил я, подходя к стоящему внизу крыльца Григорию Григорьевичу Ромодановскому. — Где государь?

Да, Ромодановский — боярин. Но вот прямо сейчас думать мне о сословных правилах было недосуг. Я даже примерно начинал догадываться, что именно происходит.

Видимо, не только я один догадался о том, что не всё ладно с тем покушением на Петра.

— Полковник, а ты нешто позабыл, кто есть я и кто есть ты? — ответил мне Ромодановский.

— А ты, боярин, не серчай! Нынче меня беспокоит лишь одно — где государь и что с ним, — решительно говорил я. — А уж после поговорить можно, кто прав, а кто и обижает кого.

— Боярин Матвеев… с ним Пётр Алексеевич, — нехотя сказал Ромодановский.

Ни слова не говоря больше, я направился вверх по лестнице. В меня грозили стрелять как сверху лестницы, так и внизу её. Но я шёл к своему государю.

Надо? Матвеева убью. Понадобится, так и Ромодановского не станет. Это я не говорю о Софье, Хованском и иже с ними. Нечего стращать самого энергичного русского царя. Петра, конечно, ещё учить надо. Наставлять. Вот и начну это делать. Если только меня не застрелят.

Я шёл вперёд, вверх. Десятая… пятнадцатая ступенька…

— Полковник, спустись! Стрелять стану! — закричал боярин Языков.

Я ничего не отвечал. Я лишь преодолевал одну за другой ступени. Спуститься? Нет, либо поднимусь и войду в палаты, либо погибну. Но вниз — ни шагу.