деньги не пахнут 5 (СИ) - Ежов Константин Владимирович

Слова её текли без остановки, как ручей после весеннего дождя.

Хотя поездка теряла в тишине, от разговора с ней было больше пользы, чем от сотни случайных встреч. Рейчел относилась к тем редким людям, с кем каждое слово имело смысл, даже если звучало просто.

– Повезло, что всё сложилось, – ответ прозвучал спокойно, почти буднично. – А ты сама? С Голдманом останешься?

Она улыбнулась, взглянув в окно. Город мелькал отражением на её щеке, глаза блестели, словно в них играли огни проезжающих машин.

– Да. Доработаю двухлетний контракт. Опыт пригодится, когда открою свою галерею.

Ответ звучал мягко, но уверенно. Значит, уходить она не собиралась – и это, как ни странно, было выгодно. Оставшись в компании, она могла передавать то, что не попадало в пресс-релизы. К тому же, их связывал Фонд Каслмана – ещё один невидимый канал информации.

– Кстати, я ведь обещала вложиться в твой фонд, – добавила она, понизив голос. – Но отец сказал, что уже всё обсудил с тобой….

В памяти всплыло то самое соглашение – полмиллиарда долларов, заключённых ради приличия, но превратившихся в реальную цифру. Когда Раймонд узнал, что отказ от контракта обошёлся бы ему в пятьдесят миллиардов, лицо его, обычно каменное, изменилось мгновенно.

Полмиллиарда. Сумма, от которой у большинства дрожали бы руки, для семьи Мосли была скорее поводом для ужина, чем тревоги.

– Обсудим с ним ещё раз, – прозвучало без спешки.

– А ещё мама интересовалась тобой, Шон, – добавила Рейчел.

– Очень мило с её стороны. Давненько не видел её. Как она, кстати? И как Джерард?

Рейчел усмехнулась, но в её взгляде мелькнула тень усталости.

Разговор тёк легко – полезный, как и всегда, когда речь шла о Рейчел и её семье. Из таких бесед рождались связи, а связи стоили куда дороже любых инвестиций.

Пока слова перемежались с мягким шумом дороги, седан плавно замедлил ход. Сквозь стекло мелькнуло знакомое здание – мраморное, холодное на вид, с зеркальными окнами. Университетская больница Пенсильвании.

Вестибюль больницы встретил лёгким запахом антисептика и приглушённым звоном шагов по глянцевому полу. Белые стены, яркий свет ламп, ровное гудение вентиляции – всё казалось стерильно-чистым, словно мир здесь был вычищен до последней пылинки. Стоило только переступить порог, как пространство ожило шепотом, звоном голосов и вспышками узнавания.

– Касатка! – воскликнул кто-то у стойки регистрации.

– О боже, не ожидала вас увидеть здесь…, – прошептала медсестра, зажав в руках планшет.

Слова и взгляды посыпались со всех сторон, словно мелкий дождь. Врачей и медсестёр переполняло что-то вроде благоговейного восторга, смешанного с благодарностью.

– Всё ещё не верится, что то оборудование было подделкой…, – сказал пожилой терапевт, снимая очки и устало потирая переносицу. – Хорошо хоть вы разоблачили эту аферу, иначе пострадали бы тысячи.

– Скажите, а как нам убедиться, что остальные аппараты безопасны? После этой истории тревожно даже смотреть на приборы.

Для людей, доверявших технике без оглядки, этот скандал стал ударом. В ответ прозвучал спокойный, уверенный голос:

– Бояться нечего. Всё, что стоит в больницах, прошло проверку FDA. Проблема была в обходных лазейках, которыми пользовалась "Теранос". Такие устройства сюда просто не попали.

Постепенно напряжённые лица смягчились, в глазах мелькнуло облегчение. И в этот момент позади раздался знакомый голос, с лёгкой усмешкой:

– Да ты теперь настоящая знаменитость.

Дэвид подошёл неторопливо, в его походке чувствовалось спокойствие врача, привыкшего к любой суете. Оба направились к лифту – впереди ожидала встреча с очередным участником проекта "Русская рулетка".

***

В палате стояла особая тишина – не больничная, мёртвая, а какая-то наполненная: шорох одежды, редкое покашливание, тихое посапывание аппаратуры. На кровати, под белоснежным одеялом, лежал молодой парень, не старше двадцати.

– Дилан Хейс, – представился он, голос дрогнул, но взгляд был ясный.

В его лице угадывалось что-то до боли знакомое – юношеское упрямство, то самое выражение, когда жизнь только набирает обороты и кажется, будто впереди ещё вечность. Но окружение было совсем иное.

Палата была полна людей: родители, сестра, друзья, – все собрались вокруг, будто боялись, что стоит отвернуться, и парень растает в воздухе. Кто-то узнал пришедшего мгновенно.

– Касатка? Не может быть… Что вы здесь делаете?

На лицах мелькнуло недоверие, потом восторг, потом почти благоговение. Взрослые бросились к нему – мать с заплаканными глазами, отец с дрожью в руках.

– Спасибо… Спасибо вам за то, что оплатили лечение нашего сына…

Слова срывались, будто боялись не успеть сказать всё.

Дилан не входил в официальную программу испытаний, но болезнь не оставляла ему времени ждать. Решение оплатить лечение было принято мгновенно, без формальностей и бумаг. И всё же, глядя на друзей, стоявших у стены, стало ясно: слухи вспыхнут, стоит лишь одному из них заговорить.

– Прошу, – прозвучало тихо, но твёрдо, – не рассказывайте никому, что оплату взял на себя.

– Но почему? – спросила мать, всё ещё сжимая его руку.

Ответ прозвучал сдержанно, почти устало:

– Сегодня одни благодарят, завтра другие начнут искать подвох. Стоит людям усомниться в мотивах – и помогать станет невозможно. Любая доброта превратится в повод для пересудов.

Он повторил просьбу несколько раз, пока в глазах родных не появилось понимание.

Потом подошёл к кровати и внимательно осмотрел юношу. Руки и ноги Дилана были распухшими, кожа на запястьях чуть натянулась, словно от внутреннего давления, но пока не лопалась от отёков. Воздух в палате был густым, тёплым, пах немного железом и лекарствами.

Аппарат тихо мерцал зелёными огнями, отсчитывая пульс. За окном медленно оседал вечерний свет, превращая больничное окно в зеркало. Всё вокруг замерло – будто само время затаило дыхание, наблюдая, как надежда и страх стоят рядом, разделённые лишь тонким слоем стерильного воздуха.

Живот юноши заметно вздут, натянутая кожа словно готова лопнуть при малейшем прикосновении – классический признак асцита. Белки глаз приобрели желтоватый оттенок, словно подсказка о начинающейся печёночной недостаточности. Каждый вдох даёт слышимый хрип, а слова сопровождаются лёгким бульканьем в груди – признаки отёка лёгких.

"Срочной угрозы жизни вроде нет, но…?"

По словам Дэвида, состояние Дилана критическое: уровень тромбоцитов крайне низок, нарушение свёртываемости, постоянная температура и воспалительные процессы.

"Это другая разновидность болезни, чем у меня?"

Мысли автоматически начинают складываться в математическую цепочку: поможет ли рапамицин? Или, как и в моём случае, придётся искать третий вариант? Этот пациент – Дэвидов или моя "Русская рулетка"?

Ответ может дать лишь один способ: начать с рапамицина и внимательно наблюдать за эффектом. Но отличие от случая с Амелией было очевидно: если препарат не сработает, следующая попытка будет напрямую связана с моей жизнью.

Пока мысли строят цепочки, Рейчел наклоняется над кроватью и спокойно объясняет:

– Рапамицин блокирует путь mTOR, поэтому может остановить судороги, вызванные гиперактивностью иммунной системы. Но это иммуносупрессант, повышающий риск инфекций. Печёночное повреждение Дилана уже значительное, риск гепатотоксичности высок. Если печёночная токсичность усилится, это может привести к печёночной энцефалопатии и нарушению функций мозга…

Слова Рейчел точны до мельчайших деталей. Она почти наслаждается тяжестью информации. Если бы это делалось по-настоящему, мониторинг печени шёл бы непрерывно, а об энцефалопатии сообщили бы лишь при первых признаках. В этом медицинская строгость: лечение всегда несёт риск побочных эффектов, но отказ от него – гарантированная бездействующая катастрофа.