Ювелиръ. 1808 (СИ) - Гросов Виктор

Екатерина глядела на темный силуэт дворца. Ее лицо вновь стало непроницаемым, однако Ростопчин знал, что под этой маской бушует пожар. Он поднес спичку. Теперь оставалось отойти в сторону и смотреть, как пламя делает свою работу. Он видел, что она уже примеряет на себя роль защитницы устоев, хранительницы чести рода — более достойное облачение для ее гнева.

— Что-то надобно с этим делать, — произнесла она.

— Непременно, Ваше Высочество, — тихо согласился Ростопчин. — Нельзя позволить одному случайному человеку бросать тень на величие целой династии. Иногда, чтобы спасти больное дерево, приходится отсечь одну зарвавшуюся ветвь, пока она не заразила весь сад.

Он получил то, за чем приехал: негласное, пассивное одобрение. Он, как верный слуга, всего лишь исполнит ее невысказанную волю. И она позволит ему это сделать, сохранив свои руки чистыми. Он почти читал ее мысли: в ее голове уже строилось будущее — мир, где этой раздражающей «ветви» больше нет, и ее посрамленный брат, наконец-то обратит на нее свое внимание. О последствиях она не думала; все ее существо жаждало триумфа. И в этом была ее главная слабость, которую он собирался использовать.

Ростопчин ждал. Она думала. Переваривала. Привыкала к мысли, облекала ее в приемлемую форму. Он дал ей это время. Нельзя торопить момент, когда человек принимает решение, которое все изменит.

Наконец, на выезде из аллеи, где парк снова распахивался, открывая вид на замерзшее озеро, Ростопчин, словно вспомнив незначительную городскую новость, небрежно бросил:

— Впрочем, Ваше Высочество, кажется, эта досадная проблема разрешилась сама собой. До меня дошли слухи из города, будто этого ювелира на днях прирезали.

Сейчас. Главное — тон. Скучающий. Словно о погоде. Он произнес это безразличным голосом, глядя куда-то в сторону, на темную линию дальнего леса. Каждое слово, однако, было точным уколом, прощупывающим ее реакцию. Боковым зрением он ловил малейшие изменения: замершие плечи, дрогнувшую ресницу.

Екатерина так резко натянула поводья, что ее вороной скакун вкопанным замер на месте, выдыхая густые клубы пара. Она медленно повернулась к Ростопчину. На ее лице застыла безупречная маска царственного негодования, на которой она с точностью великой актрисы разыграла всю гамму подобающих ее сану чувств: удивление, недоверие, гнев. Но как же дрожали уголки губ в устремлении возликовать.

— Как⁈ — ее голос деланно зазвенел от возмущения. — Вы хотите сказать, в столице Империи, средь бела дня режут людей⁈ До чего мой брат довел страну! В Петербурге ныне опаснее, чем в разбойничьем лесу!

Она смотрела на него. Эта игра предназначалась не ему — он-то знал правду. Она обращалась к собственной совести, произнося слова, которые должна была произнести, и тем самым создавая себе алиби перед лицом вечности. Формальное осуждение беззакония снимало с нее всякую ответственность. А внутри разливалось теплое, мстительное удовлетворение. Получил, братец? Получил за свое высокомерие? Вот цена твоим гвардейцам, твоей охране, твоему покровительству! Твоя любимая игрушка сломана. Навсегда.

Ростопчин выдержал ее взгляд. Превосходно, Ваше Высочество. Вы рождены править. Он чуть склонил голову, принимая ее игру, превращая обмен слухами в тайный доклад об исполнении приказа.

— Не средь бела дня, Ваше Высочество, — мягко поправил он ее. — Все было сделано ночью. Тихо, без лишнего шума и свидетелей.

Он сделал короткую паузу.

— Что, впрочем, сути не меняет. Порядка в столице действительно нет.

В этой маленькой поправке — «ночью» — и крылась суть, понятная только им двоим. Короткая фраза содержала все: и время, и способ, и результат. Ростопчин уже не пересказывал сплетню — докладывал, демонстрировал свою осведомленность, свои возможности и исполнительность.

Он будто говорил: «Я услышал Вас. Я сделал. Я докладываю».

Екатерина молчала. Ее «гневный» взгляд стал задумчивым. Она видела не опального царедворца, а человека, который услышал ее невысказанный приказ. Такого человека, который взял на себя грязную работу, оставив ее руки чистыми. Идеальный инструмент власти — острый, бесшумный и абсолютно преданный. На мгновение ей стало жутко от той легкости, с которой он говорил о смерти, однако это чувство тут же вытеснила волна обретенной силы. Она больше не была беспомощной фигурой в игре брата. У нее появился свой меч.

На ее лице не отразилось ничего. Она просто кивнула, едва заметное движение, которое могло означать что угодно. Но для Ростопчина оно означало: «Принято».

Затем она тронула поводья, и лошадь снова двинулась вперед, по направлению к дворцу.

Ростопчин последовал за ней. Ритуал состоялся. Он проявил похвальную исполнительность в деле защиты чести императорской фамилии. Она приняла его отчет. Ответственность была снята, цель достигнута. Теперь можно переходить к следующему этапу.

Сужавшаяся аллея заставляла их ехать почти вплотную. Голые, обледенелые ветви старых лип сплетались над головами, образуя темный свод, который крал свет и звук. Здесь, в этом туннеле, тишина была тяжелой, наполненной невысказанными словами. Екатерина смотрела прямо перед собой, на узкую полоску света в конце аллеи, и на ее лице застыла улыбка.

Наблюдая за ней краем глаза, Ростопчин видел в ней женщину, наслаждающуюся предвкушением мести. Как это мелко, — подумал он без осуждения. Ее взгляд прикован к одной фигуре, сметенной с доски. Его — ко всей партии.

Проехав так с минуту, Екатерина, будто размышляя вслух, нарушила молчание. Ее голос был спокоен.

— Удивительно, как это удалось. Ведь, говорят, уже была попытка, и весьма неудачная.

Ростопчин распознал в этом приглашение к откровенности. Она желала убедиться, насколько остер и надежен клинок, который обрела в его лице. На его губах проступила снисходительная усмешка.

— Промахнуться можно единожды, Ваше Высочество. Когда доверяешь важное дело дилетантам. Тому пьяному сброду, что кормится с руки купчишек вроде Сытина. Их метод — дубина и крик. Они умеют поджигать амбары да вымогать деньги у погорельцев, действуя с изяществом уроненной на пол наковальни. Однако для настоящего… дела… нужна иная порода людей. Для этого нужно ремесло.

Он посмотрел на нее.

— Верный слуга Вашего покойного батюшки не имеет права на повторную ошибку. Я нашел человека, для которого это — работа. Искусство, если позволите. Он не промахивается.

Последние слова он произнес почти беззвучно. Это была клятва, принесенная на крови другого человека, завуалированное признание в собственной эффективности. Он доказывал, что способен решать проблемы тихо и наверняка. Что он — идеальное орудие в ее руках.

Екатерина опустила глаза, медленно поглаживая шею своего скакуна. Она не ответила. Она уже представляла лицо брата, искаженное бессилием, и вкус этой воображаемой победы был слаще меда. Мелкая, раздражающая проблема решена. Его любимая игрушка сломана.

— Что-то прохладно становится, граф. Пора к камину.

Она бросила это легко, почти весело, словно завершая приятную светскую беседу. Легким движением поводьев она пустила своего вороного в рысь, взрывая копытами пушистый снег. Не оглядываясь, мыслями она уже была там, в тепле дворцовых залов, в предвкушении маленького, такого сладкого триумфа. В ее воображении уже рисовалась картина: следующий бал, ее невинный, сочувствующий взгляд, вопрос брату об ужасном убийстве его протеже. Его растерянность, уязвленная гордость, бессилие. От одной этой мысли на замерзших щеках проступил румянец.

Ростопчин не спешил, оставшись на месте и провожая ее взглядом. В ее гордой, царственной посадке и в уверенности, с которой она держалась в седле, он видел красивую, избалованную женщину, наслаждающуюся своей маленькой победой.

Дитя, — подумал он без с холодной отстраненностью.

Убийство ювелира было для нее конечной целью. Мелкой, женской местью, уколом самолюбию брата. Она жаждала доказать уязвимость его фаворитов, оспорить безграничность его власти, заставить считаться с ней не как с династической единицей, а как с силой. И она получила свое. Теперь она будет упиваться успехом, не замечая, что за ее спиной разворачивается настоящая игра.