Золотая лихорадка. Урал. 19 век. Книга 2 (СИ) - Тарасов Ник

Казаки, ждавшие этого момента всю битву, с радостным, хищным рёвом выскочили из-за укреплений через дымящийся, рваный пролом в воротах. Они ринулись за убегающими бандитами, как стая голодных волков за перепуганными, обречёнными овцами. Их шашки сверкали в воздухе, лица горели яростью.

Я стоял на стене, глядя на эту картину, и не знал, что чувствовать. Облегчение? Ужас? Триумф?

Мы победили. Но какой ценой.

Глава 23

Грохот выстрелов стих, сменившись стонами раненых и треском догорающих обломков ворот. Дым, едкий и густой, медленно уползал к лесу, открывая страшную картину того, что осталось от банды Шмакова.

Я стоял посреди двора, чувствуя, как адреналин медленно покидает кровь, оставляя взамен свинцовую тяжесть в ногах и звон в ушах.

Земля за забором была усыпана телами, лужи крови впитывались в грязь. Раненые стонали, некоторые пытались ползти прочь, оставляя за собой кровавые следы. Артельщики, бледные, трясущиеся от адреналина и страха, стояли на стенах с дымящимися ружьями, не веря, что всё кончилось так быстро.

Потери были, без этого никак. Двое артельщиков лежали у частокола, не в силах подняться — были видны следы от ран. Ещё пятеро сидели у стены сруба, пока Марфа и Татьяна бинтовали им раны. Я указал им на тех двоих у забора и Татьяна сорвалась и побежала к ним.

Но мы выстояли. И не просто выстояли — мы раздавили врага, превосходящего нас числом вдвое.

Савельев вернулся через полчаса. Его казаки въехали в развороченный проём ворот, ведя на арканах «добычу». Вид у есаула был довольный, хищный.

— Не ушли, голубчики, — крикнул он, спрыгивая с коня. — Далеко бежать некуда, когда ноги дробью посечены или дух вон.

Следом за его конём двое казаков волокли по земле связанных людей. Пятерых. Двое были просто мясом — изрубленные, в крови, едва живые. Но остальные, хоть и получили изрядную порцию казачьего гостеприимства, были вполне в сознании.

Один из них — крепкий детина с рябым лицом и маленькими злыми глазками — особенно привлёк внимание. Он явно был не из рядовых.

— Это помощники Шмакова, — доложил Савельев, указывая на пленных. — Командиры групп. Знают всё — и кто нанял, и сколько заплатил, и какие приказы давали. А вот этот, — он кивнул на рябого, — Семён Ямщиков. Правая рука Шмакова. Настоящая мразь, но ценная. Говорить будет, если правильно попросить.

— Отлично, — я кивнул, чувствуя, как внутри всё ликует. — Молодец, Савельев — не забыл мой приказ.

Есаул усмехнулся в бороду.

— Я, Андрей Петрович, приказы твои выполняю, как служил государю. Слово офицера.

Я обернулся к центральному срубу, дверь которого приоткрылась и в них показался Кошкин.

Фёдор Ильич протиснулся наружу, лицо его было белее мела, глаза расширены от шока. За ним жались перепуганные насмерть чиновники из его свиты — бледные, трясущиеся. Люди Рябова из этой же свиты выглядели ещё хуже — зелёные от ужаса, понимающие, что их хозяин только что совершил непоправимую ошибку.

Ревизор огляделся. Его взгляд скользил по трупам бандитов, по развороченным взрывом воротам, по крови на земле, по дымящимся руинам того, что ещё час назад было укреплённым частоколом. Его передернуло, но он, надо отдать ему должное, быстро взял себя в руки. Чиновничья выправка взяла верх над человеческим страхом.

— Что… что это было, господин Воронов? — выдохнул он, хватая ртом воздух, словно его душили. — Это же было настоящее сражение! Настоящая война!

— Это бандитизм, ваше благородие, — жёстко ответил я, вытирая лицо от пота и копоти. — Покушение на массовое убийство, разбой и нападение на представителей государственной власти. На вас, Фёдор Ильич. То самое, о чём я пытался вам рассказать перед тем, как началась стрельба.

Я подвёл его ближе к группе пленных. Они лежали на земле перед крыльцом конторы, окружённые казаками с обнажёнными шашками. Кошкин остановился в нескольких шагах, не решаясь приблизиться.

— Вот, полюбуйтесь, — я указал на связанных бандитов. — Наёмные убийцы. Пришли сюда не просто грабить — убивать всех до последнего человека. Женщин, детей, стариков. По чьему-то приказу. А теперь, — я повернулся к пленным, и мой голос стал ледяным, — говорите. Кто вас нанял? Кто заплатил за этот налёт? Кто приказал убить всех, включая государственного ревизора?

Пленные молчали, глядя исподлобья. Ямщиков сплюнул кровавой слюной мне под ноги.

— Пошёл ты…

Савельев без размаха, коротко, но жестко ударил его ногой под дых. Тот согнулся, захрипел, хватая ртом воздух.

— Говори! — рявкнул есаул и приставил острие шашки к горлу бандита. — Или я тебя сейчас на ремни распущу, медленно, по кусочку. Ты же знаешь казачьи методы допроса. Мы с басурманами так беседовали в степях — они потом всё рассказывали, даже то, о чём не спрашивали.

Он достал из-за пояса длинный кривой нож — черкесский кинжал с зазубринами на лезвии. Медленно, с наслаждением начал его точить о кожаный ремень, глядя на пленного холодными, безжалостными глазами.

— Знаешь, голубчик, — произнёс есаул негромко, но каждое слово падало, как удар камня, — я тридцать лет воевал с басурманами в степях. Они были крепкие орехи, не каждый говорил. Но я всегда умел их разговорить. Хочешь, покажу, как это делается? Начнём с пальцев. По одному. Медленно.

Ямщиков задрожал всем телом, глаза расширились от ужаса. Он скосил глаза на ревизора, на его золотой орден, на других чиновников за его спиной. Понял, что игра окончена. Что его предали, бросили в мясорубку, и теперь единственная надежда не сдохнуть прямо здесь — это говорить.

— Рябов… — просипел он. — Купец Гаврила Никитич Рябов.

Кошкин резко обернулся, уставился на пленного. Его чиновники начали торопливо доставать бумагу и перья, понимая, что сейчас творится история.

— Громче! — приказал я. — Пусть господин ревизор слышит каждое слово!

— Рябов нанял! — заорал Ямщиков, брызгая слюной с кровью. — Пятьдесят рублей золотом дал аванса! Ещё сто обещал, когда мы тут всех кончим! Сказал, что ревизор приедет, что надо подгадать так, чтобы всё на бунт списать! Сказал: «Вали всех, и чинушу этого тоже, если мешать будет, спишем на шальную пулю»!

Лицо Кошкина пошло красными пятнами. Он услышал то, что касалось лично его. «Вали чинушу». Рябов не просто использовал его втёмную — он готов был пожертвовать им как пешкой.

— Рябов⁈ — переспросил ревизор, голос дрожал от возмущения. — Купец Рябов⁈ Это тот самый человек, который подавал жалобы в губернское правление⁈

— Именно он, ваше благородие, — подтвердил я. — Он не только клеветал на меня в официальных бумагах, но и нанял убийц, чтобы физически уничтожить всех нас.

— Записывайте! — визгливо крикнул Кошкин своим помощникам. — Каждое слово записывайте! Протокол допроса! Именем Его Императорского Величества!

Я жестом подозвал Степана. Тот, всё ещё прижимая к груди папку с документами, подошёл и протянул мне несколько листов.

— Фёдор Ильич, — сказал я тихо, но так, чтобы слышали все, — слова бандита — это одно. Но у нас есть и бумаги. Вот копии жалоб, которые Рябов строчил на меня во все инстанции. Видите даты? Каждая жалоба совпадала с попыткой диверсии или запугивания.

Я достал из внутреннего кармана сюртука сложенный лист — одну из жалоб Рябова, копию которой Степан ловко перехватил через подкупленного Аникеева.

— Прошу, изучите внимательно: в ней нет ни единого конкретного, проверяемого факта. Только расплывчатые, голословные обвинения. Рябов не брезгует даже самыми абсурдными суевериями, лишь бы любым способом меня оклеветать и очернить.

Кошкин взял протянутый лист, развернул, пробежал глазами текст, и на его лице отразилось нескрываемое отвращение.

Я продолжал:

— Фёдор Ильич, Рябов, к глубокому сожалению, не ограничился только бумажной войной и жалобами. Он пошёл намного дальше…

Я подошёл к другому пленному — раненому в плечо, который всё это время молчал, глядя в землю.