Золотая лихорадка. Урал. 19 век. Книга 2 (СИ) - Тарасов Ник

— Кто командовал нападением? — спросил я.

Раненый поднял голову. Лицо его было перекошенным и в глазах теплилась злоба.

— Шмаков Пётр Семёнович, — прохрипел он. — Командовал он. Бывший вахмистр.

— Где он сейчас?

— Мёртв, — буркнул раненый. — Ваши казаки порубали его в лесу. Видел своими глазами. Пытался бежать, но не успел.

Жаль. Было бы лучше взять его живым — главного организатора. Но мёртвый командир тоже годился как доказательство.

— Савельев, — позвал я есаула. — Найдите тело Шмакова. Притащите сюда. Обыщите его карманы — там должны быть документы, расписки, письма от Рябова. Всё, что найдёте, — несите сюда.

Есаул кивнул, отдал команду двум казакам. Те умчались в лес.

Я повернулся к Кошкину, который всё ещё стоял, держа в руках жалобу Рябова и глядя на неё с нескрываемым отвращением.

— Фёдор Ильич, вы видите картину. Купец Рябов систематически клеветал на моё предприятие через официальные жалобы. Одновременно подкупал чиновников — об этом у нас тоже есть документы, расписки, свидетельские показания. А когда понял, что бумажная война не сработала, нанял банду из пятидесяти головорезов, чтобы устроить резню. И использовал вас, представителя государственной власти, как прикрытие для своего преступления.

Я выдержал паузу, давая словам осесть.

— План был таков: вы приезжаете, начинаете ревизию, и в разгар проверки начинается «бунт» — то есть нападение бандитов, замаскированное под наше «сопротивление властям». Вы видите стрельбу, кровь, хаос — и делаете вывод, что здесь действительно происходит нечто преступное. Оформляете это как незаконную деятельность и бунт против короны. Прииски конфискуются в пользу казны, а затем передаются «добропорядочному купцу Рябову» для «восстановления порядка». Изящная схема, не правда ли?

Кошкин молчал, глядя на развороченные ворота, тела убитых бандитов, связанных пленных, дымящиеся развалины. Его лицо становилось всё краснее от ярости.

— Этот негодяй! — выдохнул он сквозь стиснутые зубы. — Он использовал меня! Пытался сделать меня соучастником своего преступного заговора! Опозорить губернское правление! Подорвать авторитет государственной власти!

Он развернулся к своим жандармам, ткнув пальцем в людей Рябова из своей свиты, которые попытались незаметно отступить к воротам.

— Немедленно арестовать всех подозреваемых! — рявкнул он. — Эти господа явно знали о готовящемся нападении и сопровождали меня с определённой целью! Задержать их как соучастников!

Жандармы, опомнившись от шока, бросились выполнять приказ. Люди Рябова попытались сопротивляться, один даже выхватил пистолет, но казаки моментально обезоружили их, скрутили, швырнули наземь рядом с остальными пленными.

Минут через десять из леса вернулись люди Савельева, они волокли за собой труп — крупного мужика с широкими плечами и изрубленной саблями грудью. Шмаков. Они положили его рядом с пленными, обыскали карманы.

— Андрей Петрович, — один из казаков протянул мне кожаный кошелёк, туго набитый бумагами. — Вот. У него при себе было.

Я развернул кошелёк, достал содержимое. Письма. Несколько писем, написанных торопливым, неразборчивым почерком. Я развернул первое, начал читать вслух, чтобы все слышали, особенно Кошкин:

— «Шмаков! Времени нет! Выступайте немедленно! Ревизор Кошкин прибудет к полудню на прииск Воронова. Ты должен ударить одновременно с его приездом! Уничтожить всех без исключения — Воронова, его людей, женщин, детей! Никого не оставлять! Сжечь лагерь дотла! Если справишься — получишь обещанное золото плюс долю в приисках после конфискации! Не подведи! Рябов.»

Повисла мёртвая тишина. Кошкин побелел ещё сильнее, если это вообще было возможно.

— Это его почерк? — спросил он хрипло. — Вы уверены?

— Абсолютно уверен, ваше благородие, — подтвердил Степан, подходя ближе и рассматривая письмо. — Я видел десятки документов за подписью Рябова. Это его рука, без всякого сомнения. И печать его личная на сургуче.

Я достал второе письмо. Оно было ещё интереснее — подробные инструкции: сколько человек взять, каким маршрутом двигаться, когда ударить, как действовать после захвата. И в конце — зловещая приписка: «Если кто-то из людей Воронова попытается сдаться — не брать в плен. Убивать на месте. Свидетелей не оставлять».

Я передал оба письма Кошкину. Он читал их медленно, тщательно, лицо его менялось от бледности к багровости и обратно.

— Это чудовищно, — выдохнул он наконец. — Это не просто преступление. Это злодеяние невиданного масштаба. Организованная резня с целью наживы. И он думал, что я стану инструментом в его руках, прикрытием для массового убийства…

Он сжал письма в руке, и когда поднял голову, в его глазах я увидел нечто новое — уважение, искреннее, без примеси презрения или высокомерия.

— Господин Воронов, — произнёс Кошкин твёрдо, выпрямляясь во весь рост, — от имени губернского правления прошу прощения за те необоснованные подозрения, с которыми я прибыл. Ваше предприятие — образец порядка, законности и передового хозяйствования. А вы сами и ваши люди проявили мужество и стойкость, защищая не только своё имущество, но и жизни невинных людей — женщин, детей. И, — он выдержал паузу, — спасли жизнь представителя государственной власти. Мою жизнь.

Он протянул мне руку. Я пожал её — крепко, по-мужски.

— Благодарю, Фёдор Ильич. Мы просто делали то, что должны были. Защищали свою землю, свой труд, свои жизни. И закон.

— И вы победили, — кивнул Кошкин. — Полностью и окончательно.

Он повернулся к своим помощникам, которые дрожащими руками записывали всё в блокноты.

— Составить протокол осмотра места происшествия! Опросить всех пленных под запись! Собрать все улики! Как губернский ревизор, я официально свидетельствую: предприятие «Воронов и Ко» подверглось вероломному и незаконному нападению. Действия господина Воронова и его людей по обороне признаются мною полностью законными и необходимыми.

Он развернулся к жандармам.

— Взять этих бандитов под стражу! Охранять как зеницу ока! Если хоть один волос с их головы упадёт до суда — разжалую и под трибунал отдам! Они — главные свидетели по делу о государственной измене и бандитизме купца Рябова!

Потом повернулся обратно ко мне.

— Я немедленно, слышите, немедленно отправляю курьера к губернатору с докладом и требованием ареста купца Рябова Гаврилы Никитича по обвинению в организации массового убийства, подкупе должностных лиц, мошенничестве, попытке захвата чужого имущества!

Он обернулся к жандармам.

— Срочная депеша губернатору! Арест всех известных сообщников Рябова! Конфискация всего его имущества как вещественных доказательств! Действовать незамедлительно, пока этот негодяй не сбежал!

Один из жандармов, молодой поручик с острыми чертами лица, козырнул.

— Слушаюсь, ваше благородие! Выезжаю немедленно!

Он бросился к лошадям, через минуту умчался по дороге в город, поднимая клубы пыли.

Кошкин ещё раз посмотрел на меня, и в его взгляде читалась не только благодарность, но и что-то большее — признание равного.

— Это не просто коммерческий конфликт, господин Воронов, — сказал он медленно, подбирая слова. — Это государственное преступление. Когда эта история станет известна — а она станет известна, я позабочусь об этом, — имя Рябова будет забыто во всей губернии. Его репутация разрушена навсегда. Его прииски перейдут в казну или будут проданы с торгов. А сам он, если губернатор сочтёт нужным, может оказаться на каторге или в ссылке. Такие преступления не прощаются.

Я выдохнул. Мы победили. Полностью и окончательно.

Следующие дни слились в калейдоскоп событий, который я едва успевал осознавать.

Кошкин, оскорблённый в лучших чувствах и напуганный до икоты, развил бурную деятельность. Он не уехал сразу — побоялся дороги без усиленного конвоя. Вместо этого он остался в лагере, поселившись в моей конторе, и строчил доклады, приказы и распоряжения с утра до вечера.