Курсант Сенька (СИ) - Ангор Дмитрий

— Мать отдала жизнь за единство страны. Прошу всех граждан Индии — сохраняйте спокойствие. Не дайте ненависти растоптать то, за что она умерла, — однако слова повисли в воздухе — Индия уже горела в кипящей ярости.

К вечеру толпы индусов хлынули на улицы — кровь требовала крови сикхов. В Трилокпури торговец Гурдип Сингх спускал железные жалюзи своей лавки, когда до него донеслись приближающиеся крики.

— Убийцы! Предатели! Смерть сикхам!

— Папа, что случилось? — двенадцатилетний Манприт выглянул из-за прилавка, в глазах мальчишки плескался страх.

— Беги домой! Сейчас же! — Гурдип толкнул сына к черному ходу. Он знал — начинается то, от чего холодел его желудок последние месяцы.

Толпа хлынула на улицу с железными прутьями и канистрами бензина. Впереди орал местный активист Конгресса, размахивая руками, словно дирижер смерти.

— Они убили нашу мать! Индира-джи больше нет! Покажем этим псам, что значит поднять руку на Индию!

Дома сикхов вспыхивали один за другим. Мужчин забивали насмерть, женщин волочили в переулки. Полиция либо курила в сторонке, либо сама хватала дубинки.

А в доме Гурдипа семья заперлась в задней комнате. Симран прижимала к груди дочь, губы ее беззвучно шевелились.

— Вахегуру, защити нас. Вахегуру, дай нам дожить до рассвета.

— Мама, за что они нас ненавидят? — всхлипывала маленькая Харприт. — Мы же никого не убивали.

— Тише, дети. Все пройдет, — солгала мать, слушая, как топот сапог приближается к их двери.

Снаружи загрохотали удары, затем треснуло дерево. Гурдип выхватил кирпан — ритуальный нож сикхов — и загородил собой семью.

— Если меня убьют, запомните — я умер за вас. И запомните — не все индусы звери. Среди них есть наши братья.

Дверь взорвалась щепками, в проем хлынули люди с факелами, но их остановил крик.

— Стоять! Эта семья под моей защитой!

В дверях стоял их сосед-индус Ашок Шарма с тремя друзьями. В руках у них были лопаты и молотки.

— Ашок-джи… — выдохнул Гурдип, не веря глазам.

— Гурдип-бхай, ты мой брат. Кто тронет тебя, получит от меня, — твердо сказал Ашок, преграждая путь толпе.

— Сгинь, Ашок! — главарь погромщиков оскалился. — Или мы и тебя запишем в предатели!

— Попробуйте, — спокойно ответил Ашок. — Только знайте — завтра вы будете плевать себе в лицо за то, что творите сегодня. Индира Ганди боролась за единую Индию, а вы рвете ее на куски.

Толпа заколебалась, но потом отхлынула — искать жертв полегче. И эта резня бушевала три дня. Официально убили 2800 человек, но реальные цифры зашкаливали. Сикхские кварталы превратились в пепелища, тысячи семей остались под открытым небом. В крематории же Радж Гхат, где пылало тело Индиры Ганди, столпились миллионы. Дым поднимался к небу, смешиваясь с горем и яростью толпы. Раджив Ганди — теперь уже премьер-министр — произнес фразу, которая врежется в память поколений.

— Когда падает большое дерево, земля содрогается.

Слова повисли в воздухе, как приговор. Толпа поняла их по-своему — как благословение на месть. Но среди моря лиц мелькали и другие — те, кто видел правду — одна смерть породила тысячи.

А в стороне от бушующей толпы стоял старый сикх Джасвант Сингх. Погромы отняли у него двух сыновей. Слезы стекали по изборожденным морщинами щекам и терялись в седой бороде.

— Индира-джи… — прошептал он, глядя на дым. — Что же ты наделала? Что же мы все наделали…

Индия раскололась в тот день навсегда. Рана, вспоровшая душу страны, будет сочиться кровью десятилетиями — напоминая о том, как тонка грань между цивилизацией и зверством, между соседом и палачом.

Декабрь

1984 год

Зимний ветер выл в голых ветвях вязов, словно призрак прошлых войн, окружавших загородную резиденцию британских премьер-министров. Маргарет Тэтчер замерла у окна своего кабинета в Чекерс, наблюдая, как черный автомобиль медленно вползал по подъездной аллее, словно стальной зверь, несущий судьбу. Ее пальцы — эти пальцы, подписывавшие приказы и ломавшие карьеры, — нервно теребили жемчужную нить. Железная леди дрогнула.

— Премьер-министр, — секретарь просочился в кабинет, как тень, — господин Горбачев прибыл.

Тэтчер выпрямилась, будто солдат перед атакой. В зеркале отразилось лицо женщины, которая знала — сегодня решается, останется ли мир или рухнет в ядерный ад.

Михаил Сергеевич Горбачев выбрался из автомобиля и окинул взглядом величественное здание XVI века — камни помнили Кромвеля и Черчилля. Рядом маячила кнебольшая свита. Но Горбачев был иным — в его движениях билась энергия человека, готового взорвать устоявшийся мир.

В главном холле Чекерс столкнулись два мира. Тэтчер протянула руку первой — жест, который стоил ей немалых усилий. Горбачев сжал ее ладонь, и в этом рукопожатии прозвучал вызов всему, во что они верили.

— Добро пожаловать в Чекерс, господин Горбачев. — Голос Тэтчер звенел, как сталь о сталь. — Надеюсь, Аэрофлот не разочаровал?

— Благодарю, миссис Тэтчер, — Горбачев улыбнулся, но глаза остались холодными. — Честь оказаться в стенах, где вершилась история Британии.

Гостиная встретила их треском камина и ароматом чая. Домашний уют — маска, скрывающая схватку титанов.

— Михаил Сергеевич, — Тэтчер разливала чай, каждое движение выверено, как удар рапирой, — скажу прямо — наши страны балансируют на краю пропасти. Но я верю — даже враги могут найти общий язык, если на кону судьба человечества.

Горбачев принял чашку, изучая собеседницу, словно шахматист перед решающим ходом.

— Маргарет, — он произнес ее имя, как заклинание, — холодная война пожирает нас изнутри. Мы строим ракеты, пока наши дети недоедают. Мы готовимся к войне, которая уничтожит всех — и победителей, и побежденных.

— Но именно вы разместили «Пионеры» в Европе! — Тэтчер подалась вперед, глаза сверкнули. — Мы лишь ответили «Першингами». Каждое действие рождает противодействие — закон Ньютона работает и в политике.

Горбачев поднялся, подошел к окну. За стеклом мерцал декабрьский сумрак.

— Порочный круг, Маргарет, — его голос прорезал тишину, как нож. — Каждый наш шаг толкает мир к краю. Но кто-то должен сказать «хватит». Кто-то должен шагнуть первым навстречу миру, рискуя всем.

— И что же вы предлагаете? — в голосе Тэтчер пряталось любопытство хищника.

— Новое мышление, — Горбачев произнес эти слова так, словно они жгли ему язык. — Мир сплелся в такой узел, что старые методы противостояния превратились в петлю на шее человечества. Ядерную войну нельзя выиграть. Её нельзя даже начинать.

Железная леди поднялась с кресла — каблуки отстукивали по паркету дробь приближающегося допроса.

— Красивые слова, Михаил Сергеевич, — она остановилась в шаге от него. — Но откуда мне знать, что это не очередной спектакль из московского театра лжи?

Горбачев развернулся к ней всем корпусом. В его глазах полыхнуло что-то такое, от чего у неё перехватило дыхание. Искренность — товар редкий в их мире, как радий.

— Потому что я готов действовать первым, — каждое слово падало, как камень в воду. — Сокращение наших войск в Европе. Мораторий на ядерные испытания. Но мне нужны союзники, а не могильщики.

Этот разговор растянулся на часы — словесный поединок, где каждая фраза была выпадом, каждая пауза — парированием удара. Права человека, экономические реформы, тлеющие конфликты по всему миру. Советские и британские советники изредка подавали реплики с галёрки, но на сцене играли только двое.

— Знаете что, — Тэтчер отложила вилку, её голос стал мягче, — в вас есть нечто… непривычное. Вы ломаете шаблон советского лидера.

— А вы, Маргарет, — он произнес её имя, словно пробовал на вкус дорогое вино, — разрушаете стереотип западного политика. В вас живёт принципиальность, которую я уважаю, даже когда она направлена против меня.

Ночь уже накрыла Чекерс чёрным покрывалом, но в холле особняка воздух дрожал от предчувствия перемен.