Курсант Сенька (СИ) - Ангор Дмитрий

В горло пересохло — вчера старшак Щукин с корешами заставлял Пашку отдать свой ужин. А когда тот отказался, его начали унижать при всех. Ну я не выдержал и вмешался.

— Товарищ капитан, курсант четвертого курса Щукин нарушил устав, требуя от младшего…

— Стоп! — Дубов поднял руку, словно останавливал танк. — Щукин подал рапорт. Пишет, что ты его оскорбил и толкнул. Серьезное нарушение дисциплины, Семенов. Понимаешь, что тебе грозит?

Кровь ударила в виски — исключение за два года до выпуска — это бред.

— Товарищ капитан, разрешите объяснить ситуацию полностью?

— Говори. Только правду, без прикрас.

И я выложил все как на духу. Как Щукин с подельниками устроили настоящий террор, унижали ребят, заставляли выполнять личные поручения, чистить их сапоги. Как вчера дошло до того, что начали отбирать еду.

Дубов слушал молча, лишь изредка кивая. И когда я замолчал, тяжело вздохнул.

— Понятно. Но факт есть факт — ты поднял руку на старшего по званию. По уставу это…

— Товарищ капитан! — в дверь неожиданно постучали. — Разрешите войти?

— Входи, Зайцев!

Прапорщик вошел с пачкой бумаг в руке.

— Товарищ капитан, поступили еще четыре рапорта от курсантов второго курса на действия Щукина и его группы. Плюс свидетельские показания первокурсников.

И лицо Дубова потемнело — он быстро пролистал документы.

— Семенов, возвращайся в казарму. Завтра утром жду полный письменный отчет. И передай своим — никаких самосудов! Все через командование.

В казарме ребята ждали, как приговоренные.

— Ну что? — Колька сжал кулаки. — Исключают?

— Пока нет. Но дело серьезное — капитан требует отчет.

— А если Щукин со своими придет мстить? — Леха грыз ногти. — Они же знают, что мы настучали.

— Не настучали, а восстановили справедливость, — отрезал Пашка. — Устав для всех одинаков.

Он прав — у нас не было выбора. Тяжко было тягаться с четвертым курсом. И даже третий курс помочь нам не мог — у них свои проблемы были с учебой перед каникулами. Поговорили мы так немного об этом и легли спать. Но ночь прошла тревожно — каждый шорох в коридоре заставлял вздрагивать. Утром же на построении атмосфера накалилась до предела. Четверокурсники бросали злобные взгляды, но мы держались кучно, готовые ко всему.

А после завтрака меня снова вызвали к Дубову. В кабинете же еще сидел подполковник — замначальника училища по воспитательной работе.

— Семенов, — начал подполковник, — дело приобрело серьезный оборот. Провели служебное расследование. Курсант Щукин и трое его сообщников отчислены за грубые нарушения воинской дисциплины и издевательства над младшими курсантами.

И у меня с плеч свалился огромный груз.

— А ты, Семенов, получаешь благодарность за принципиальную позицию и защиту товарищей. Но запомни — в следующий раз сначала обращайся к командованию. Понял?

— Так точно, товарищ подполковник!

В казарме же ребята не сразу поверили, что новости хорошие. Но вскоре Колька расплылся в улыбке.

— Вот это да! Справедливость восторжествовала!

— Теперь можно спокойно готовиться к каникулам, — облегченно вздохнул Пашка.

— И к экзаменам, — пробурчал Форсунков. — А то еще можем вылететь за неуспеваемость!

И мы рассмеялись — впервые за много дней. За окном все также выл декабрьский ветер, но в казарме стало тепло и спокойно. Выстояли и на этот раз! Я даже понял главное — жизнь требует гибкости. Нельзя гнуть одну линию во всех ситуациях. Даже во взрослом возрасте важно менять подходы, учиться решать проблемы по-новому. И в ту ночь я уснул с довольной улыбкой. Глубокий сон окутал меня быстро и крепко.

Временем позже

Усталость последних дней вцепилась в тело железными когтями — мышцы расслабились, дыхание выровнялось, и сознание провалилось в бездну чужой памяти… Во сне он стоял у окна просторного дома. Солнечный свет бил прямо в лицо, слепил глаза. А за спиной взорвался звонкий смех.

— Папочка! — Аленка неслась к нему на коротких пухлых ножках, растопырив руки, словно собиралась взлететь. Пять лет, щеки как у хомячка, глаза — точная копия его собственных. Живые и озорные, да беспощадно честные. — Смотри, что я нарисовала!

Сергей опустился на корточки. Теплый комочек счастья врезался в его объятия.

— Покажи, художница.

— Это мы! — крохотный пальчик ткнул в цветные каракули. — Вот ты, вот мама, а вот я! А это наша собачка!

— Какая еще собачка? — Сергей рассмеялся. — Мы не договаривались.

— А я договорилась! — Аленка выпрямилась, серьезная как генерал. — С мамой! Она сказала — подумает.

Из кухни тут же донесся мелодичный голос.

— Сергей, не слушай ее! Никто ничего не обещал!

И Лариса появилась в дверном проеме — ее волосы были небрежно собраны, а легкое платье подчеркивает стройную фигуру. В руках как всегда детектив Агаты Кристи.

— Мама, ну пожалуйста! — Аленка бросилась к ней, цепляясь за платье. — Маленькую собачку! Она будет меня охранять!

— От кого? — Лариса подняла бровь, бросив взгляд на мужа. — От папы, который тебя балует?

Сергей встал, обнял жену за талию.

— Может, стоит подумать? Ребенку нужен друг.

— У нее есть друзья в садике, — Лариса говорила строго, но голос выдавал мягкость. — А собака — это ответственность. Кормить, выгуливать, к ветеринару таскать…

— Я буду кормить! — Аленка подпрыгнула. — И выгуливать! И мыть! И расчесывать!

— Конечно, — Сергей усмехнулся. — Как ты моешь игрушки.

— Я хорошо мою! — дочка надулась. — Правда, мама?

А Лариса опустилась в кресло, усадила Аленку к себе на колени.

— Хорошо. Но сначала научись убирать комнату без напоминаний — целую неделю. Идет?

— Идет! — Аленка взвизгнула от радости и чмокнула маму в щеку.

Сергей же смотрел на них и чувствовал, как сердце разрывается от счастья. Это было его… Его семья, его жизнь, но которой больше не существовало. Он смотрел на них — и сердце наполнялось теплом. Эти вечера, разговоры, объятия…

Но тут картинка словно сломалась, как стекло от удара молотка. Дождь, серое небо, а мокрый асфальт отражал тусклые фонари. Сергей занимался в зале, когда зазвонил телефон.

— Алло?

— Сергей Федорович? — женский голос дрожал, как натянутая струна. — Это из сорок третьего морга. С вашей дочерью… произошел несчастный случай.

И его мир треснул пополам… Белые коридоры пахли смертью и хлоркой. Лариса сидела на скамейке — ее плечи ходили ходуном от рыданий.

— Лара… — Сергей опустился рядом. — Где Аленка?

— Переходила дорогу… — всхлип. — Я держала за руку, но она вырвалась… А потом… Этот… — голос сорвался. — Пьяный урод! Он вылетел…

— Где она?

— Ее больше нет, — Лариса подняла лицо, оно было все мокрое от слез.

И земля словно ушла из-под ног. Он все еще не мог осознать, что находится в морге. Коридор перед глазами завертелся каруселью. А после, как в тумане, похороны и маленький белый гробик. И Лариса в черном, с опухшим лицом и пустыми глазами.

Потом же пустой дом, где было так тихо, что это давило на мозг. Детская с игрушками, которые уже никто не трогал. А Лариса сидела в кресле вся неподвижная под действием успокоительных.

— Лара, поговори со мной, — Сергей умолял. — Мы должны держаться.

— Зачем? — первые слова за неделю. Глаза — два черных провала. — Ради чего держаться?

— Ради нас. Ради любви.

— Какой любви? — мертвый голос. — Любовь умерла вместе с ней.

Но он попытался бороться — сначала психологи, потом поездки для смены обстановки. Но Лариса превратилась в одну равнодушную статую горя. А затем пришел тот день… Сергей вернулся домой — и сразу почувствовал — тишина была неправильной. Он прошел по дому, заглянул в спальню, на кухню.

— Лара?

Дверь детской была приоткрыта и Сергей толкнул ее. Лариса висела на веревке. Лицо синее, глаза закрыты. Опрокинутый стул на полу…

— Нет! — крик разорвал тишину. — Лара!

Он рванулся к ней — развязать веревку, поднять, спасти. Но тело уже остыло. На столе же была записка, написанная словно дрожащей рукой — «Прости. Не могу без неё. Береги себя».