Жуков. Халхин-Гол (СИ) - Алмазный Петр

Возможно, Каганович недоволен перспективой перераспределения ресурсов в пользу авиации Яковлева и Лавочкина в ущерб другим проектам. И все равно, мало подходит на роль человека, которого нарком внутренних дел мог бы считать опасным врагом.

У стола с графиками замер Тевосян, нарком судостроения. Смотрел на меня исподлобья, c неприкрытой неприязнью. Это еще ничего не значит. А где же тот, о ком предупреждал Берия? Кто стоит за спинами этих людей, искусственно тормозя решения?

Мой взгляд скользил по остальным. Нарком боеприпасов Сергеев что-то горячо доказывал Шапошникову, размахивая руками. Он против, потому что вверенные ему предприятия не справятся, но не настолько влиятелен, чтобы угрожать, тем более — Берии.

Директор Лоскутов мрачно курил в углу. Недоволен, что его отрасли меньше уделили внимания? Напрасно. Ему как раз предстоит много работы. Тягачи для пушек, советские военные джипы…

Нет, это все производственники. Их возражения понятны, они болеют за дело, которое им доверила партия. Никто из них не может быть по-настоящему скрытным и опасным врагом. Тем более — для всесильного народного комиссара внутренних дел.

И тут я заметил, что к Кагановичу и Ванникову подошел человек, имени которого я не знал. А ведь я изучал биографии всех участников совещания, предоставленные мне Берией. К досье были приложены и фотографии.

Этого типа среди них точно не было. Может, это какой-нибудь помощник? Мелкая сошка на побегушках? Вот подошел. Не говорит ничего, лишь кивает, слушая их разговоры и жалобы на меня.

Однако глаза его, холодные и внимательные, бегают по залу, будто кого-то высматривают. Он ловит мой взгляд и мгновенно отводит глаза, делая вид, что изучает люстру на потолке.

Вот он. Не явный противник вроде Тевосяна, а серая, непонятная фигура. Тот, кто не будет открыто спорить, но в кулуарах, в технических заключениях, в «объективных» докладных записках может топить любую инициативу, усложняя и без того сложный процесс.

Он — кто бы ни был — чьи-то уши и глаза. Возможно, Берия знает о нем больше, чем говорит. У кого бы спросить, что за тип? Я поискал взглядом Ильюшина. Он стоял в стороне. Никто к недавнему зэку подходить не хотел. А мне было плевать на их страхи.

— Сергей Владимирович, — громко сказал я, направляясь к нему. — Что скучаете в сторонке?.. — А подойдя вплотную, спросил вполголоса: — Не знаешь, что за тип возле Кагановича-старшего трется?

— Так это Зворыкин, — сказал авиаконструктор.

— Кто такой?

Ильюшин пожал плечами.

— Черт его знает, кто он такой, — пробормотал он. — Серый кардинал… Говорят, он, по твоему выражению, «трется» на самом верху.

Он умолк, потому что к нам подошел Шапошников.

— Ну что, Георгий Константинович, надеюсь, вы понимаете, с каким уровнем проблем столкнулись? — проговорил он устало, но в его глазах читалось сочувствие.

— Понимаю, Борис Михайлович, — отвечаю я, еще раз бросая взгляд на Зворыкина. — И начинаю понимать, где именно залегают самые глубокие корни этих проблем.

Шапошников начал мне растолковывать, что именно меня ожидает, а я продолжал наблюдать за Зворыкиным. Он отошел от Кагановича и теперь что-то тихо втолковывал начальнику Главного управления авиационного снабжения. Тот хмурился и кивал.

В голове складывалась картина. Этот человек не просто так торчал здесь. Он методично обходил ключевых участников, похоже, сея сомнения и формируя скрытую коалицию несогласия.

Кем бы он ни был, его сила явно зиждилась не на занимаемой должности. Вряд ли этот Зворыкин пойдет на открытое противостояние, скорее будет использовать бюрократические процедуры, объективные трудности и личные амбиции других, как прикрытие. Чего?

Ко мне подошел Маленков, назначенный куратором комиссии от ЦК.

— Ну что, Георгий Константинович, готовьтесь к тяжелой работе. Месяц — это очень мало. — Он улыбался, но глаза оставались холодными. — Надеюсь, ваши предложения имеют под собой твердую основу. Всякие… фантазии нам сейчас ни к чему.

В его тоне сквозила легкая угроза. Маленков явно давал понять, что любая моя ошибка будет использована против меня. И, возможно, против Берии, чьим ставленником я в его глазах был.

— Предложения основаны на опыте, оплаченном кровью, Георгий Максимилианович, — сухо ответил я. — Фантазировать на фронте — себе дороже.

Он кивнул и отошел. Я остался один. Враги определились. Явные — те, чьи интересы напрямую задевали мои предложения. И скрытые — Маленков, который видел во мне угрозу своему влиянию, и серый кардинал Зворыкин, чьи цели и покровителей еще предстояло выяснить.

Берия был прав. Битва за перевооружение только начиналась, и линия фронта проходила не только в монгольских степях, но и в высоких кабинетах. А здесь правила игры были куда сложнее.

Возвращаясь в гостиницу, я мысленно продолжал раскладывать по полочкам сегодняшнее совещание. Маленков, Тевосян, Зворыкин… Вместе они составляли серьезную силу. Мне надо было побыть в одиночестве, чтобы все обдумать.

Открыв дверь, я шагнул в номер. И увидел силуэт женщины, что стояла спиной к окну. Свет бил мне прямо в глаза и я не сразу разглядел в ее руке небольшой, плотно стиснутый в пальцах браунинг.

— Не двигайтесь, товарищ командующий, — сказала она тихо. — И не зовите охрану. Это не поможет.

При этом она чуть повернула голову и я без особого удивления узнал ее профиль. Ольга Сафронова, приемная дочь Виноградова и вдова лейтенанта Сафронова, того самого диверсанта, что был застрелен своим же напарником, проводником Терентьевым.

— Ольга Ивановна, — произнес я. — Чем обязан?

— Вы убили моего мужа, — ответила она, но как-то механически, заученно.

— Ваш муж был предателем и убийцей, — так же ровно ответил я. — Он пытался ликвидировать командующего в военное время. Его застрелил свой же сообщник.

— Он был патриотом! — ее голос сорвался на шепот, полный ярости. — Он боролся с вашим режимом! А вы… вы опора власти узурпатора, взошедшего на костях!

Слишком напыщенно, как в дурной пьесе. И неискренне. Сафронова сделала шаг вперед, и теперь я видел ее лицо отчетливо — изможденное, бледное, с лихорадочным блеском в глазах. Актриса, но плохая.

— Вы ошибаетесь, — сказал я, не отводя взгляда от ствола. — Я защищаю свою страну. От внешних врагов и от внутренних, вроде вашего мужа.

— Молчите! — она резким движением подняла пистолет. — Сейчас я вас убью. Я год готовилась к этому.

— Год? — подыграл я ей. — Мы с вами знакомы всего несколько дней.

— Вас охраняют палачи из НКВД! — тарабанила она вызубренный текст. — И это прекрасно… Пусть весь мир узнает, как героя Халхин-Гола застрелила вдова младшего командира, которого он погубил.

Ага. А вот это уже ближе к истине. В «Москве» наверняка сейчас присутствует парочка иностранных корреспондентов, которые успеют сделать несколько снимков, пока на выстрел прибежит охрана. Выходит, эта мелодрама была и в самом дела задумана заранее.

Возможно, первоначально цель была намечена другая, но мои успехи на Халхин-Голе заставили заговорщиков обратить на меня внимание. Сафронов не просто так назвал мне адрес своей семьи, он рассчитывал на мое чувство справедливости и офицерскую честь.

И когда я отправился на квартиру профессора Виноградова, там меня уже поджидала засада. Правда, я обезвредил «налетчика», который как-то подозрительно легко сдался. Уж не ради ли этой, заключительной мизансцены?

— Кто вас послал, Сафронова? — спросил я. — Говорите, я ведь все равно не успею ничего никому рассказать.

— Меня послала Россия, которая стонет под игом сатанинской власти…

— А как же ваша дочь, Сафронова? — спросил я. — Что с нею будет после того, как вас арестуют?

Расчет сработал. При упоминании дочери, рука диверсантки дрогнула, а то я уже начал думать, что никакой малютки не существует. Этого мне хватило. Я прыгнул вперед, понимая, что могу не успеть. Сумрак в комнате разорвала вспышка выстрела.