Сирийский рубеж 4 (СИ) - Дорин Михаил

Все слушали внимательно, а лётчики-операторы делали себе пометки в наколенных планшетах.

— Здесь дорога, которая идёт рядом с небольшим водохранилищем Абар. За неё цепляемся и следуем вдоль неё. Господствующие высоты под нашим контролем, поэтому всё внимание на навигацию. Но головой крутим, — продолжал штурман, ведя пальцем по карте.

В течение двадцати минут разобрали ещё несколько особенностей.

Экипажем моего ведомого определили Бородина и Чёрного. Это были ничем не выделяющиеся ребята. Обыкновенные «рабочие войны», каких десятки и сотни в нашей армии.

— Слушать внимательно эфир и всё вокруг контролировать. Что не так, сразу доклад. И резко на маршруте старайтесь не пилотировать, посколько внутри строя мы держим Ми-8, — нацелил я экипаж ведомого на завтрашнюю работу.

— Всё понятно, товарищ командир, — ответил Чёрный.

Уточняющих вопросов никто не задавал. Несколько раз ко мне подходил Максим Заварзин, уточнив несколько моментов по применению вооружения. Закончив с совещанием, все разом отправились спать.

Утром стоянка аэродрома спала в серой дымке. Тучи висели низко‑низко и тянули вниз тугой материей весь горизонт, будто их можно было достать рукой. Воздух пах выхлопными газами, керосином и чем‑то металлическим, влажным. Видимость километра четыре, не больше. Всё вокруг растворялось в тяжёлой дымке.

Пока мы шли с Заварзиным к вертолёту, я чуть не оглох от постоянного жужжания у моего левого уха. И это было не какое-то насекомое.

— А вы музыку любите? Классику или современную? Мне недавно попался концерт группы «Кино». Вы не слушали её? — заваливал меня вопросами Максут.

— Да куда уж мне. Я больше Толкунову люблю, — ответил я.

Ставка была на то, что уж с творчеством великой советской певицы молодёжь 80-х слабо знакома. К сожалению, не прошла ставка.

— О! А я её несколько песен знаю наизусть. Вот послушайте: ' — Я прилечу — ты мне скажи. Бурю пройду и пламень…'.

Мда, поёт Максимка хорошо, но не в тему.

— Молодец, — похвалил я Заварзина.

От музыки Максим плавно перешёл к спорту. Затыкать ему рот я не стал. Может у парня из-за волнения такое многословие.

— «Спартак» навсегда в сердце. Народная команда! Правда, в хоккее я больше за «Крылья» переживаю…

И так до самого вертолёта. Мои ботинки скользили по тёмным лужицам, а взгляд снова и снова уходил в небо.

— А погода сегодня 31 декабря самая «лётная»: хоть глаз выколи. Я вот помню у меня дома…

Я улыбнулся. Такого разговорчивого ещё надо было мне постараться найти.

— Командир, при такой видимости я бы и на рыбалку не поехал, а мы вот летим. Зато на охоту… Вы бы куда пошли лучше?

Чуть было не сказал «подальше от сюда». Но кто ж за меня будет эту работу делать.

— Лучше на рыбалку, — ответил я.

— Вот и я люблю рыбалку! Помню мы с братом…

Пока Заварзин рассказывал, как он тащил брата десять километров с порезанной ногой, мы уже подошли к Ми‑24. На фоне серого неба машина казалась большим зверем — распластанные лопасти, изломанный силуэт, грязные бока с тёмными потёками масла.

Заварзин остановился на секунду, всматриваясь в вертолёт.

— Сан Саныч… а вы помните свой первый вылет в плохую погоду?

Я усмехнулся и начал вспоминать. Посмотрев в небо, сощурился, напрягая извилины. Ведь технически мой первый вылет в такую погоду ещё даже не состоялся.

— В такую? Первый был давно. Не особо помню тот день, а вот то что пропотел как в бане во время того вылета, помню.

Заварзин хохотнул коротко, неловко, но в смехе уже не было зажатого страха, а только уважение и внутренняя готовность.

Я занял место в кабине, поправив после посадки в кресло жилет и автомат. Быстро пристегнулся. Органы управления стояли нейтрально, но я не смог удержаться, чтобы не погладить ручку управления и рычаг шаг-газ.

— 302-й, группе доложить о готовности, — запросил я на канале управления.

Пока все экипажи выходили в эфир с докладом, в Ми-8 заканчивалась погрузка десантных групп. Сирийские бойцы тащили с собой АГСы, пулемёты и большой боекомплект. Было видно, что готовились к серьёзному сопротивлению.

— Доклады принял. Тифор-старт, я 302-й, утро доброе. Группе запуск.

Руководитель полётами дал разрешение, и тишина на аэродроме закончилась.

Дымка сразу дрогнула от вибрации. Следом один за другим вертолёты начали «раскручиваться». На бортах вспыхнули бортовые огни, и всё вокруг наполнилось гулом.

— 302-й, группа 201-го готова, — доложил мне о запуске ведущий десантной группы Ми-8.

— Понял. Выруливаем на полосу, — дал я команду.

На рулёжке начали выстраиваться вертолёты. Кому-то было удобно даже просто выполнить подлёт и занять место на полосе. Через несколько минут Ми‑8 заняли центр строя на полосе. Их силуэты казались мне сейчас более массивными и чуть грузными.

— На месте. 323-й, готовы, — доложил ведущий моей ведомой пары, когда занял место на полосе.

Со стороны мы сейчас выглядели как стая, собравшаяся в охоту: ощетинившиеся «шмели» сопровождают суровых «пчёлок».

— Максут, готов? — запросил я по внутренней связи Заварзина.

Секундная пауза на то, чтобы мой оператор ответил.

— Готов.

Оттримировав вертолёт, я вышел в эфир.

— Внимание. Группе взлёт!

В ту же секунду я начал поднимать рычаг шаг‑газ. Почувствовался знакомый толчок в животе. Тот самый момент, когда вертолёт начал отрываться от полосы. Вибрация пошла по креслу, и бетонка осталась внизу.

Одновременно все начали отрываться от полосы. Дымка, которая была по всему горизонту, казалось, сама отступила. Небольшие клочья утреннего тумана закрутились вихрями под лопастями.

Вся группа взмыла в небо. Ми‑8 держались в середине строя, и их винты отбивали туман в молочные валы. Вторая пара Ми‑24 держалась левее.

На несколько секунд мы зависли над серым аэродромом. Внизу крутились бешеные спирали луж и клочья проходящего тумана. Кажется, что воздух вибрировал.

— Внимание, паашли! — скомандовал я, отклоняя ручку управления от себя.

Бетонная полоса начала «пробегать» внизу, словно сама неохотно отпускала нас. Скорость начала расти. Ми-8 встали между нами и держались близко друг к другу.

— Держим «прибор» 180. Курс 70°, высота 100, — подсказал мне Заварзин, и я повторил в эфир то же самое.

Мы рванули вперёд. Кабина Ми‑24 дрожала, будто вся машина была одним сплошным мускулом. В висках отдавался звон и давило низкое серое небо. Пальмирская пустыня утонула в облаках, и вертолётное стекло превращало видимость в мучение — небо и земля слились в одну матовую массу.

— Прошли первый поворотный, три минуты до следующего, — произнёс по внутренней связи Максут.

— Принял, — ответил я и проинформировал остальных на канале управления.

Сирийские пейзажи возникали рваными пятнами. То обломки техники вдоль дороги, то воронки от разрывов. Всё слишком близко, слишком резко. Дымка то сжимала картинку, то отпускала.

— Второй ППМ. До следующего четыре минуты, — доложил Заварзин.

— Понял, — ответил я, замечая для себя, что придётся сейчас снижаться ниже.

Вся группа скользила над поверхностью, держась на расстоянии от склонов гор. Я левой рукой держал рычаг шаг‑газ, добавляя мощности ровно настолько, чтобы не ухнуть в землю. Хвост всё время тянуло в сторону боковым ветром, и приходилось ловить машину, словно упряжного зверя.

Через расчётное время показалась тёмная полоска извилистой дороги. Тот самый ориентир, который нам нужен для выхода в район высадки.

— Пошли вправо. Держимся вдоль дороги, — произнёс я в эфир.

Горные склоны становились всё ближе. Совсем немного, и лететь такой большой группой будет небезопасно.

— Командир, слева! — резко сказал Заварзин.

Я подал ручку вперёд и вправо, одновременно поднимая шаг‑газ. В дымке над одним из склонов вспыхнула яркая линия — короткая очередь, и тут же просвистела совсем рядом.

— 325-й, наблюдаю. Атака! — ответил мой ведомый Бородин.