Регрессор в СССР. Цикл (СИ) - Арх Максим

Вздохнул и потёр ладонью лицо. Сон не прошёл… Встал и на ватных ногах подошел к зеркалу. Из зеркала на меня смотрел ребёнок. Всмотревшись в отражение, понял нереальное — на меня оттуда смотрел я. Именно я, только очень молодой и забыто смутно знакомый. Но, как ни крути — это был именно я.

Волосы над верхней губой — усы, только начали чернеть. Густые тёмные волосы на голове с причёской а-ля «Beatles». Ровный нос, ещё не сломанный в драке. Карие глаза. В общем, обычный русский парень с обычной русской внешностью. Обернулся и посмотрел на бабушку, которая, сочувственно глядя на меня, во все глаза что-то прочитала.

— Саша, Саша, ложись. Что ты молчишь? Что ты молчишь, Саша? Ты можешь дышать? Что это было, Саша, сынок? Нужно немедленно к врачу. Нужно бежать звонить в «скорую»?! Саша… — беспокоилась она.

…И ещё, и ещё…

— Всё нормально, бабуль, не волнуйся, — устало прошептал я и лёг.

— Ой, Сашенька у тебя, что горло заболело? Какой у тебя грубый голос. Простыл? Где же? Лето же? Говорила я тебе не купаться столько в пруду. Давай сейчас горячее молоко с мёдом сделаю?

— Нет, ничего не болит. Всё хорошо. Не волнуйся, — успокаивал я её, как мог, держа себя изо всех сил в руках.

Вдох… Выдох… Вдох… Начало отпускать. Муть в глазах потихонечку стала исчезать, а в ушах перестало звенеть.

Нужно успокоиться…

«Ух… Вот это накрыло так накрыло. Всё… Отдышался. Держим себя в руках! Вроде отошёл. В смысле хорошо, что просто отошёл, а не отошёл, например, в миро иной. С такими-то исполнениями… Н-да…»

— Бабуль! Всё! Успокойся, — решил вести себя, как ни в чём не бывало, и вновь сел. — Всё хорошо.

Поднялся с кровати и на дрожащих ногах прошел из сеней, где лежал в большую комнату.

Открыв дверь и войдя внутрь, первым делом посмотрел на стену. Там висел отрывной календарь. Внутри всё колотилось, и к чему-то странному и необычному я был готов. Но, всё же, посмотрев на календарь, впал в ступор.

В сотый раз за последние пять минут, протерев глаза, вновь посмотрел на цифры, напечатанные на листке.

— Ба, — обратился подросток к стоявшей рядом бабушке, — скажи, пожалуйста, сегодня, какое число?

— 26 июля Сашенька. А ты что, забыл?

— А год 1977?

— Э-э, да.

— От Рождества Христова?

— Да. 1977, гм… от Рождества… — тоже впала в ступор бабушка, вероятно не зная, как на такое реагировать. — А ты что? Забыл?

— Нет-нет, всё нормально. Это я так — шучу… Просто я вспомнил тут кое-что, гм… — попытался весело отшутится я, но весёлости в голосе не было. — Просто вот тут вспомнил… Подумал и, гм… понял…

«Так ведь, наверное, и деревенские ребята живы!.. Ребята живы! Все живы и счастливы! Все! Как один! И… И… О Боже!! БОЖЕ!! И мама… Мама жива!! Мама!.. О, Господи! Точно, точно жива! И здорова! И…, — голова закружилась. — А… Конечно… Конечно… И Оля… Олечка… Так ведь и Олечка, жена моя, наверное, тоже жива… жива!!! Или… стоп… нет… она же… нет… она не жива… она ещё… она не совсем жива пока. Она родится только через три года… в 1980 году… Но всё равно! Она родится! Она будет жить и будет жива!!»

От осознания всего сумбура в голове меня прошиб пот, и это не скрылась от глаз бабушки.

— Что опять? Плохо? — забеспокоилась она.

— Нет, нет бабуль. Нам с тобой нужно поехать в Москву! К маме! Срочно! — вытирая испарину, выпалил я.

— Зачем? — удивилась та.

— Срочно!.. К маме!.. Как зачем?! — не понял её я. Мысли путались и скакали, голова была словно не своя. — К маме нужно очень! Очень, очень! Нужно! Понимаешь?!

— Э-э… поняла… Хорошо. Давай съездим. Правильно! Пусть там тебя посмотрят, — согласилась бабушка, видя, что с внуком что-то действительно не то.

Я уставился на бабулю, постоял в непонимании несколько секунд и затем спросил:

— В смысле, посмотрят? — а затем понял. — Ах да, врачи же… — ведь мама работает медсестрой в скорой помощи.

Вот и действительно, пусть посмотрят, хуже не будет. К тому же, это неплохой повод поехать вместе с бабулей. А уж там…. А там я никого никогда никуда не отпущу. Вот Олю ещё найду, ну, гм… конечно же, когда она родится, подожду пока вырастет, и всё. И будем жить! Жить! Все вместе! Всей семьёй! Никого не отпущу от себя ни на шаг! Будем просто жить! Всегда! Долго! Счастливо! Вечно!

Разум зашёл за ум. Понять и осознать всё это, было просто невозможно. Вышел в коридор, подошел к ведру с колодезной водой, взял эмалированные ковшик, черпнул холодной жидкости и залпом выпил — вкуснотища. Давно позабытый вкус истинной воды. Н-да…

Нужно сказать, что для пацана, проводящего всё лето в деревне, вода являлось главным и приоритетным ресурсом. Носясь по всей округе в жару и дождь, с самого босоногого детства я всегда знал, где есть глоток свежести — в сенях! Тут всегда стояли вёдра с водой и «грибом» — вкуснейшим напитком. Причём было это действительно всегда. Интересно, почему в светлом будущем люди перестали делать этот бальзам от жажды.

«Ох, будущее…»

Сердце сжалось.

«Как бы не умереть по-настоящему. Сердце-то не резиновое. Вон как колотится, аж по ушам бьёт».

И неспроста… Возможно ли в это поверить. Я вернулся. Вернулся в свою юность. Вернулся спустя столько лет… Спустя столько чёртовых лет…

А сейчас нам предстоял путь в Москву 1977 года…

Просто так из деревни уехать было крайне сложно. В эти времена автобусы ходили по расписанию, и нужно было подгадать так, чтобы автобус подошел к станции незадолго до приезда электрички. Электрички же тут тоже были разные. «Голутвинская» и «Шиферная» — едут почти со всеми остановками, а значит, и дольше, нежели «Рязанская». Та мчит с минимальным количеством остановок и в полтора раза быстрее приезжает в столицу.

Как правило, когда мы едем из деревни, то выходим не на Казанском вокзале, а значительно раньше — на станции Ждановская.

Станция в 1989 году будет переименована в станцию Выхино. Ждановской же она была названа в честь Андрея Александровича Жданова, советского государственного деятеля, члена Политбюро. Что интересно, как член Политбюро и Секретариата ЦК, он отвечал за идеологию и внешнюю политику. Осуществлял руководство Управлением пропаганды и агитации и Отделом внешней политики. Заведующий же Отделом внешней политики был — Михаил Андреевич Суслов. Что ещё более интересно — после войны Жданов проводил линию компартии на идеологическом фронте в поддержку социалистического реализма. В августе 1946-го выступил с докладом, в котором осуждались лирические стихи А. А. Ахматовой и сатирические рассказы Михаила Зощенко — «Приключения обезьяны». Зощенко был охарактеризован как «подонок литературы», а поэзия Ахматовой была признана Ждановым «совершенно далёкой от народа». К представителям «реакционного мракобесия и ренегатства в политике и искусстве» был отнесены Дмитрий Мережковский, Вячеслав Иванов, Михаил Кузмин, Андрей Белый, Зинаида Гиппиус, Фёдор Сологуб. Этот доклад Жданова лёг в основу партийного постановления «О журналах «Звезда» и «Ленинград». По поручению ЦК партии руководил в июне 1947 года проведением «философской дискуссии» — публичная научная дискуссия общесоюзного масштаба в советской философии. На дискуссии присутствовало около 500 человек, в том числе секретари ЦК партии А. А. Кузнецов и М. А. Суслов.

О проведённой дискуссии позднее Жданов скажет: «Дискуссия в том виде, в каком она была проведена, оказалась бледной, куцей, неэффективной, а поэтому и не имела должных результатов. В связи с этим ЦК решил организовать новую дискуссию с тем, чтобы к этой дискуссии были привлечены не только работники из Москвы, но и работники из республик и крупных городов РСФСР. Причина отставания на философском фронте не связана ни с какими объективными условиями… Причины отставания на философском фронте надо искать в области субъективного». По распоряжению Жданова в 1947 года начал выходить журнал «Вопросы философии» и было создано Издательство иностранной литературы.

Вот такой вот неоднозначный был товарищ…