ИГОРЬ ВЕЩИЙ. Чертежи для княжества (СИ) - Рассказов Алексей

Он не стал фехтовать. Он просто выставил клинок перед собой, как шип, в последний момент отклоняясь от центральной линии сокрушительного удара.

Дубина с оглушительным, металлическим лязгом ударила по клинку, высекая из него сноп ослепительных искр. Но основная сила удара пришлась впустую, лишь вырвав нож из его окоченевших пальцев. Однако острие, направленное вперед, успело нанести свой укус. Оно неглубоко, но с ужасающей легкостью вошло в мышцу предплечья старшего, разрезав кожу и плоть, как горячий нож — масло.

Тот взревел — не столько от боли, сколько от шока и яростного изумления. Он отпрыгнул, хватаясь за руку, из которой между пальцев уже сочилась и стекала на землю алая, темная кровь. Его взгляд, полный ненависти и непонимания, упал на нож, лежавший в траве. На идеально ровный, отполированный до зеркального блеска клинок, на сталь такой твердости и чистоты, о которой он не мог и мечтать. Сталь, против которой его ржавые гвозди были жалким подобием оружия.

Все произошло за десяток секунд. Один противник был нейтрализован, второй — убит, третий — серьезно ранен и напуган до глубины души.

Старший, сжимая окровавленную руку, смотрел на Игоря с совершенно новым выражением. Теперь в его глазах не было ни насмешки, ни ярости. Только холодный, животный ужас, смешанный с лютой, немой ненавистью. Он что-то хрипло, сдавленно крикнул своему ослепшему товарищу. Тот, все еще беспомощно тырясь в своих засыпанных землей глазах, на ощупь подхватил за плечи хрипящее тело на земле и, бросив на Игоря последний, полный первобытного страха взгляд, они начали быстро, почти бегом, отступать в густую чащу, увлекая за собой раненого вожака.

Игорь не преследовал. Он стоял, тяжело и прерывисто дыша, всем телом трясясь от чудовищного, отливающего волнами выброса адреналина. В правой руке он сжимал нож, подобранный с земли. На идеальном клинке алели и медленно сворачивались темные капли чужой крови. Он смотрел на эту кровь, и его мутило. Не от самого вида — с травмами и кровью он сталкивался на платформах не раз. Его тошнило от осознания. От тяжелого, холодного знания, которое навсегда поселилось внутри него. От того, что он только что сделал. Что он *смог* сделать.

Он посмотрел на свои руки. Одной он силой своего мира, силой технологии, *родил огонь*. Другой — силой отчаяния и жестокой необходимости, *пролил человеческую кровь*. Всего за несколько минут.

Игорь медленно, почти ритуально, опустился на колени и вытер лезвие о пучок мокрой от росы травы. Трава стала красной. Он сложил нож. Глухой щелчок прозвучал оглушительно громко в наступившей, давящей тишине, словно хлопнула последняя дверь в его прошлую жизнь.

Он был один. Совершенно, абсолютно один. Кругом, до самого горизонта, простирался бескрайний, безразличный к его трагедии лес. Где-то там, в его глубине, жили люди. Люди, для которых встреча с незнакомцем — повод для убийства или грабежа. Люди, которые ублажали своих богов кровью и страхом.

Его мир — мир телеметрии, спутниковой связи и остывшего кофе в пластиковом стаканчике — рухнул. Окончательно и бесповоротно. Здесь его знания инженера-нефтяника о давлении на забое и химическом составе реагентов были мертвым грузом. Но его умение думать, его прагматичный, цепкий ум, его воля и его внезапно открывшаяся способность к жестокости — нет.

Он посмотрел на зажигалку в левой руке и на карман, где лежал нож. Не артефакты ушедшей эпохи. Не сувениры. Инструменты. Его единственные, безмолвные союзники в этом новом, жестоком мире, где цена жизни оказалась так ничтожно мала.

Глубоко, с дрожью, вдохнул, пытаясь унять предательскую тряску в коленях и сжать в кулак расползающееся по телу оцепенение. Страх никуда не делся. Он был здесь, холодным, тяжелым камнем внизу живота. Но теперь к нему добавилось нечто другое. Холодная, безжалостная, кристально чистая решимость.

Выжить. Во что бы то ни стало.

*** *** ***

Два дня.

Сорок восемь часов, растянувшихся в бесконечную череду изнуряющих шагов, каждый из которых давался с трудом, будто ноги были отлиты из свинца. Он шел на восток, слепо, руководствуясь лишь положением солнца и смутной, почти угасшей надеждой, что река — эта извилистая, безразличная артерия в теле бескрайнего леса — должна была в конце концов куда-то привести. К людям. К чему-то, что напоминало бы цивилизацию.

Голод, в первые часы бывший лишь неприятным фоном, превратился в постоянного, мучительного спутника. Пустота в желудке стала физической, осязаемой болью, сводившей мышцы судорогой и наполнявшей сознание липким, навязчивым фоновым шумом. Он жевал кислые, незрелые ягоды с незнакомых кустов, выплевывая жесткие, горькие косточки и чувствуя, как кислота разъедает и без того пустой желудок. Копал коренья, с трудом различая съедобные от ядовитых по смутным, выцветшим воспоминаниям из давно прочитанных книг о выживании. Один раз ему повезло — наткнулся на крупный гриб-дождевик. Он съел его сырым, почти не разжевывая, чувствуя, как холодная, безвкусная слизистая масса хоть как-то притупляет огненное жжение под ложечкой. Воду пил прямо из реки, зачерпывая ладонями и мысленно прощаясь со здоровьем, но выбора не было. Обезвоживание убило бы его куда вернее, чем любая «древняя бактерия».

Силы таяли с каждым часом, как песок в разжатой ладони. Ноги стали ватными, не слушались, спотыкаясь о каждую кочку. В голове плавала легкая, но навязчивая дымка, искажая восприятие. Он шел, потому что остановиться, присесть на корточки и закрыть глаза — означало сдаться окончательно. А он не был из тех, кто сдается.

Ярко-оранжевый комбинезон, некогда гордый символ технологичной цивилизации, способной укрощать морские глубины, превратился в грязное, промокшее, невыносимо тяжелое и мешающее движение тряпье. Он порвал один рукав об острый сук, чтобы хоть как-то облегчить себе жизнь. Его лицо покрылось многослойной коркой засохшего пота и грязи, щетина отросла, слипшаяся и колючая, придавая ему дикий, затравленный вид лесного зверя.

*Должны же быть люди… где-то… Ладно, Стрельцов, еще немного… Просто иди. Шаг. Еще шаг.*

Он почти не услышал их приближения. Уши, привыкшие к однообразному шуму леса — шелесту листьев, стрекотанию насекомых, плеску воды, — пропустили чужие, осторожные шаги. Единственным предупреждением стал резкий, короткий свист в воздухе, и что-то тяжелое и мягкое, оплетенное веревками, с силой ударило его по ногам, спутав их. Он грохнулся на землю лицом вниз, не успев даже вскрикнуть, лишь с силой выдохнув весь воздух из легких. Перед глазами поплыли черные, мерцающие круги, в ушах зазвенело.

Пока он, давясь, пытался отдышаться, его грубо, без лишних церемоний, перевернули на спину. Над ним, заслоняя небо, стояли несколько человек. Но это были не те, славяне, от которых он едва ушел живым. Эти — другие. Совсем другие.

Высокие, плечистые, с мощными, жилистыми руками. Их светлые, от солнца и ветра выгоревшие волосы были туго заплетены в сложные косы. Лица — суровые, обветренные, с жесткими, решительными складками у рта и холодными, бледными глазами. Их одежда была проще, но качественнее, практичнее — добротные шерстяные плащи, скрепленные массивными, бронзовыми фибулами, плотные кожаные куртки, прочные штаны. И оружие… Здесь не было дубин с ржавыми гвоздями. Длинные, хорошо сбалансированные секиры с широкими лезвиями, тяжелые, однолезвийные мечи в простых, но крепких деревянных ножнах, копья с ровными, отточенными до бритвенной остроты наконечниками. Несколько человек были облачены в кольчуги — не новенькие, сияющие, а потертые, с вмятинами и следами починки, отчего они выглядели еще внушительнее, словно впитали в себя историю множества стычек. Профессионалы. Воины.