Великий диктатор. Книга третья (СИ) - "Alex Berest"

— Я, скорее всего, не рассчитал дозу препарата при вводе через вену, — стал оправдываться Пол Ярвинен. — У заключенного начался ангионевротический отёк. Благо, я был знаком с работами Наполеона Цыбульского и Альфреда Айнхорна. И сразу ввёл заключённому дозу «супраренина» и начал давать кислород. И всё, в целом, обошлось. Если не считать, что пациента частично парализовало. И я потратил дорогой препарат компании «Хёхст».

— Какие ужасы вы мне рассказываете, — усмехнулся я. — Вы же мне вводили ваш «пенициллиум». Вы не боялись, что и со мной будет точно также?

— Абсолютно нет. Я тебе, Матти, вводил внутримышечно и выверенной дозой, проверенной на других заключённых. Поначалу было небольшое высыпание, которое я принял за крапивную лихорадку, но моё предположение не подтвердилось.

— А вот этот. «Супраренин», — почти по слогам произнёс я. — Его выпускает только «Хёхст»? Или можно как-то приобрести лицензию? А то — мало ли?

— Нет. «Супраренин» — это германское название «эпинефрина» Джона Абеля. А этот препарат не имеет хозяина. Так что, если будет финансирование, то можно наладить и его выпуск.

«Эпинефрин»? Знакомое название. Где-то я его слышал, в той, первой жизни. Надо будет на досуге попытаться вспомнить.

— А что будет с тем заключённым, который пострадал? — неожиданно влез в разговор Эдвард Гюллинг.

— Будем пытаться поставить его на ноги, испытывая на нём новые лекарства, — пожал плечами фон Вальберг. — Этот Нестор Михненко и такого не заслуживает. Он был осуждён за убийство, как минимум, трёх человек. И даже уже здесь, поступив в нашу цитадель с рваной раной ноги, пытался бежать и нанёс травмы тюремному охраннику.

— Ладно. Бог с ним, с заключённым. Я тут вдруг подумал, что вы, господин Вальберг, и вы, господин Ярвинен, давно хотели начать выпуск хирургических инструментов, шприцов и прочих аспираторов и скарификаторов. Так почему бы не предложить поучаствовать в их разработке профессору фон Коллану? Вы эту тему с ним обсудите. А сейчас. Я, от себя лично, хочу поблагодарить вас за то, что спасли мне жизнь! — обвёл я взглядом сидевших на стульях рядком медиков.

И, поднявшись на ноги, поклонился им настолько глубоко, насколько позволила мне забинтованная рука.

— Я буду помнить об этом всю жизнь. Спасибо вам, господа!

Глава 22

Глава 22

'Дети Божьи, приходите

И Отцу на грудь падите

Здесь покой мы все узнаем

Что иным не дан созданьям'

Выводил своим звонким голоском мой названый брат Лукас, стоя чуть впереди строя всего церковного хора.

Я слушал и удивлялся как стремительно летит время. Ведь совсем недавно это я, вот как сейчас Лукас, стоял перед хором и пел свой первый церковный гимн. Правда, ещё в старой, сельской и деревянной церкви. Глаза закрыл, открыл, а время промелькнуло. И вот я уже сижу на торжественной литургии в первом ряду, среди самых уважаемых прихожан.

Усадили меня сюда неспроста. Я же теперь в глазах земляков почти национальный герой. После покушения в Гельсингфорсе отец Харри, наш приходской священник, устраивал службы за моё здравие, чуть ли не ежедневно. А во время моего возвращения в Яали, скооперировавшись с пионерами, вывел на торжественную встречу моей тушки почти весь город.

Представьте моё охреневание перед людским морем с транспарантами «Добро пожаловать домой». Оркестр, детский хор, поющий написанные мной песни, и все норовят обнять и пожать руку. Причем, правую, раненую. Меня и так в поездах хорошо растрясло, а тут ещё и это. Пришлось брать себя в руки и объяснять ситуацию Ялмару Стрёмбергу. Который тут же всё понял и организовал вокруг меня плотное кольцо старших пионеров.

Но даже такие меры предосторожности не спасли меня от ответной речи после слов приветствий со стороны пастора и моего отца, как главы города. И только после того, как я, собрав силы, поблагодарил собравшихся, меня наконец отпустили домой.

Впрочем, праздник возвращения блудного и немного прострелянного Матти домой, который припал на третье пасхальное воскресенье, продолжился и без меня. Ой, боюсь, что теперь моим землякам эта традиция понравится, и они будут праздновать «День Матти» каждый год, вне зависимости от того, ранен я или нет.

'В Боге всякий процветает,

Чад своих он всех питает

Не страшны нам муки ада,

Длань Господня — им преграда'

Подхватил весь хор, чем и вывел меня из воспоминаний. Сегодняшняя служба была посвящена не концу четвёртой пасхальной недели, как можно было подумать, а именному указу нашего императора Николая II «О территориальных изменениях в Великом княжестве Финляндском».

Очень странный указ, в котором более половины текста — это упоминания чаяний и желаний Александра II и Александра III, и совсем небольшой абзац об обмене территорий. Княжество лишилось значительного куска Выборгской губернии, зато, взамен, получило землю с выходом к Северному океану.

Причём, слухи о появлении подобного указа стали циркулировать с самого начала года. Где-то в чиновничьем аппарате произошла утечка информации и народ заранее готовился к планируемым изменениям. Кто-то продавал земли и предприятия в Выборгской губернии, а кто-то намеренно их скупал, понимая, что они могут вырасти в цене, как только окажутся в Санкт-Петербургской губернии.

И когда газеты вышли с текстом этого указа, то большая часть населения Финляндского княжества искренне обрадовалась сбывшейся вековой мечте. Как же, внук Александра II не забыл про обещание деда, и теперь княжество вольготно раскинулось от моря до моря.

Самое интересное, что возмущений о потере южных и плодородных земель почти не было. А всё из-за того, что это была территория «Старой Финляндии», вошедшей в состав Российской империи ещё при Петре I. Ну и сказывалось пренебрежительное отношение коренных финнов к финнам-инкери или савакотам, как иногда, по старинке, называли ингерманландцев. Это в Петербурге все финны — земляки, а внутри княжества тот ещё национализм.

Новая южная административная граница с Петербургской губернией теперь проходила с востока на запад от Ладожского озера по руслам рек Вуокса и Солменкайто до озер Яюряпянярви и Муоланъярви, а затем резко отклонялась на север до озера Кёмерёнярви, вновь поворачивала на восток по прямой линии, делая пограничными сёла Юля Сяйниё и Нуораа.

Рассматривая после торжественной литургии дома карту с новой границей, которую напечатали почти во всех газетах, я совершенно неожиданно вспомнил про месторождение урана на восточном берегу Ладожского озера. Вот только уран для меня — металл нынче ненужный, куда практичней было бы вспомнить про месторождение алюминия.

Но чего не знаю, того не знаю. Хотя… Точно! Никель! И минерал и город. Вот только сейчас такого города нет. И найти его точное местоположение на нынешних картах будет очень сложно. Я даже от переизбытка чувств прихлопнул ладонью по столу, на что тут же среагировала баба Ютта.

— Тебе чего, Хейди? Чаю? Сейчас поставлю, — засуетилась старушка, назвав меня именем давно умершего деда Хейди.

Бабуля за последние три месяца очень сдала. Стала забывать не только наши имена, но и частенько всех путала. У неё постоянно болела голова, и она всё реже выходила из дома. Даже в церковь почти перестала ходить.

— Бабушка, не суетись, — пришла мне на помощь сестрица Анью. — Я сама всё сделаю. Пойди, приляг.

Старушка обиженно надулась, но на удивление послушалась внучку и отправилась к себе в комнату. А я, благодарно кивнув сестре, поспешил к себе на мансарду, чтобы записать вспомненное про уран и никель. И поискать на моей настенной карте место, где этот город должен быть в моём предыдущем мире.

— Хорошо, поищем. У нас как раз есть несколько геологов, которые работали на прокладке железнодорожной линии, — согласился со мной дед Кауко, которого я отловил только поздно вечером и затащил к себе, на поговорить. — А более точное место? Я там был, это озеро, Куэтсъярви — длинное.