Трудовые будни барышни-попаданки 5 (СИ) - Дэвлин Джейд

Я изо всех сил сделала гримасу недоумения; супруг изобразил лицом нечто подобное. Проигнорировать нашу мимику было невозможно.

— Сами слышали, Эмма Марковна, говорят, что есть некая бумага, предлагающая обойти законный порядок престолонаследия. Говорят, или есть на самом деле — не так важно. Теперь точно известно: все выйдет по закону. Корону примет старший брат, а не младший. Получено уверение, — генерал-губернатор повернул голову, взглянул на дворец и кивнул, — младший брат присягнет без нареканий.

Вслед за Милорадовичем из дворца вышел генерал Воинов — командир Гвардейского корпуса. Взглянул на нас с неудовольствием, но с Милорадовичем спорить не стал — раз мы допущены к тайне, то допущены.

— Следовать закону — достохвально, — неторопливо ответила я, стараясь не показать тревоги и горечи, — но получено ли уверение от старшего, что он примет корону?

Теперь с удивлением взглянул уже Милорадович.

— Так вы разве не для этого ездили в Варшаву: уверить Константина Палыча, что он лучший государь, чем младший брат? Впрочем, как мы все присягнем, — сказал Милорадович, понизив голос, — деваться старшему брату будет некуда. Извольте царствовать.

И чуть улыбнулся, понимая неуместность смеха.

А я застыла. Вернулась из Варшавы победительницей… Такой себя сочла. Не выяснила, какое донесение прислал тамошний генералитет своим друзьям-генералам в Санкт-Петербург.

Простенькая интрижка, а вот попалась…

— Пойдем мы, — сказал Милорадович. — Думаю, Эмма Марковна, великий князь вас сегодня не примет.

И не поспоришь. Человек отходит от мощного морального прессинга. И мы как утешители ему не нужны.

— Такой день рождения запомнится, — сказал Миша, когда мы садились в сани.

На другой день, рано-рано, Сашку пригласили в Аничков дворец — попрощаться. Не с тезкой, а с дворцом. Николай Палыч с семейством переезжал в Зимний. По инициативе вдовствующей императрицы — хотела быть поближе к детям. А может, и генералы настояли.

Сын вернулся вечером, не особенно радостный. Во-первых, предтраурная атмосфера, когда ждут печальной вести со дня на день, хуже траурной. Во-вторых, тезка был расстроен недавним конфликтом с отцом.

— Спросил у него: «ПапА, так тебе скоро будут присягать?» Отец сердито ответил, что старшему брату присягнул. А когда Саша удивился, то разгневался и чуть его не высек. «Константин станет императором по закону, не знаешь разве⁈»

Я только вздохнула. Великий князь и будущий царь проявил вчера слабость, после чего поспешил явить силу. Как домашний мальчик, у которого гопник отобрал мобилу со словами: «Даришь? Ну, я беру». А жертва ограбления принялась уверять себя, что да, действительно подарил. И чем больше родители и друзья в этом сомневаются, тем он агрессивней и уверенней: да, я подарил! Вы что, мне не верите⁈

Это чувство Николай Палыч сохранил на ближайшие два дня, когда в столицу пришло печальное известие. Генералы опять его навестили, напомнили, что надо присягнуть брату Константину. Великий князь присягнул. Позже члены Государственного Совета осмелились распечатать письмо покойного царя и спросили Николая: как же так, ведь вам присягать должны⁈ Будущий царь пылко и отчаянно попросил вельмож поклясться в верности брату, добавив, что иных предложений даже слушать не станет.

Государственные мужи поддались давлению — присягнули. История шла своим чередом.

Все эти подробности я узнала во дворцах и салонах. Как-то не сразу сообразила, что после третьего сбывшегося пророчества все мои благотворительные и коммерческие дела отошли на второй план. Меня приглашали, меня зазывали и шепотом спрашивали: будет ли царствовать Константин? А чаще в утвердительной форме: «Так теперь наш государь Константин Павлович?»

Пророчицы имеют право капризничать. Я улыбалась и, немного потомив собеседника — чаще собеседницу, — говорила:

— Кто-то недавно очень поторопился, и эта торопливость к добру не приведет.

Если обижались и говорили, что мои прежние пророчества были определенные и конкретные, то сообщала:

— Когда настанет время, я скажу правду о том, что произойдет до конца года. Но только когда будет нужно.

На лицах графинь и княгинь было разочарование с оттенком пресыщенности: хотели узнать будущее — не удалось. И я видела за этим праздным любопытством пока еще не тревогу, а ожидание. Будто светский Петербург смотрел авторский фильм, когда вроде бы все предсказуемо, но что-то еще должно случиться.

Меня же в эти дни больше интересовали люди, готовые действовать. Я знала, что легкость присяги Константину сперва привела в отчаяние членов тайных обществ. Но потом они решили ждать и готовиться.

Произвела небольшую разведку — посетила модель-камеру Адмиралтейского музея, фактически музея флота, которой заведовал Николай Бестужев. Давно обещала зайти и наконец-то нанесла визит.

Разговор с моряком-декабристом вышел странный. Конечно же, обсуждали морские дела, я рассказывала о технических новинках. Слегка поспорили о преимуществах и недостатках гребного колеса, винта и водометного двигателя. Пригласила в усадьбу 4 декабря.

Сама же напрягла всю психологическую интуицию, всю практическую чуйку. Человек явно не высыпается — ночная работа или ночные заседания. Недавно испытал разочарование. Но надежда осталась.

А еще диалог напоминал поединок рапиристов в непробиваемой броне. Каждый знал, что собеседник знает гораздо больше, чем говорит. И чувствовал — не выведать. Лишь пару раз, обсуждая речные маршруты и корабельные механизмы, Бестужев проговаривался о некоем шансе, который выпадает лишь однажды.

Когда расставались, я напомнила о приглашении и намекнула, что домашняя обстановка располагает к откровенности.

4 декабря Бестужев не приехал. Причина была проста: 3 декабря в столицу примчался великий князь Михаил из Варшавы. И за несколько часов общегородское любопытство с привкусом легкой тревоги переросло в страх.

Михаил Палыч не присягнул Константину Палычу ни в Варшаве, ни в Петербурге. Зато привез письма от брата с недвусмысленным отказом от престола Российской империи.

Но эти письма немного опоздали. Просто отказаться от короны следовало до присяги. Теперь Константин мог от нее только отречься. А это другая процедура, не прописанная в законах и беспрецедентная.

Все, о чем говорили в Зимнем дворце, я узнавала через несколько часов. Конечно, в виде слухов. Но сверяла их с реальной историей и понимала: так и случится.

Николай хотел в первую очередь, чтобы Константин переменил решение и воцарился. Если совсем не желает, пусть приедет и отречется перед Сенатом, Синодом, Госсоветом, а главное — Гвардией. В крайнем случае — пришлет официальный акт об отречении.

Но я знала, что не будет ни первого, ни второго, ни третьего. И даже отчасти понимала Константина. Вспоминала наш ночной ужин в Варшаве, когда он, хмельной и добродушный, стал откровенен.

— Да, согласен, Эмма Марковна, надо бы Александру обнародовать, что престол — не мой. А то еще присягнут по глупости, и как быть тогда? Отставных царей Россия не знает-с — спросите Карамзина. Разве раньше в монахи постригали, так супруга не позволит.

Не поспоришь. Константин не хотел надевать корону даже ради того, чтобы немедленно снять и отдать брату. Нет в Российской империи статуса «экс-император». Поэтому малодушие Николая и упрямство Константина породили взрывную смесь.

И я знала, кто готов поднести огонь. Бестужев не приехал ко мне именно потому, что совещания, встречи, переговоры пошли бесконечной вереницей. Да, вот тот самый единственный шанс.

— Ты, Мушка, собираешь салонные слухи, — сказал мне вечером муж, — а я — донесения сотрудников. Как-то очень все напряженно и нерадостно. И в гостиных, и в трактирах говорят об одном и том же: хороший царь Константин, но почему не приезжает? Может, Николай не пускает? А еще спорят, как было бы лучше: если Константин будет править или Мария Федоровна, как матушка Екатерина. Еще говорят, будто покойный царь указы оставил: солдатскую службу втрое сократить, крепостных освободить и в траурные дни всех бесплатно напоить.