Ведь создание и развитие космической индустрии выгодно не только тем, что полеты на орбиту станут рентабельными, но и резким технологическим рывком для экономики в целом.
Причем, особенно эффективное воздействие данный «большой скачок» окажет на оборонно-промышленный комплекс, поскольку на первых порах, на этапе мелкосерийного производства, те же изделия, полученные методом безгравитационного литья, выйдут весьма дорогими, но практически не знающими износа; следовательно, незаменимыми в самых ответственных узлах вертолетов, самолетов и даже танков. А на обороне, как вы знаете, не экономят.
QLS '
Аккуратно вложив исписанные листки в конверт, я заклеил его, надписал, куда и кому, вложил между страниц старой газеты, сунул в портфель…
— Всё! — выдохнул, стягивая перчатки, и тут же фыркнул, кривя губы: — Ага, «всё»… А доставка? Это тебе не теоремы щёлкать… Бли-ин!
Стрелки часов совестили меня, указывая на опоздание.
Котлету я заглотил, аки питон. Плюхнул в стакан загустевшее какао со сгущенкой, бешено заработал ложечкой… Выпил половину, обжигаясь, и побежал в школу.
* * *
Легкий морозец не навевал мыслей о близости весны, зато бодрил, придавая мне ускорения. Оскальзываясь на ледяных корочках, я одолел последний поворот… В пределы школы ворвался под веселый дребезг звонка. Опоздал!
«Еще эта дурацкая сменка… — нервозно пыхтел я, переобуваясь. — Напридумывают… Ч-чёрт…»
Из раздевалки я скакал через две ступеньки — «вверх, вверх, до самых высот»! — и лишь в затихшем коридоре сбавил шаг, отдуваясь. Наскоро перебрав варианты уважительных причин, гордо отринул их все.
«Покаюсь! — дернул губами в улыбке. — Ибо тяжек грех опоздания, и не отпустить его… Не… Первым уроком у нас — математика, Биссектриса простит…» — юркие мыслишки шмыгали в голове, не ведая стыда.
Перекладывая портфель из руки в руку, я наскоро пригладил растрепанные волосы, всё круче задирая бровь. Шум и галдеж, что неслись из 10-го «А», различались ясно, но запоздалое удивление настигло меня лишь в тот момент, когда Женя выглянула из-за приоткрытой двери, и тут же скрылась, громко пища: «Идёт, идёт!»
Выдохнув, я храбро шагнул в класс. Все чинно сидели на своих местах и, как птицы в стае, разом обернулись ко мне, странно улыбаясь или сдержанно хихикая. А Светлана Павловна замерла у доски в позе дирижера, чуть вскинув руки.
— Три-четыре! — энергично скомандовала она.
И десятый «А» дружно грянул:
— Поз-дра-вляем! Поз-дра-вляем!
Мое ошеломление было столь велико, что висок не вершил даже малой работы. Я на рефлексе проблеял, что опоздал-де, и классная комната зашаталась от громкого здорового хохота.
— Да он еще ничего не знает! — рассмеялась Биссектриса, сияя, и с гордостью занавесилась похрустывавшим номером «Комсомольской правды». А там статья на полполосы, и заголовок звонкий — «Победитель невозможного»… И мое фото.
Довольно удачный снимок — я сижу вполоборота, поигрываю карандашом, взгляд задумчивый… Вроде, и в объектив гляжу, а вижу иное. Нет, лучше так — «прозреваю»…
— А, ну да… — промямлил я, внутренне ёжась.
По классу вольными разливами разошелся смех, отзываясь простодушными улыбками.
«Начинается…»
И что эти «звёзды» хорошего находят в популярности? Не понимаю. Все взгляды на тебя, и сразу так неуютно делается… Где былая непринужденность, пускай даже показная? Нету ее.
Зато деревенеешь и зажимаешься, как знатный тракторист на съемках «Голубого огонька»…
— Поздравляю, Андрей! — торжественно сказала Светлана Павловна. — Когда выйду на пенсию, напишу мемуары… И буду гордиться, что учила самого Соколова!
Все заулыбались, а Яся вскочила, протягивая мне газету.
— Подпишите, Андрей Владимирович! — воскликнула девушка с непривычным для нее кокетством.
— И мне! — подпрыгнула Тома.
— И мне! И нам! — загомонил весь класс, и Светлана Павловна махнула рукой в порыве бесшабашности.
— Ладно! Урок отменяется. Сейчас нам Андрей докажет Великую теорему Ферма! А газет хватит всем — редакция выделила школе аж две пачки… Соколов, к доске!
* * *
Quod suus quam saecularia gloria venit.
Ну, Квинт Лициний Спектатор выразился бы, наверное, подобным образом. «Так приходит мирская слава»…
Вот они, замерцали в темени безвестности — начальные проблески того самого паблисити, которого я добиваюсь — и которого бегу. И до чего же здорово, что первыми моими «фанатами» стали друзья, одноклассники и одноклассницы! С ними мне полегче как-то…
Десять лет мы вместе. Ссорились, дрались даже, мирились, влюблялись… А как в третьем классе сплотились — и отлупили задиру-пятиклассника! А в восьмом маршировали по школьному коридору под сине-бело-голубым стягом «Зенита»…
Да и потом, во взрослой жизни, как часто сплетались наши мировые линии! С желчным Сёмой, с неунывающей Ирой Акопян, в девичестве Клюевой… Возможно, пару лет спустя и другая наша Ира сменит фамилию, станет Андреевой, ведь Пашка теперь не сгинет «за речкой на юге». Не должен…
А Яся нам и вовсе как родная стала! Мы дружили семьями, а Ясиных близняшек, Егорку и Глеба, нередко оставляли ночевать. Только прежде разобраться надо, кому это — «нам», с кем, вообще, сродниться собираюсь — до заветного «мы»…
…На переменке, выждав удобный момент, я подошел к Кузе.
— Наташ, можно тебя?
— Меня? — сладко улыбнулась девушка. — Тебе — можно.
— Ну, Ната-аш… Я серьезно!
Кузенкова провела пальцами по губам, словно выключая улыбку. Лишь лукавые огонечки не гасли под ресницами.
— Помнишь, у нас как-то был разговор, — начал я издалека, — про всякие секреты, про мой план…
— … И ты, наконец, решился мне его открыть? — уловив огорчение во взгляде напротив, Кузя торопливо исправилась: — Молчу-молчу-молчу…
— Всё действительно серьёзно, — понизил я голос. — Понимаешь… Тогда, в лагере, мне удалось помочь тебе потому, что я и сам как бы на учете, даже сотрудничаю с комитетчиками, хоть и поневоле…
Что именно сейчас пришло в голову девушке, не знаю, но она построжела и даже подтянулась.
— За тобою следят? — спросила негромко.
— Честно? Не знаю. Раньше — да, присматривали. А один раз я даже чуть не попался, когда письмо бросал в почтовый ящик… Понимаешь?
Светло-карие глаза глянули на меня в упор.
— Ты хочешь, чтобы я отправила письмо вместо тебя?
— Да! — выдохнул я. — Наташ… Правда, это очень важно, и я…
Величавым жестом Кузя остановила меня.
— Давай письмо.
Оглянувшись, я суетливо переложил в ее портфель пакет, обернутый газетой, и вытолкнул:
— Лучше не оставлять на нем отпечатков…
— У меня есть хирургические перчатки, — деловито кивнула Наташа, щелкая замочком, и удалилась с умиротворенной улыбкой на устах.
Вторник, 27 февраля. День
Ленинград, Смольный проезд
Вчера вечером я ждал звонка от Кузи, но так и не дождался. А с утра не было никакой возможности для тет-а-тет — суетливый школьный народец то вокруг меня толокся, то Наташу вовлекал в свои разброды и шатания. Кивнула хотя бы, словечко бы обронила… Так нет же! Эта вредная девчонка лишь улыбалась мне — приветливо, чуть томно, а то и вовсе сладко, как будто повышая градус близости.
Я весь извелся, пока на переменке не зажал Кузю на площадке между вторым и третьим этажами. Заметив, что во мне догорает последний нерв, она проворковала, ласково поспешая:
— Бросила, бросила. Честное комсомольское!
— Спасибо, — выдохнул я бурчливо, но и облегченно.
— А поцеловать? — блеснула глазами девушка.
Я сглотнул всухую. Мысли в голове, трусливые и весьма далекие от платонических, сбивались в амока комок.
«А если увидят? Учителя — ладно. Но вдруг — Тома? Или Афанасьева?..»
Я дождался, пока одичалая мелкота слетит по лестнице, и пришатнулся к Кузе. Она подалась навстречу. Я коснулся ее вздрогнувших губ, тут же сминая их крепким поцелуем — школьное шумство отошло на второй, на третий план…
