Бездна голодных глаз - Олди Генри Лайон

Кастор, самый старый из бесов, надломленный, вечно сонный старик Кастор с телом юного атлета — он вдруг снова ожил! Словно слетела с его могучих плеч тяжесть бессмысленных веков; и не сквозила больше в глазах Кастора серая пустота Безвременья. Казалось, он успевает повсюду, находясь одновременно в десятке мест, успокаивая крикунов, распределяя продукты, проверяя посты…

Кастор знал, что делать. Надо было ждать. Как ни смешно для бессмертного тянуть время, но… К тому же это было опасно — кипящий котел под названием «казармы» готов был взорваться в любую минуту, затопив Согд яростью и безумием, — но Кастор чувствовал, что Порченые не выдержат первыми.

И жрецы не выдержали. Волны злобы и страстного желания убивать перехлестывали через стены казарм, и бледные Пауки крепче сжимали свои снасти — но не уходили; и пятились в переулках гвардейцы, и роптали на площадях трясущиеся горожане… дескать, Право — Правом, но ведь если ЭТИ вырвутся — все, конец…

Порченые поняли. Если не бесы — свободные граждане не выдержат напряжения и штурмом возьмут дворец.

Нет, они не боялись смерти. Они даже жизни не боялись — ни тех, коротких жизней, шумящих на площади; ни той, бесконечной жизни, что ждала в восставших казармах… Но жрецы знали, что будет потом — хаос, кровь, конец с таким трудом поддерживаемой цивилизации…

Последним доводом послужили сведения с северо-западной границы. Армия Калорры неожиданно вторглась в пределы Согдийской империи, захватывая копи и рудники и быстро продвигаясь вперед.

Времени на раздумья больше не оставалось.

И к концу недели Медонт Гуриец, Отец Свободных, Порченый жрец пятого поколения, постучался в ворота гладиаторских казарм.

Бес Кастор дождался своего часа.

…Переговоры вновь затягивались. Порченые, несмотря на нараставшее волнение за окнами, которое ощущалось почти физически, старались сохранить лицо и на уступки шли неохотно, со множеством оговорок, пытаясь хоть как-то спасти устанавливавшийся веками и такой привычный порядок.

Так было все хорошо… Вот смертные люди, свободные граждане с их неотъемлемым Правом на смерть, вот Совет Порченых жрецов — элита и мозг общества; вот бесы, не способные даже умереть — пыль рудничная, грязь манежная… вот Пустотники, с которых все и началось, демоны в человеческом обличье, — но незаменимые для контроля над бессмертными… и вот на тебе…

Сидевший в углу Пустотник участия в переговорах не принимал, только молча наблюдал за всем этим действом, время от времени расплываясь в широкой плотоядной ухмылке. Чему он радовался, и радовался ли он вообще, — этого никто понять не мог.

Кастор внимательно выслушивал доводы надменных оппонентов, изредка вежливо, но твердо возражал, а потом потребовал перо и бумагу.

И пока продолжал говорить сгорбленный и высохший Брат Ушедших, Эвпид из Зама, — Кастор писал. К концу речи Эвпида бес отложил перо и встал:

— Вот наши требования…

Бес говорил тихо и внятно, и голос его был отчетливо слышен каждому, разносясь в наступившей вдруг тишине.

— Мы не просим многого, хотя могли бы. Вечность приучила нас к сдержанности. Но если вы не подпишете — ворота казарм откроются. Читайте — и подписывайте.

…Они читали молча, иногда с трудом разбирая почерк бессмертного, — и лишь Ктерий Бротолойгос, Отец Вещей, тихо шептал текст ультиматума на ухо сидевшему во главе стола неестественно прямому человеку с впалыми глазами. Это был Мердис Фреод, Пастырь Греха. Он был слеп. От рождения. Как и все Пастыри Греха до него.

Потом, когда чтение закончилось, и отзвучал тихий шепот Бротолойгоса, над столом воцарилось молчание. Новое молчание. Выжидающее.

Кастор и два сопровождающих беса безмятежно поглядывали по сторонам. Им некуда было спешить. Время работало на них — у людей же его почти не оставалось.

Первым нарушил молчание Архелай Тисский, Отец Строений:

— Да. Я подпишу это. Рушатся основы прежнего мира, но другого пути я не вижу.

— Да, это так. Иначе придет Хаос, — медленно кивнул Ктерий Бротолойгос.

— Да, — коротко и тяжело упало слово Эвпида.

— Нет, — слово Медонта было еще тяжелее. — Подписав, мы ниспровергаем весь Кодекс Веры, и Хаос все равно придет в пределы некогда великого Согда. Пусть не сейчас. Через сто лет. Через пятьсот. Но это не имеет значения. Я против.

Тишина. Слепой Мердис выдержал паузу.

— Да, Хаос придет, — прозвучал его бесстрастный голос, и пустые незрячие глаза Пастыря Греха открылись. — Но это будет чужой, завтрашний Хаос. Я не возьму на себя сегодняшнюю кровь тех, кому безразличны грядущие сумерки мира. Я — подпишу.

… — Участие в войне с Калоррой… создание пограничных поселений для бесов… да, это нас устраивает. Мы в свою очередь согласны.

И Кастор взял перо.

— Бедные могучие воины Калорры, — со скрипучим смешком произнес из угла Пустотник. Это были его первые слова за все время переговоров, и тон сказанного неприятно резанул слух собравшихся. — Им придется плохо. Очень плохо. Пять сотен бессмертных, да еще с многовековым опытом боя на аренах — это страшно. И если перед ними встанет целая армия — это будет еще страшнее…

— У Согда тоже есть армия, — сухо заметил Медонт.

— Есть. Но она будет стоять и смотреть. Если ей позволят смотреть… Потому что все будет гораздо хуже, чем вы можете предположить. Потому что бесы пойдут вторыми.

Тишина. Снова вопрошающая, чужая тишина.

— Первыми пойдем мы, Пустотники. И хотя мы смертны, даже бесы сходят с ума от поединка с нами.

Пустотник искоса посмотрел на Кастора, и бес неожиданно для себя самого выдержал стеклянный, немигающий, стоячий взгляд.

Кастор помнил, с чего все началось. Когда Большая Тварь, в которую превратился окружной Пустотник, растоптала их школьного учителя — ланисту Харона, растоптала на арене под вопли зрителей; когда самому Кастору хватило одной пощечины Большой Твари, чтобы превратиться в трясущийся студень, — лишь припадочный бес Марцелл, на которого смотрели косо даже его собратья по вечности, сумел завалить Зверя…

Только потом этот непредсказуемый бес Марцелл скрылся в неизвестном направлении, и бесы шептались, что Марцелл утащил раненого Пустотника в полумифический Зал Ржавой подписи; но мало ли о чем шепталась пыль манежная?…

Кастор был практиком. И поэтому он дал Марцеллу уйти, поставив казармы на пути Паучьей центурии, специализировавшейся на поимке беглых бесов. Поставил — и держал, держал до тех пор, пока Порченые жрецы не поняли глубины пропасти, открывшейся при бунте бессмертных…

… — Первыми пойдем мы — Пустотники.

— Но почему? — не удержался Архелай.

— Потому что мы в ответе за всех вас, — тихо и очень серьезно ответил Пустотник.

Он больше не улыбался.

К вечеру был оглашен приказ: бесам давались равные со всеми гражданами права. Кроме одного, главного права — Права на смерть.

Его бесам не мог дать никто.

Ну а в остальном… не будет больше бессмертных бойцов на аренах цирков, не будет бессмертных рабов в оловянных и прочих рудниках, а беглым бесам объявлялась амнистия — отныне все они являлись полноправными гражданами Согдийской империи.

Столичные горожане поначалу ворчали: где, мол, это видано, чтобы бесы, без Права — и Свободные?… Что же это такое-перетакое… Ворчали — и все равно вздохнули с облегчением.

А бесы уже готовились к выступлению навстречу калльским армадам.

Наконец-то у них было Дело…

5

«Это — было?» — подумал Сигурд Ярроу, Постоянный, Скользящий в сумерках.

«Это — было?» — подумал Солли из Шайнхольма, Изменчивый, Перевертыш.

И оба ответили сами себе: «Да. Нам не понять многого, но нам дано знать. Это — было».

…Солли проснулся от острого ощущения опасности. Он коротко заворчал, загривок вздыбился серым подлеском, и пасть волка приоткрылась, обнажая влажный жемчуг клыков. Воздух горчил, сырость проникала в легкие, и вообще все было не так, как надо.