Врач из будущего (СИ) - Корнеев Андрей

— Борисов Лев Борисович, — он отложил в сторону папку с личным делом Ивана. — Ваша работа на благо обороноспособности страны получила высокую оценку.

Иван молча кивнул, чувствуя, как по спине бегут мурашки. Любой визит сюда, даже «положительный», был сопряжен с леденящим душу холодком.

— В связи с этим, и учитывая характер ваших исследований, — сотрудник достал другой документ, — вам присваивается военно-учетное звание старший лейтенант государственной безопасности.

У Ивана похолодели пальцы. Старший лейтенант госбезопасности. Слова прозвучали как приговор. Не наказания, а пожизненного включения в систему. Это было не просто звание, он теперь КРАСКОМ. В иерархии НКВД оно котировалось на ступень или две выше РККА. Это был пропуск в закрытые распределители, право на ношение оружия, но, что важнее, — очередная, высшая степень доверия и вовлеченности в систему.

— Вам зачитывается ряд обязательств, — сухим, монотонным голосом продолжил сотрудник. — Запрет на переписку с заграничными корреспондентами. Обязанность сообщать о любых контактах с иностранными гражданами. Неразглашение характера вашей работы, выходящее за рамки официально утвержденных данных. — Он протянул Ивану несколько листов. — Подпишите.

Иван подписал, не читая. Он понимал, что спорить или выяснять тут бесполезно.

Ему вручили военный билет с новой, пугающей своей значимостью записью. Он вышел из «Большого дома» на площадь. Сентябрьское солнце слепило глаза. Он сунул руки в карманы пальто, сжимая в кулаке корочку военного билета. Он был теперь не просто ученым. Он был старлеем госбезопасности. Система не просто приняла его в свои объятия. Она надела на него свою форму. Это было новое чувство — пьянящее и теплое.

Он не сказал об этом Кате. Не сказал родителям. Некоторые знания были слишком опасны для самых близких. Он просто стал носить этот билет с собой, как талисман. Хотя Иван и полагал, что отец определенно узнает о новом «достижении» сына.

Апофеозом осени стала церемония в Смольном. Торжественный зал, красные знамена, портреты вождей. Иван в новом костюме и Катя в элегантном темном платье сидели в первом ряду рядом с Зинаидой Ермольевой.

— За выдающиеся заслуги в области отечественной медицины, за разработку и внедрение первого советского антибиотика «Крустозин», — гремел голос председателя комиссии, — Ленинская премия присуждается… Ермольевой Зинаиде Виссарионовне и Борисову Льву Борисовичу!

Гром аплодисментов. Вспышки фотокамер. Иван поднимался на сцену, чувствуя на себе сотни взглядов. Он пожимал руки, принимал из рук высокого партийного функционера тяжелый, с золотым тиснением диплом и конверт. Пять тысяч рублей. На двоих. Безумные деньги.

Его взгляд скользнул по залу. И он увидел их. В дальнем углу, почти в тени, стояли военврач 1 ранга Соколов и важняк Громов. Они не аплодировали. Они просто смотрели. Их присутствие было красноречивее любых речей и поздравлений. Государство не просто хвалило своих талантливых детей. Оно бдительно следило за своими стратегическими инвестициями. Но теперь это не пугало Ивана, наоборот, придавало уверенность.

После церемонии, уже в их новой, сияющей чистотой лаборатории на Моховой, Иван и Ермольева устроили импровизированный совет.

— Итак, подобьем итоги, Зинаида Виссарионовна? — спросил Иван, ставя на стол символический бокал с казенным соком, заменявшим шампанское.

— «Крустозин», — отчеканила Ермольева. — Стабильное лабораторное производство. Испытания на ста пятидесяти пациентах с сепсисом и тяжелыми раневыми инфекциями — эффективность восемьдесят семь процентов. План — создание опытного производства мощностью на тысячи доз в месяц.

— Шприцы, — доложил Сашка, появившийся в дверях. — «Красногвардеец» выдал первую партию в сто тысяч штук. Я уже курирую распределение по больницам Ленинграда, Москвы, Киева и других крупных городов.

— Капельницы, — добавил Иван. — Войсковые испытания завершены. РККА заказала первую партию для полевых госпиталей.

Он помолчал, глядя на карту СССР, висевшую на стене.

— Теперь — задел на будущее, Зинаида Виссарионовна. «Крустозин» — это пенициллин. Но есть туберкулез. Для него нужен стрептомицин. Нужны другие антибиотики. И… — он посмотрел на нее, — антикоагулянты. Для консервации донорской крови. Без этого все наши успехи в хирургии могут быть перечеркнуты одной большой войной.

Ермольева вздохнула. Она была до предела загружена пенициллином. Но кивнула.

— Понимаю, Лев Борисыч. Выделю небольшую группу. Начнем с поиска актиномицетов в почвах. С вашей легкой руки и конечно вашими… гипотезами.

Они стояли в центре своей новой крепости, подводя итоги грандиозного года. Они создали лекарство, изменили медицинскую практику, получили высшие знаки признания. Но Иван знал, это был не финиш, а только стартовая площадка для нового, еще более грандиозного рывка.

Поздний ноябрьский вечер. Лампы в гостиной были приглушены, отбрасывая теплые пятна света на дубовый паркет. За окном рано стемнело, и огни на другой стороне Карповки дрожали в черной воде, как расплавленное золото. Катя, устроившись на диване, вязала что-то мягкое и бежевое, может будущий плед, а может, уже и первую детскую кофточку. Иван стоял у окна, глядя в ночь.

Он мысленно пробегал путь, пройденный с того шокового дня пробуждения в теле двадцатилетнего студента. Циничный, сломленный алкоголик из будущего… и вот он. Лауреат Ленинской премии. Старший лейтенант госбезопасности. Муж. Руководитель научной лаборатории. Хозяин квартиры в доме для избранных. Он достиг вершин, о которых не мог и мечтать ни в одной из своих жизней.

Катя отложила вязание и подошла к нему, обняв сзади.

— О чем задумался, муж?

— Мы построили наш ковчег, — тихо сказал он, глядя на огни. — Крепкий и надежный. С лучшей командой и самой верной штурманшей. — Он обернулся к Кате. — Но я чувствую, что мы только вышли из гавани. А впереди открытый океан.

— Но? — чутко уловила она нотку в его голосе.

— Но я чувствую, что это только начало. Не покой и не наслаждение плодами. А лишь основа. Самое трудное еще впереди.

Он обернулся и обнял ее, прижавшись лицом к ее волосам, пахнущим дорогим, французским шампунем, еще одной диковинкой из Торгсина.

— Мы должны успеть, Катя. Мы должны успеть так много.

— Успеем, — прошептала она в ответ. — Вместе.

Они стояли так, слившись в одно целое, глядя на огни, дрожащие в черной воде Карповки. За окном медленно падал ноябрьский снег, первый снег их новой жизни. Он укрывал город белой пеленой, скрывая очертания будущего.

Глава 28

Скорость

Декабрь 1935 года выдался на редкость снежным и тихим. Ленинград утопал в белых, пушистых сугробах, а морозный воздух был таким густым и чистым, что, казалось, звенел, как хрусталь. Но внутри просторного особняка на Моховой, где теперь обитала СНПЛ-1, царила атмосфера, далекая от зимней идиллии.

Лаборатория, еще недавно казавшаяся необъятной, теперь напоминала растревоженный улей. Три десятка сотрудников — химики, биологи, врачи-клиницисты сновали между столами, спорили, и заполняли бесконечные журналы.

Иван, стоя у своего кабинета, наблюдал за этой какофонией. Его когда-то сплоченная команда растворилась в море новых лиц. Талантливых, ярких, но чужих. Вот аспирант-биохимик, недавно прибывший из Москвы, яростно спорит с Мишей Баженовым у вытяжного шкафа.

— Ваш метод хроматографии избыточен и отнимает время! — горячился москвич, размахивая листком с расчетами. — Я предлагаю упрощенную схему осаждения! Выход всего на семь процентов ниже, но скорость производства возрастает втрое!

Миша, бледный от бессонных ночей, смотрел на него, как бульдог на резвую таксу.

— Семь процентов? — его голос был тихим и опасным. — Это семь процентов человеческих жизней, товарищ. Или вы уже научились дробить пациентов на доли? Моя методика обеспечивает чистоту в девяносто восемь процентов. Ваша — едва ли в восемьдесят. Разницу почувствует каждый второй больной в виде аллергического шока или почечной недостаточности. Это не химический эксперимент. Это лекарство.