— Резюмирую! — решительно объявил Леман, рывком отстраняясь от подоконника. — «Слон», вероятно, связан с необычным поведением Советов в целом. Есть необходимость определить — союзник он или новый необычный противник в СССР? Но, чтобы определиться с этим вопросом, причем в кратчайшие сроки, остро необходим прямой контакт со «Слоном»! А для этого нужна санкция на обострение оперативной работы на территории противника. Заодно это позволило бы — и весьма кстати! — опередить наращивание разведывательных усилий любой «третьей» стороны.
— Санкция будет! — сказал Карлуччи весомо, будто ставя печать.
Вторник, 6 марта. Утро
Ленинград, улица Петра Лаврова
Синти чувствовала себя несчастной с самого утра. Даже просто подъехать к генконсульству было тошно — это внутри за порядком следили бравые туповатые морпехи, а снаружи торчала советская охрана. Да еще бродили кругом неприметные — и неприятные! — личности, наверняка агенты КГБ в штатском.
Хорошо консулу! Резиденция у него отдельно, в Гродненском переулке, хотя и там постоянно ошивается местная интеллигенция, вроде деятелей из «Ленконцерта» или музейных работников. Каждый второй — чекист или информатор…
…Фолк закрыла за собой дверь, безразлично кивнув вечно улыбчивому, зубастому Тому в парадке, и юркнула в кабинет. Бросив сумочку на свой стол у окна, уселась — и нахохлилась.
Было тихо и малолюдно, один лишь Карл, скучный и помятый, пыхтел своей вонючей трубкой, словно напуская дымовую завесу.
— Чего не раздеваешься? — задрал он бровь, множа морщины на лбу.
— Не хочу, — буркнула Синти. — Зябко.
— А-а… — Фостер поднял голову, и выдул целое облачко синей табачной гари. — Прессу местную почитываешь?
— Еще чего!
— Зря… — покосился Карл нечестивым взглядом. — Советские газеты врут куда реже наших. Просто не договаривают… Стонут и причитают о бедных безработных неграх, но умалчивают о том, что черномазым трудиться лень. Посмотри! — он протянул Синтии сложенную газету, в сотню раз тоньше «Нью-Йорк таймс».
Фолк глянула. «Komsomolskaya Pravda». Повертела номер, пожала плечами в растущей досаде — и замерла. С большой фотографии на нее смотрел Андрей Соколов.
— Ничего себе…
— Узнала? — хмыкнул «твикс» в доволе. — Агент «Странник», оказывается, не простой математик-заучка, а настоящий гений — доказал теорему Ферма!
— Ничего себе… — повторила Синти, и пошутила с натугой: — Надо будет у него автограф взять.
Карл гулко расхохотался, толчками выдыхая дым. На этом утреннее затишье окончилось — в кабинет ввалился Фред, за ним явил себя Джордж.
Рогофф меланхолически протопал в угол, к своему любимому креслу, а Вудрофф, встрепанный и злой, как битый рыжий кот, нервно заметался между окном и дверями.
— Начальство в Вашингтоне поднатужилось и родило новый план! — усы у Фреда подергивались, а губы кривились, едва удерживая брань. — Будем науськивать на «Источник» советскую «прослойку», удалых интеллигентов. Не тех, что пугливо брюзжат по кухням — других, диссидентствующих «под крышей» КГБ!
— А что? — Фостер плавно повел трубкой, словно копируя Сталина. — Умно. Дельно. Пусть ищут не агенты, а «друзья»!
— И как ты себе это представляешь? — Вудрофф с треском распечатал пачку «Лаки страйк» и закусил зубами сигарету. Подмигнув Синтии, Карл щелкнул зажигалкой. Шеф прикурил — запали плохо выбритые щеки — и рассеянно кивнул.
— Читай! — Фолк сунула Фреду газету.
Недоуменный мужской взгляд живо обрел цепкость.
— Ва-ау… — с ворчанием вытолкнул Вудрофф, и деликатно пустил дым в сторону. Глаза напряженно рыскали по строчкам. — Так… Ага… — недокуренная сигаретина почила в пепельнице. — Организуем встречу. У консула, — заговорил Фред отрывисто. — «Культурно-массовое мероприятие»!Соберем математиков… Вообще, технарей. Разбавим тутошней богемой… Пригласим «яйцеголовых» из Москвы… Хорошо бы зазвать хоть кого-то от нас!
— Ларс Хёрмандер тебя устроит? — подал голос Джордж. — Он из Стокгольма. Швед.
— Устроит! — крякнул Вудрофф, шлёпая в ладоши, и выговорил по-русски: — Начинаем действовать по вновь утвержденному плану!
Глава 22
Четверг, 8 марта. Утро
Ленинград, Измайловский проспект
Сегодня выходной, и можно было поспать подольше, но особям мужеска полу в Международный женский день валяться не положено. Табу.
Восьмого марта все рыцари Советского Союза — от сопливых оруженосцев до престарелых дон кихотов — усиленно ухаживают за Прекрасными дамами, являя заботу и любовь.
Девчонок из класса мы поздравили еще вчера, скинувшись на шоколадки и открытки с цветочками — благодарность была отложена до переменки… По моим наблюдениям, отдельного «спасибо» удостоились всего трое. Паштет с Арменом гордо лучились весь следующий урок, а меня, брошенного, чмокнули и Яся, и Кузя.
По-моему, Зорька, судя по страдальческому выражению ее лица, тоже была не прочь, но выдержала характер, лишь бы сохранить надрыв в наших запутанных отношениях.
Но самым искренним поцелуем, робким и нежным, меня одарила Тома, оставшаяся в единственном числе; не Мелкая и подавно. А я ведь даже цветочка ей не подарил, поздравил просто…
…Мы с папой, шикая друг на друга, прокрались на кухню. Трогательные веточки мимозы, непременный атрибут 8-го Марта, как ёлка на Новый год, уже красовались в вазочке, радостно желтея соцветиями, а теперь нам предстояло сочинить завтрак для мамы — пускай хоть сегодня понежится в постели.
Не надо рано вставать, вскакивать и бежать, готовить-стирать-мыть-подметать! Зато, в кои-то веки, можно заняться собой — никуда не спеша, ни о чем не беспокоясь — в плавном ритме медленного танца…
— Поднос! — сурово шепнул отец.
— Вымыт и протерт! — отрапортовал я.
— Тогда за мной яишенка.
— Поджарь сразу пару хлебцев, — присоветовал Соколов-младший. — Она так любит.
— Ого! — хмыкнул Соколов-старший. — «Опыт, сын ошибок трудных»?
— Ой, пап, забыл совсем… — я смешался, и мысли раскатились, как бусины из порванных четок. — В эту субботу… Передача будет, «Очевидное-невероятное»… В общем… Меня там покажут.
— О как! — папа даже растерялся. — Дела… Эк ты растешь, сына.
— Не по дням, а по часам, — вздохнул я, стряхивая одеревенелость, и быстро нашел себе занятие: — О, кофе сварю!
Мазнув взглядом по отцовской задумчивой улыбке, я тихонько прикрыл дверь, чтобы заглушить дребезжание кофемолки, и достал отмытую с вечера, начищенную джезву. На минутку зависло молчание.
— О-хо-хо… — наигранно вздохнул папа, колдуя над глазуньей. — Проблемка-с!
— Какая?
— А ведь твоя мама и в обед трапезничать изволит! И что прикажете подать? Икру заморскую — баклажанную?
Отец подвинулся, пуская меня к плите. Хлопнул еще один синий венчик — я придавил огонь медным донышком турки.
— Пирог беру на себя, — мне удалось передать голосом уверенную весомость. — Конфитюр плюс замороженная клубника — мама еще не всю съела… Короче, будет с чем чаёк попить. И вообще — выпить!
— Коньячок-с! — плотоядно заурчал папа.
— Да-с! Первое, считаю, для праздничного ужина… м-м… не совсем, — смутно выразился я. — Разве что соляночка… Не, лимона нету. Слушай, а давай… голубцов?
— Эк ты мудрёно-то, — крякнул папа в жестоких раздумьях. — Фигуристо!
— Ленивых голубцов, — значительно сказал я, уточнив формулировку.
— А-а! — Отец моментом взбодрился. — Тогда другое дело. Принимается! Так. У меня всё готово.
— И у меня… — начал я и засуетился, звонко шлепнув себя по лбу: — Молоко забыли!
— Ась? Стакан!
— На!
Батька кинулся к холодильнику поперед меня, и плеснул пастеризованное из треугольного пакета — набралось ровно полстакана.
— Ковшик!
— Вот!
Вскипело быстро.
— Ситечко!
— Лей! — выдохнул я.
