Боярышня Евдокия 4 (СИ) - Меллер Юлия Викторовна

Евдокия покивала маме и уставилась вдаль. За соседним столом женщины продолжали спорить, что будет дальше, а боярыня с боярышнями ели молча.

— Мне Юрята сказал, что не отдаст меня князю, — неожиданно произнесла Еленка и потупилась.

— Кто ж его спрашивать будет, — не задумываясь, ответила Милослава и переменилась в лице. — Неужто у тебя с князем сладилось?

Оболенская отрицательно качнула головой и скривив губы, обмолвилась:

— А я рада, что не сладилось. Было бы иначе, так эта сумасшедшая могла меня отравить, и вообще…

— Что вообще? — хмурясь, переспросила боярыня.

— Я хочу любить и быть любимой, а не вот это всё, — начала заводиться Еленка. — Может, князь и хорош собою, но какой-то он снулый. Я уж перед ним и так, и эдак …  а ему всё равно!

— Старый? — сочувственно спросила Евдокия, вспомнив, как о Юрии Васильевиче отзывалась Еленка ранее.

Милослава потянулась дать дочери подзатыльник, но та уклонилась, и боярыня пропустила, как Еленка согласно кивнула на Дунины слова.

— Юрята смотрит на меня — и мне жарко! — призналась боярышня, алея щеками. — Я плечиком поведу, а он глаз не сводит …  и так нам хорошо! Иногда кажется, что вокруг никого нет, только мы с ним одни на белом свете, — Еленка под конец всхлипнула и слезы ручьем потекли по ее щекам.

Милослава слушала откровенные признания Еленки, открыв рот, а Дуня опечалилась. Ей стало обидно за князя, завидно любви меж Еленкой и Юрятой и боязно за последствия.

— Ты совсем стыд потеряла? — очнулась Милослава. — Что скажет твой отец? Ты…

— Мама, оставь её, — тихо попросила Дуня.

— Да как же…

— Ивану Владимировичу с зятем никак не угодишь, — вяло обронила Дуня. — С князем ему никто не даст породниться, а с равными он не уживается. Вот пусть Юрятой командует.

— Не дам я моего любого обижать! — стукнула кулаком встрепенувшаяся Еленка. — Мой он! Правильно ты, Дуняша, меня учила, что мне своё гнездо вить надо и становится хозяйкой. И мне решать, приму ли я в своём гнезде отца!

— Дунька! — ахнула Милослава, поняв каким ветром надуло крамольные мысли недалёкой Еленке. Хотя недалекая разве ж так скоро сообразит, что ее могли отравить из-за князя?

— Ой, слышу меня зовут! — засуетилась Евдокия. — Какие-то новости есть… мне срочно надо…

— Нет, ты мне ответь, чему ты учила честную боярышню? У ней и без тебя ума…

— Мама! — осадила ее Евдокия. — Меня на совет зовут.

— Никто тебя никуда не зовет, — начала говорить боярыня, но увидела в дверях мнущуюся челядинку, смотрящую на её дочь.

— Хорошо, отпускаю тебя, — вздохнула Милослава, — а ты останься, поговорим, — велела она Еленке.

Евдокия подошла к ожидающей её девке.

— Боярышня, внизу тебя «Вепри» дожидаются, — шепнула та, боязливо косясь на грозную московскую боярыню.

— Какие вепри?

— Ну-у те, что на речке играли.

— Ах, эти…

Дуня забежала к себе в светелку, оделась для выхода на улицу, достала из сундука кошель с серебром, и спустилась. Вои князя Юрия окружили команду Вепрей и Гришку с ребятами. Разговор шел на повышенных тонах, но это неудивительно после таких-то событий. Город все ещё был неспокоен, а доносимый ветром тухлый запашок из гридни ясно давал понять, что княжья дружина до сих пор мучается животами. Евдокия не стала медлить и уверенным шагом ринулась в самую гущу.

— Поймали? — грозно спросила она — и сразу же увидела того, за кем посылала охотиться.

Старик, ряженный в богатый иноземный кафтан, был спеленат веревками и привязан к лошади и смотрел на разгорающийся скандал с презрением. Вместе с ним взяли ещё несколько человек.

— Евдокия Вячеславна, он? — спросил Гаврила.

Она кивнула, с трудом отведя взгляд от старика. Увидев её, он ухмыльнулся и умудрился отвернуться, оставаясь в неудобном положении.

— Милостивая боярышня, что же это делается? — возопил один из задержанных. — Нашего пана-воеводу схватили, связали, вещи и бумаги забрали!

— Разберёмся, — строго бросила она, чтобы все слышали.

— Разберёмся, — повторил её слова, подошедший дед со своими холопами.

— И мне хотелось бы разобраться! — угрожающе произнёс Юрий Васильевич, с недовольством глядя на своих воёв и на Еремея Профыча с боевыми. Его взгляд остановился на боярышне, и все притихли.

— А я тут… вот… зачинщика поймала, — со вздохом призналась она. — Он на Москве люд обманывал, выдавая скоморошьи ужимки с воровскими хитростями за чудеса. Он же зло о лекарях говорил, смущал ересью умы горожан, а теперь тут…

Евдокия умолкла, понимая, что при всех не стоит всего рассказывать, да и нет у неё никаких доказательств, одни домыслы. Князь слегка наклонил голову, показывая, что услышал.

— В темницу их! — велел он. — Глаз не спускать!

Дуня еле удержалась от советов по размещению старика. Все же он тот ещё фокусник и сторожить его надо бы во все глаза, но учить князя при всех никак нельзя. Да и как это «во все глаза смотреть», она сама не знала.

— Княже, — услышала она голос деда, — надо бы в Москву их. Коли причастны к смерти владыки…

Юрий Васильевич гневно раздул ноздри, не приемля руководства над собою, и ничего не ответив боярину, резко развернулся и направился к себе. Еремей вытер пот со лба, бубня, что стар он с Рюриковичами общаться.

— Деда, ты не ворчи, а поскорее отпиши нашему князю обо всём. Сам же говорил. И прошу тебя, не забудь помощь команды воеводы Зацепы отметить и нашего Гаврилу.

— И то верно! — подхватился боярин. — Проворонят тут кудесника, а нам потом награды не будет. А ведь расстарались, поймали злодея!

Евдокия неловко улыбнулась Гавриле, взглядом показывая, что деда не переделаешь, сняла с пояса кошелек и с поклоном передала ему.

— Не сомневайся, Гаврила Афанасьевич, дед обязательно упомянет о твоей заслуге в поимке злого вора. Сейчас же прими вознаграждение от нашей семьи за хлопоты.

Находящиеся рядом с бояричем воины поначалу насупились, поняв, что напишут об их воеводе и Гавриле, а об их усердии никто докладывать князю не собирается, но при виде увесистого кошелька их лица разгладились. Евдокия заплатила щедро, прекрасно понимая, что незнакомые воины повысили её репутацию в глазах обоих князей на недосягаемую высоту. Теперь все её домыслы об отравлении Юрии Васильевиче получат подтверждение и более того, допрос поможет явить всю картину вредительства целиком. А она велика!

Попрощавшись с «Вепрями» и Гаврилой, Евдокия торжественно вручила награду Гришане с его ребятами. Пусть они все боевые холопы, а значит, живут на полном обеспечении, но у каждого была своя зазноба, которую надо баловать, и увлечения. Тот же буер, будь он неладен, запал в душу Грише и не отпускает.

Вернувшись в дом, Дуня села за стол и начала писать своё письмо Ивану Васильевичу. Оно получилось длинным, и Евдокия долго сомневалась,не вычеркнуть ли домыслы.

Не посмеётся ли над ней Иван Васильевич, когда прочтёт, что она связывает пойманного старика с тем старцем, который давеча прославился творением чудес на Москве и ругающем достижения лучших людей княжества?

Не сочтёт ли князь неважным подслушанный Карпушкой разговор на постоялом дворе между двумя иноземцами? По её мнению, их осведомленность и негативный настрой никак не вписывался в интересы простых торговцев. Разговор походил на координацию действий двух агентов, но это всего лишь догадки.

А ещё Дуня в своем письме спросила у князя, почему кого-то больше всего обеспокоило не усиление дружины или укрепление стен городов, а развитие лекарского дела, устройство общего образования, достижения молодого Кошкина-Ноги. И не смогла не упомянуть, что старик знал её, и когда увидел придуманную ею лодку с парусом, двигающуюся по льду, то его взгляд изливал ненависть.

«…боюсь я, княже, что оклевещут меня перед тобою! Но знай твердо, что ничего не замышляла и никуда бежать не собиралась и… даже не знаю, чего ещё не делала из того, что мог измыслить тот коварный старик…»