Боярышня Евдокия 4 (СИ) - Меллер Юлия Викторовна

Дуня представила себя оклеветанной и так ей жалко себя стало, что готова была разрыдаться и, если бы не устала, то поплакала бы. Уже вставая из-за стола и разминая плечи, вдруг поняла, что надо написать письмо княжичу и Марии Борисовне.

С тоской посмотрев на лежанку, она вернулась за стол и вновь взялась за перо. Ивана Иваныча уведомила о вражеском воздействии на умы людей исподволь и что этого более нельзя допускать, а княгине расписала, как злодей хитро воспользовался мечтами Глафиры и что жизнь Юрия Васильевича чуть не оборвалась из-за жадности обычной крестьянской жёнки.

Милослава несколько раз заходила в светлицу к дочери, но видя, что та пишет письмо, уходила. А потом и вовсе по её примеру села отписать подругам, чему была свидетелем.

На следующий день все встали поздно. Город вновь был неспокоен, но теперь уже люди каялись, не понимая, что на них вчера нашло.

— Даринка? Ты где? — поднявшись и приведя себя в порядок, крикнула в коридор Евдокия.

— Во дворе она, — крикнули боярышне из конца коридора, — милуется со старым дядькой!

Глава 32.

— С каким дядькой? — рявкнула Евдокия, но донёсшая сплетню челядинка уже сбежала.

— Дуняша, что случилось? — вышла Милослава из своих покоев.

— Ничего, мам, — небрежно отмахнулась боярышня, опасаясь, что гнев мамы может обрушиться на Даринку. Это ж надо, нашла себе какого-то дядьку!

— Доченька, я твою рубашку закончила вышивать. Зайди, померь.

Евдокия с видом мученицы зашла, и начались примерки. Помимо рубашки у Милославы лежал новый сарафан и расшитые нарукавники. Всё очень красивое, но без зеркала никакие примерки не были в радость.

— Округлилась ты у меня, — с умилением вздохнула боярыня. — Жаль, что веса в тебе мало, но ещё есть время, наешь бока.

— Ага.

— Дуняш, я тебе косу купила… может, померяешь?

— Мам! Опять?! — отшатнулась Евдокия.

— Ну, а что? Ты посмотри на Еленкину косу! Погибель мужам! Вот увидишь, она и князя на свою косу споймает.

«И придушит!» — сердито подумала Дуня. Ей хотелось раскрыть матери глаза, что коса-то у Еленки поддельная, но вслух сказала:

— Мне моя нравится! — и чмокнув боярыню в щеку, выскочила вон.

Одевалась на улицу быстро, опасаясь услышать, что мама вновь зовёт к себе. Убегала ещё быстрее, потому как в последней момент было бы обиднее всего попасться, и только на лестнице приосанилась и начала ступать медленно.

— Боярышня, — позвала Евдокию мнущаяся у выхода Степанида.

— Чего тебе? — задерживаться в доме в полном облачении не хотелось.

— Я поблагодарить тебя хотела…

— За что? — искренне удивилась она.

— Так это… помнишь, про воинскую удачу ты говорила?

— Ах, это…

— Я ведь как рассудила :  раз удача воинская, то надо мне посмелее быть!

— Да? — заинтересовалась Евдокия. — И как?

— Пошла и поговорила с Дормидонтом о своих племянниках, и оказалось, что он не против, чтобы они здесь к работе приучались. А теперь, когда с Глафирой такое случилось…

— Не поняла, причём тут Глафира?

— Так это она жаловалась ключнику, что племянники у меня шумные и людям одно беспокойство. А вчера мы с жёнками поговорили, и я узнала, что все меня жалеют. Марфа даже тряпья разного дала, чтобы я сшила чего для ребятишек.

— Вот как…

— Именно так! — улыбнулась Степанида. — А не сказала бы ты мне про удачу, то я бы не осмелилась на разговор с Дормидонтом о детях. Я ж старалась быть незаметной. А он Петьку моего пристроил к работе. Петька старшенький. Он расстарался и угодил княжьему слуге, тот теперь покровительствует ему и слово за него замолвил.

— Очень рада, что все у тебя сладилось, — тепло улыбнулась Евдокия и поспешила на выход.

Во дворе было тихо. У черного хода слуги таскали короба с продуктами и обсуждали события в городе. Боярышня отправилась по направлению к центральному входу и натолкнулась на Даринку. Девица, раскинув руки, кружилась, стараясь поймать ртом снежинки.

— Даринка, ты не пьяна ли часом? — удивлённо воскликнула Евдокия.

— Ой! Пьяна, боярышня! Голова кругом и душа парит…

— Так ты голову-то верни на место, пока оземь не шмякнулась!

— Чего?

— Признавайся, бестолковка, что за дядьку подле тебя видели?

— Евдокия Вячеславна, не серчай, — взмолилась девица.

— Та-а-ак, значит, правду народ бает, что ты себетатя нашла? — свела брови боярышня и устрашающе засопела.

— Врут! — вскинулась Даринка. — Вот те крест, врут.

— Пока что только ты здесь врёшь! Признавайся давай!

— Так чего признаваться-то? С дядькой я парой слов перемолвилась.

— Даринка, не доводи до греха! Какой дядька?

— Так наш, Никита! Ивана Вячеславича пестун.

Евдокия от удивления приоткрыла рот и помахав рукой перед лицом, словно бы стирая прозвучавшее признание, выдавила из себя.

— Не стар ли он для тебя?

Дарина глубоко вздохнула, взгляд её затуманился, а потом она посмотрела на боярышню и, ласково улыбаясь, произнесла:

— Так и я уже в девках засиделась.

— Так сидеть не ходить! — воскликнула боярышня, имея в виду, что сидеть в девках спокойнее, чем замуж ходить. Тем более взрослые девицы многое себе позволяли,и на это все смотрели сквозь пальцы. Но Даринка не поняла. Наморщила лоб и после раздумий повторила:

— Как хошь, боярышня, но я засиделась!

Дуня хлопнула себя по бедрам, выражая свое несогласие.

— Зато ты рукодельница и приданое за тобой будет! Сказала бы ранее, что замуж невтерпеж, так мы бы свахе подарочек сделали, а она уж нашла тебе мужа.

— Спасибо на добром слове, — поклонилась Даринка. — Не надо свахи. Мне Никешенька по сердцу. Он добрый, и с ним не тоскливо мне.

— Хм, Никешенька, значит, — вздохнула Евдокия и принимая Даринкины доводы, махнула на неё рукой :  — Может, и к лучшему, — буркнула она и отправилась дальше.

Пока шла, то все больше склонялась к мысли, что Даринка не прогадала :  Ванюшкин пестун до конца жизни будет у брата в почёте, а это, как-никак,положение. К тому же он многое повидал, немало испытал, а теперь самое время воспользоваться своим опытом для создания семьи.

Ну и старый он только по здешним меркам, а так-то ему под сорок. Лицо обветренное, и меж бровей залегла глубокая складка, о морщинках вокруг глаз не стоит упоминать, так как они у всех тут чуть ли не смолоду, но тело у Ванюшкиного пестуна крепкое. Тому же Гришане ещё десяток лет потребуется, чтобы одолеть матёрого дядьку.

— Опять же, оба в семье останутся, — проворчала Дуняша, окончательно вставая на сторону Даринки.

У пестуна заключен ряд с дедом, что он до взросления Ванюшки обязан быть подле него, а дальше брату самому решать. Даринку же дядька Никита может выкупить из холопства, и дед с ней тоже заключит ряд. Евдокия остановилась, подумав, что мама всё равно не возьмёт Даринку рукодельницей, чтобы не нервировать своих толстомясых вышивальщиц.

«Я возьму! И будет Даринка шить мне ту одежу, что я хочу, а не ту, что положено!» — решила она и закрыла для себя этот вопрос.

— Евдокия Вячеславна, ты в город али как? — смущаясь, спросил Гришкин новик.

— Матюша, я тут похожу… душно в тереме сидеть…

Не успев договорить, она увидела спешащего к ней княжьего человека.

— Здрава будь, боярышня Евдокия, — с поклоном обратился к ней один из служивых князя. Она видела его ранее, но имени не запомнила.

— И тебе здравствовать…

— Игнат, я. Сын Прохора по прозвищу Лис.

— По какому ты делу ко мне, Игнат, — приветливо улыбнулась Евдокия.

— Князь ждёт тебя… расспросить о давешней смуте желает.

— Э-э, хорошо, — боярышня благосклонно кивнула и повернулась к юному воину: — Матюша, позови Еремея Профыча, скажи ему, что нас князь ждёт.

— Сейчас…

— Обожди, боярышня, — преградил дорогу новику служивый.