Переход II (СИ) - Номен Квинтус

— Это уже интересно.

— Они посчитали, и получается, что если такую машинку в серию поставить на каком-нибудь заводе, то она обойдется всего в пару тысяч. То есть с гибким диском, но без монитора обойдется.

— А на фига она без монитора нужна?

— А этом-то и вся прелесть: они еще придумали плату, которая выход контроллера монитора превращает в обычный телевизионный сигнал, так что машинку можно просто к телевизору подключать! Монитор-то сколько стоит? А телевизор…

— Я думаю, что если мы эту игрушку покажем серьезным людям, то нас просто на месте убьют: телевизоры-то для населения делаются и продаются за наличные деньги, а если предприятиям разрешить телевизоры за безналичные покупать, то людям их уже вообще не достанется!

— Вот смотрю я на тебя и думаю: почему мужики, как начальниками становятся, сразу в идиотов превращаются? Машинку к телевизору подключать можно, но в телевизоре обычном очень много лишних для этой цели деталек. Динамики вместе со всеми усилителями звука, переключатели каналов, еще что-то, я просто не помню, хотя мне парни и говорили. Так вот, обычный телевизор сейчас стоит рублей шестьсот, ну, из тех, что попроще. А если его делать без всех этих ненужных вещей, да еще корпус делать не их красивого дерева, а из досок неструганных или вообще из крашеного железа, то получится… это не я считала, а физики эти, что такой упрошенный телемонитор обойдется стране рублей в триста всего.

— Так шестьсот-то стоит в маленьким экраном.

— И мониторы с таким делать нужно, у них всего шестнадцать строк текста на экране помещается. Но в результате под твою книжку модно будет ставить в школы машинки по две с половиной тысячи, а не по десять-пятнадцать.

— Остается вопрос: почему эти машинки еще не производятся?

— Причин всего три. Первая: никто еще не желает такие микросхемы. Вторая — избытка гибких дисков я тоже не заметила. И третья заключается в том, что они машинку свою собрали только позавчера. Но главная причина, конечно же, первая, а она самая важная потому, что парни не знают, где для этих микросхем кремний брать. Им и в Крюково-то отжалили четыре пластины исключительно из уважения к преподавателям…

— Да уж, причины уважительные… особенно третья. А вот остальные… я не думаю, что Пантелеймон Кондратьевич из меня учебники вымогал потому что думал, что мне заняться нечем. И я свою работу сделал, а теперь его черед. Ты не видела, куда я свой телефон положил?

Пантелеймон Кондратьевич хорошо знал, где взять много кремния, причем именно чистого кремния. Ему об этом успел рассказать Лаврентий Павлович, который именно чистым кремнием озаботился после рассказа Алексея о том, как лучше делать оптические кабели. И узнал, что в СССР уже образуется очень много исключительно чистого кварца, который из себя собственно окись этого кремния и представляет. А образуется его много потому, что в СССР делалось многое, но далеко не все, что может потребоваться советскому человеку, и кое-что приходилось закупать за границей. Например, те же бананы — но бананы-то банановые страны продавали исключительно за валюту! То есть и можно и в обмен на советские товары приобрести, но почему-то такой обмен получался менее выгодным, чем покупка бананов за, скажем, зеленые бумажки. И тем более менее выгодным, если бананы покупать просто за золото. Так что золото стране требовалось, и его требовалось немало.

В «прошлой жизни» Алексея со смертью товарища Сталина очень многие проекты были отменены, но в этой они продолжились — и одним из «неотмененных проектов» стала серьезная модернизация золотого рудника в далеком забайкальском городке под названием Балей. Там золото добывалось в карьерах, из которых поднимали золотоносный кварцит, затем эту руду размельчали и подвергали «кучному выщелачиванию» — то есть долго поливали разными растворами цианидов, вымывающими золото из породы. И добывали в бале золота десятки тонн в год — вот только в процессе этого самого «кучного» из руды выщелачивалось золото процентов семьдесят, много восемьдесят, а все остальное уходило в отвалы. И кто-то из химиков (или физиков, или вообще специалист из другой оперы) придумал, как кварц измельчать гораздо сильнее, а золото из полученной пыли извлекать практически полностью. Проводя выщелачивание уже в «реакторах», при повышенной температуре — а так как в отвалах там кварца с остатками золота валялось уже сотни тысяч тонн, то получать ежегодно по паре дополнительных тонн «желтого металла» становилось уже интересно.

Вот только для этого требовалось и много электричества, и тепла — но «в прежней реальности» нужную для модернизации золоторудного комбината ТЭЦ даже строить не начали. И в этой — и начали, и закончили, и даже проложили железнодорожную ветку от Транссиба, чтобы по ней на электростанцию уголь возить. Так что обновленный комбинат заработал, и уже в первый год дал стране дополнительно почти три тонны золота, добытого и старых отвалов. Вот только из кварца в реакторах вымывалось не только золото, а вообще все, кроме самого кварца — и оттуда в качестве «отхода производства» выходил (и снова отправлялся в отвалы большей частью) «самый чистый кварц на Земле».

А так как ТЭЦ строилась в расчете на переработку не только отвалов, но и новой добываемой руды, мощность ее взяли «с запасом» — и «избытка мощности» уже хватило для получения уже «химически чистого кварца для кабелей». Реакторный кварц в специальных печах превращался уже в кремний, а кремний затем с помощью зонной плавки очищался до чистоты в шесть и даже в восемь девяток. И затем этот кремний (уже в Крюково) снова сжигался (в химически чистом кислороде), и получался уже кварц, в котором затухание света составляло менее четырех децибел на сотню километров. То есть должен был такой получиться, пока самый длинный кабель, изготовленный в институте, не превышал пары километров — но тут уже вопрос к технологам оставался, и технологи эти обещали «скоро задачу окончательно решить». А пока они там решали, в Балее уже местные инженеры свои техпроцессы отлаживали — и чистого, пригодного для производства микросхем кремния выдавали по несколько килограммов в смену. Выдавали бы и больше, но на больше пока электричества не хватало — почему там уже вторую очередь ТЭС ударными темпами строили. Но и того, что они сделать успевали, должно было хватить и на оптические кабели, и на десятки уже миллионов разных микросхем. Не в смену, а за год — но никто и не собирался микросхемы миллиардами производить. То есть кроме Алексея никто, а он о своих «планах на будущее» никому пока не рассказывал.

А про разработку физфаковцев он Пантелеймону Кондратьевичу рассказал, и товарищ Пономаренко рассказанным проникся. А затем проникся и Станислав Густавович, которому руководство поручило «изыскать средства» на строительство сразу нескольких немаленьких и очень дорогих заводов. И товарищ Струмилин, весь из себя проникнувшийся, приезал в гости к Алексею для уточнения некоторых вопросов (а, возможно, для того, чтобы ему просто морду набить, ведь из-за этого «партизана» в который уже раз вдребезги разбивались с огромным трудом сверстанные планы развития индустриальной мощи страны). Но то ли Алексею повезло, то ли не повезло Станиславу Густавовичу — но главный плановик страны дома застал только Сону (даже Пашка в этот момент жил с нянькой в «деревне»), так что обошлось без мордобоя. А Сона товарищу все объяснила исключительно доступным языком, хотя он и не предполагал, что вообще будет возникшие вопросы с ней обсуждать:

— Добрый вечер, а Алексей…

— Он опять на работе задерживается, позвонил даже предупредить, что поздно вернется. То есть до полуночи вряд ли.

— Жаль. Но вы можете ему передать, что я хочу с ним срочно обсудить вопросы о строительстве новых заводов для производства ЭВМ?

— Передать-то я могу, но разве это срочно?

— Конечно, там речь о миллионах идет, и о задержке производства другого очень нужного стране оборудования.

— А, так вы об этом пришли поговорить? Лёшка говорил, что Точмех за год может два литографа изготовить, но если их как следует напинать, то могут и быстрее справиться. Вы уж к Виктору Семеновичу лучше обратитесь, он напинать там народ точно сумеет.