Врач из будущего (СИ) - Корнеев Андрей

— Товарищ Борисов ознакомил меня со своими… гипотезами, — начал Неговский. Его голос был глуховатым, но очень уверенным. — Концепция обратимой смерти, необходимость немедленного вмешательства в первые минуты после остановки жизненных функций… Это революционно. В Москве мне говорили, что это фантастика. Но я вижу, что здесь, в Ленинграде, фантастику умеют превращать в реальность.

— Мы не будем заниматься фантастикой, Владимир Александрович, — сказал Иван. — Мы будем заниматься наукой. Ваша задача доказать, что смерть это процесс, а не мгновение. И этот процесс можно повернуть вспять.

— С чего предлагаете начать? — спросил Миша, скептически настроенный к новой «фантастической» идее.

— С кислорода, — немедленно ответил Неговский. — Мозг умирает без кислорода за считанные минуты. Нужно создать аппарат для принудительной вентиляции легких. Примитивный, портативный. И отработать методику непрямого массажа сердца.

— На ком? — спросила Катя. — На людях экспериментировать не позволят.

— На собаках, — пожал плечами Неговский. — Потом на свиньях. Их физиология ближе к человеческой. Я уже договорился с питомником ВМА.

Иван наблюдал, как загораются глаза у этого человека. Он был одержим. Такой же, как Миша. Таким, наверное, был и он сам, Иван Горьков, в своем прошлом, пока цинизм и рутина не убили в нем эту страсть. А здесь, в этом времени, эта страсть снова оживала.

— Вам будут предоставлены все необходимые ресурсы, Владимир Александрович, — пообещал Иван. — Работайте.

После совещания Катя спросила его тихо:

— Ты действительно веришь, что можно вернуть человека с того света?

— Не с того света, Кать, — поправил он. — А с порога. И да, верю. Потому что знаю, что это возможно. Просто нужно, чтобы кто-то сделал это первым. Пусть это будем мы.

Семинар в кардиологическом отделении больницы им. Мечникова собрал весь цвет ленинградской медицины. Иван стоял у доски, на которой были мелом нарисованы сложные схемы графики ЭКГ.

— Коллеги, мы привыкли видеть здесь грубые нарушения — инфаркты, блокады, — говорил он, водя указкой. — Но я предлагаю вам взглянуть глубже. Вот эти незначительные депрессии сегмента ST… вот этот слегка зазубренный зубец T… Это не норма. Это предупреждение. Сердце кричит о помощи, когда до катастрофы еще есть дни, а то и недели.

В первом ряду сидел профессор Карташов, патриарх ленинградской кардиологии. Он слушал, сложив руки на животе, его лицо было непроницаемым.

— Интересная интерпретация, Лев Борисович, — когда Иван закончил, заговорил он. Его голос был бархатным, полным авторитета. — Очень… смелая. Но не кажется ли вам, что вы несколько преувеличиваете диагностическую ценность этих «мелочей»? ЭКГ инструмент грубый. Он фиксирует уже случившееся, а не предсказывает будущее.

Зал замер. Все смотрели на Ивана. Профессор Карташов был непререкаемым авторитетом. Спорить с ним считалось дурным тоном.

Иван улыбнулся. Он ждал этого.

— Уважаемый Петр Ильич, — начал он почтительно. — Вы абсолютно правы. ЭКГ есть инструмент. Но и микроскоп когда-то был просто трубкой с линзами. Пока кто-то не научился с его помощью различать микробов. Я не преувеличиваю ценность. Я предлагаю новый язык для разговора с этим инструментом. И у меня есть клинические наблюдения.

Он подошел к столику, где лежала папка.

— Вот, например, история болезни пациента С. 45 лет. Жалобы на периодические давящие боли за грудиной при быстрой ходьбе. Стандартная ЭКГ без патологии. Но вот его нагрузочные пробы… — Иван разложил несколько графиков. — Обратите внимание на динамику сегмента ST. Мы начали профилактическое лечение. Через две недели боли исчезли. А через месяц у его коллеги, с аналогичными жалобами, но без нашего вмешательства, случился обширный инфаркт.

Карташов медленно поднялся и подошел к столику. Он долго смотрел на графики, надевая пенсне.

— Гм… — произнес он наконец. — Динамика действительно есть. Неочевидная, но есть. — Он поднял взгляд на Ивана. — Вы, молодой человек, предлагаете нам стать не диагностами, а… провидцами. Это опасно. Можно начать лечить несуществующие болезни.

— А можно — предотвращать существующие, — парировал Иван. — Я предлагаю не паниковать по каждому поводу, а создать алгоритм. Шкалу оценки рисков. Чтобы любой врач в любой больнице мог бы, глядя на ленту ЭКГ, сказать: «Внимание, этому пациенту нужен более пристальный контроль».

Карташов снял пенсне и медленно протер его платком.

— Алгоритм… Шкала… — пробормотал он. — Это уже пахнет настоящей наукой. А не гаданием на кофейной гуще. — Он снова посмотрел на Ивана, и в его глазах загорелся тот самый огонь, который Иван видел у Неговского и Миши. — Хорошо, Борисов. Вы меня заинтересовали. Покажите мне вашу методику подробнее. И… дайте мне эти графики. Я хочу их изучить.

Иван понял, он победил. Не давлением, не авторитетом, а чистой наукой. И это была самая честная из всех возможных побед.

Август 1936 года выдался жарким. Иван был погружен в работу с Неговским над первым реанимационным комплектом, когда в его кабинет без стука вошел Соколов. Его лицо было непроницаемым, но в глазах Иван прочитал нечто, похожее на торжество.

— Борисов, — коротко бросил Соколов и положил на стол перед ним папку с грифом «Совершенно секретно». — Читайте.

Иван открыл папку. Это был отчет об масштабных учениях РККА под Минском. Сухим, казенным языком описывалось применение «комплекса медицинского обеспечения новейшего образца». Цифры говорили сами за себя: летальность на этапе эвакуации снизилась на 43% по сравнению с предыдущими учениями. Впервые в истории советской армии были массово применены одноразовые шприцы, полевые капельницы и антибиотик «Крустозин». Отдельно отмечалась высокая эффективность работы инструкторов военно-полевой медицины.

Иван поднял глаза на Соколова.

— Я рад, что система работает.

— Работает — это слабо сказано, — Соколов сел в кресло. — Система произвела фурор. Командование округа в восторге. — Он помолчал, глядя на Ивана. — И есть еще кое-что. Лично от Генерального секретаря.

Иван почувствовал, как у него перехватило дыхание.

— От… товарища Сталина?

— От него, — кивнул Соколов. — Благодарность объявлена. И отдан приказ: признать опыт успешным и в кратчайшие сроки распространить его на все военные округа. Все. — Он достал из портфеля еще одну папку. — И вот это вам. Официальное распоряжение. Ваша лаборатория утверждается как головная организация по разработке и внедрению методических материалов по программе «Инструктор ВПМ». Вы должны подготовить учебники, плакаты, инструкции. Чтобы через год каждый наш военфельдшер знал ваши методы.

Иван взял папку. Бумага была плотной, качественной. На ней стояли подписи и печати, от которых зависели судьбы миллионов. Он чувствовал вес этой папки. Не физический, а исторический.

— Мы сделаем это, — тихо сказал он.

— Знаю, — Соколов встал. — Потому и привез. Поздравляю, Борисов. Вы только что изменили лицо военной медицины в масштабе всей страны. Официально.

Когда военврач ушел, Иван еще долго сидел, глядя на закрытую папку. Он думал о тех безымянных солдатах, чьи жизни теперь будут спасены. О тех матерях и женах, которые получат не похоронки, а живых мужей и сыновей. Он сделал это. Не в одиночку, но он был тем трамплином, тем катализатором, который позволил этому случиться на десятилетия раньше.

Вечером того же дня они с Катей вышли на балкон. Воздух был теплым, пахло рекой и цветущими липами. Огни города отражались в темной воде Карповки.

— Ты наверное сильно устал? — спросила Катя, обнимая его за талию.

— Нет, — ответил Иван искренне. — Нет, я в норме, правда.

Он рассказал ей о приказе, о масштабах, которые теперь приобрела их работа. Она слушала, прижавшись головой к его плечу.

— Это очень здорово Лёвушка! Но… Тебе не страшно от этого масштаба? — спросила она.

— Нет, — повторил он. — Это очень ответственно, но не страшно. — Он помолчал, глядя на огни. — Мы все сможем Катюш. Вместе, с тобой и нашими ребятами.