Воин-Врач VII (СИ) - Дмитриев Олег

— Это правильно, это хорошо. Молиться — самое время, Хасан. Я не пропаду, не исчезну, как степной мираж, меня не побить камнями. Я, сын великого князя Всеслава с Белой Руси — твой ка́дар. Твоя судьба. Твоя и твоей земли.

Глава 4

Яблочки от яблоньки

Читая стенограмму переговоров с деморализованным полностью балтаваром, Всеслав трижды уточял у сиявшего весенним Солнышком Гната, а не было ли на переговорах Глеба? Тот уверенно говорил, что второй сын в это самое время работал по другим задачам и в другом месте. Но казалось, что торговался с булгарами именно он.

Это были даже не переговоры. Говоря метафорически, Ромка связал эмиру руки, а потом оторвал их и засунул… ну, или просто с собой забрал. Невозмутимый княжич объяснил правителю и его министрам или визирям, кто там эмирам полагался по должности, что обычно Русь освобождает от податей на три года. Но это тех, кто своей волей приходит под руку, к кому не надо переться через полмира, а потом уговаривать принять мир и добрососедские взаимовыгодные отношения при помощи ифритов и самого́ Сатаны, отвлекая нечистого по пустякам. Здесь же дело обстояло иначе. Поэтому два дня потратили на обсуждение деталей, которые — восток дело тонкое — подробно и скрупулёзно изложили на здоровенной шёлковой портянке, хотя скорее даже рушнике. От крючков и загогулин тамошнего письма рябило в глазах и едва не начало укачивать, а ещё сразу вспомнился Кабул, письмена на вывесках и в старых мечетях. Но для наших текст был изложен и русскими буквами, чёрным по белому, как мы любим, и даже апостиль внизу проставлен, что, дескать, корректность изложенного и тождественность переводов заверяет лично Сырчан Шаруканович Половцев. И ещё внизу стояла печать Глеба, значившая, видимо, что он с циркуляром ознакомлен и принял к исполнению в части касающейся.

— Если коротко, Гнат? — отодвинув от себя шёлк, бересту, шкуру с картой и едва не сняв великокняжеские полномочия, спросил Всеслав, утомившись чтением.

— Коняшки знатные у них, пришли уже. Алесь верещал, как старая сводня, аж трясся весь. Говорит, через зим десять-двадцать лучше наших, Полоцких, коней на целом свете не сыскать будет.

— Хорошее дело! Кстати, а от фризов что? — порадовавшись за энтузиаста промышленного конного спаривания, вспомнил князь.

— Там давно всё хорошо. Нам хорошо, не им, понятное дело, — оторвался от копания в бересте воевода. — Вернулись наши, пять семей с работниками привезли ткачей тамошних. Под разговор подвернулись ещё каких-то несколько душ, их тоже взяли. Один хитрый какой-то, краски смешивать учён из камней да песка, вроде как. Он как с Фенькой нашим через толмача парой слов перекинулся, аж икать начал. Теперь вместе в той Фенькиной зловонной каморке торчат, — с привычным военным скепсисом и пренебрежением к науке помянул он нашего Ферапонта и его лабораторию.

— Краски — это очень хорошо, это дорого, — задумчиво протянул Чародей.

— Глебка слово в слово так и сказал, и глаза у него такие же мутные стали, как у тебя сейчас. Будто тоже с кем-то внутри на счётах щёлкать взялся, — кивнул Рысь. — Вы бы проверили там по-свойски, по-родственному, вдруг в нём тоже завёлся кто?

— Это вряд ли, — покачал головой Всеслав. Но от темы не отошёл, чувствуя, что новости заканчиваться и не собирались. — А каким, говоришь, боком этот хитрый к нам затесался?

— Да его там плешивые на берегу спалить хотели. А мои не смогли мимо пройти, — смутился было Гнат, но тут же принялся защищать своих лиходеев. — Столпились, главное, вокруг столба, к какому тот доходяга прикручен был, и стоят, поют: «До мине́, до мине́». Ну, парни не стали разбираться, до кого именно из них было надо. Всем разом и выдали. А тощего с собой забрали. Про краски-то потом только узнали, на ходу уже.

Всеслав широко улыбнулся, представив изумление святых отцов, собравшихся самонадеянно вершить Божий суд именем Господа, взывая к Нему на латыни, когда откуда-то ни возьмись появились незримые черти и испортили им всю обедню.

— Ткачи уже и с теми, кто лён растит, говорили, и поля́ ходили глядеть. Говорят, старенький самый из них, кривой весь, слепой почти, плакал и землицу целовал. Тут, сказывал, такой лён можно вырастить, что все, кто шёлком-парчой торгуют, по́ миру пойдут Христа ради побираться, — продолжал Рысь, убедившись, что друг не злится на отклонение от плана.

— И это тоже хорошо, — кивнул довольно Всеслав. — Ну как там дела теперь, в Тильбурге и Утрехте?

— Теперь гораздо лучше, — искренне признался Рысь, делая до отвращения невинное лицо. — Раньше-то сильно хуже было, а теперь уж вполне себе хорошо. Только пустовато малость кое-где.

Понимая, что и этой байки не миновать, Чародей поудобнее устроился на лавке и почти по-дирижёрски взмахнул руками, давая старт очередной увертюре.

Всё вышло точно так, как прикидывали вот на этом же самом месте. Добрались, забросили две группы, поработали с местными, подали сигнал и эвакуировались. Но Гнат не был бы Гнатом, если б не рассказал историю во всех красках. А там было, что разукрасить.

— Утрехт, парни говорили, богатый город! Одних срамных домов — две улицы, да с переулочком. Корчма на корчме, складов-лабазов не счесть, народу уйма, ходят все, обувкой своей деревянной по камням уличным цокают, как кони. А дом, дом у Винченцо какой, а? Каменный снизу доверху, в три поверха, да с пристройками! — пел Гнат.

— Был? — уточнил грустно Всеслав.

— Был, — вздохнув, признался Рысь.

Сперва бабахнуло в соборе. Половина города побежала смотреть и ужасаться, мешая друг дружке, что за чёрный столб дыма взметнулся в небеса из провалившейся крыши. В этот миг жахнуло на причалах. Три кнорра семьи Винченцо разом полыхнули на ветру. Зеваки побежали туда, где горестно вопили на берегу родичи Скупого Винни. А когда дом его опустел — тогда и сложился в кучу щебня и камней покрупнее. Похоронив под обломками драгоценную мебель, картины, золото, камни, ткани, стекло и все богатства старой торговой фамилии. Многие — безвозвратно. Не зря там что-то дымилось тревожно, выпуская белые, серые и чёрные струйки в радостно-голубое небо. Вслед за огромным столбом дыма от собора и трёх поменьше, от кораблей в бухте.

— Мы ребят ночью с воды подобрали, далеко, ты не думай! Про то, что там кто из наших был, и мысли быть не может! — неубедительно горячился Гнат.

— Ага, это Христос их, жадин, наказал. На всю страну один дом и три лодки спалил, потому что исключительно на семью Винченцо ополчился вдруг, — покачал головой великий князь.

— Почему это всего один дом? — начал было Рысь, но тут же прикусил язык, поняв, что проболтался.

— Всё, пёс с ними, с фризами, ничего знать про них пока не хочу больше, кроме того, что ни единого их торгаша в наших краях нет, — отмахнулся Всеслав.

— Как и было гово́рено, — с готовностью согласился воевода. — Два всего корабля у Юрьева Русского в бухте утопили, что не послушались и за тот плотик с указателем пошли. И три ещё у пристаней оставили. Они под шведскими значками пришли, за дураков нас держать вздумали. А там как раз ребята Рыжего были, давай выяснять, кто кому родня, с каких таких бухт и островов. А на тех корабликах по-шведски никто и не умеет. Очень они этим Хагеновых парней расстроили, до слёз аж. До своих, понятное дело.

— Живы хоть? — без особой надежды спросил великий князь.

— А то как же? Там народ с понятием, добрый сплошь и ласковый, — заверил Рысь. — Остался. Мы-то все тут… Улицы они метут, на причалах помогают. Там через какое-то время пришла ещё одна лодка с тех краёв, мимоходом. Встали возле Ульфовой памятки и ну орать оттуда чаечками. Витень выждал, пока охрипнут посильнее, отправил своих узнать, чего им, сиплым, надо. Те просили соплеменников домой забрать.

— Дорого? — крепостной старшина Юрьева хоть и был из Гнатовых, но ложку мимо рта сроду не проносил, потому и считался не только воеводой справным, но и хозяином рачительным.